жил-был мальчик
Шив снова тормозит. Копыта в землю, тело – маятником. Но не от слов, выведенных Голосом, но из-за преграды, стоящей перед ним. Оплетенное плющом, мхом, грибами и в каких-то местах нескромной плесенью, над ним возвышается старое кирпичное строение.
Кирпичи серые и огромные, больше походят на неотесанные камни. Строение однородное, просто две квадратные комнаты, поставленные друг на друга. Верхняя поменьше объёмом. Но, прямо напротив Шив, зияет дыра. Двери, разумеется нет, а изнутри на него смотрит темнота.
Теперь, он в этом уверен: не заговорит Голос, не запоют птицы. Пока он не войдёт. Пока не пересечёт границу, нарисованную кем-то задолго до него. Пока не захочет услышать конец истории. Не его и не о нём – про рыцаря и Море. О ком-то, кого он хорошо знает. А может, и не видел никогда. О ком-то, про кого он слышал самые разные байки. А может, и не упоминал его в жизни.
О ком-то, кто стоит перед дырой в кирпичной, дряхлой стене. А может…
Воин спешивается с коня и идёт. Проникает внутрь – осторожность раненого дикого животного. Напуганного. И всё же, идущего на запах крови. Не обращая внимания, что кровь течёт из его разрезанного живота.
Шаги его эхом отскакивают от стен. Возвращаются к нему. Тают, не оставляют следа. Если он здесь умрёт – никто не узнает. Здешние земли, пустив, уже не выпускают. Лишь птицы, клюющие бордовую траву, смогут вынести тебя. Твои кости. Твою кровь. Унесут с собой в клюве – скормят птенцам.
Да нет же, говорит Кали. Летний зной и вечерняя тоска. Руки, полные ягод. Лица, окутанные туманом и песком солнечных лучей. Кто так чернику собирает?
Моя тётя, бурчит в ответ Шив. Она улыбается. Её глаза всегда смотрят сочувствием и добротой. На него она так, по словам свидетелей, поглядывает чаще всего.
Не знаю, восхищаюсь я этой женщиной, или боюсь её, качает головой мечница. В рассветных тонах её рыжие волосы казались карамельной рекой. Дольками мандарина. Шив не раз игрался с ними – прикрывался желанием помочь заплести косы.
Я всегда выбирал оба, отвечает – воспоминание тёплым касанием по щеке – он. Образ тёти не рисуется. Странно. Он слышит её голос, но не видит её глаз. Кали поднимает корзину и протягивает ему руку.
Шив смотрит на неё и не может разглядеть лица. Щурится, но видит лишь туман. Зелень. Плющ вьётся вдоль её тела. Чьего тела? Протянутая рука осыпается – из неё вырастают цветы. Дикие лилии. Весна, венки, вечный виноватый вопрос, винная вечерняя волна. Венки. Могила. Мама.
Рыцарь смаргивает наваждение. Он стоит перед статуей – на вытянутой ладони скопилась зелёная вода. Женщина, покрытая прозрачной простыней, смотрит поверх его головы. Вторая рука покоится у неё на груди. Там, где не бьётся каменное сердце.
Она красива. Её лицо серьёзно и милосердно. Бескомпромиссно. Тонкие губы сжаты в прочной линии. На плечах у неё трещина – какая-то часть скульптуры откололась. Взгляд статуи направлен чётко по прямой; вода, скопившаяся в руке, стекает сквозь пальцы. Капли разбиваются о пол – эхо замирает в стенах.
Вокруг статуи, хороводом, песней, кружится пыль. Только сейчас рыцарь понимает, что на неё льётся свет через отверстие в крыше. Подсвечивает зелёный изумрудным, пытается выдать старое, пережитое за благородное. Обмануть глаз. Выказать то, что должно быть увидено.
Как он сюда дошёл? Оборачивается – входа не видно. Вокруг него только стены; нет ни отверстий, ни рубцов. Только это, через которое солнце заливает спину статуи. Всё намертво закрыто. Скрыто. От незнающих глаз. От глаз не понимающих и не стремящихся понять.
Жил-был мальчик…в деревне, у зимнего леса.
Голос возвращается. Он всё тот же – густой, как туман, резкий, как острие ножа, сладкий, как медовое печенье. Он заставляет следовать. Он заставляет молчать и слушать.
Мальчик жил в замке и не видел леса. Он был, прямо у него под носом, но он никогда не мог его покорить. Пробежать по дорогам босиком. Почувствовать шершавую кору под пальцами.
Это не о нём. Это чья-то история. Он любит их слушать – сохранять, вспоминать, улыбаться фантомам. Но сейчас не чувствует особого расположения. Может, дело в отсутствии правильного освещения. Может, в том, что он буквально заперт в четырёх стенах и не помнит, как сюда попал. Что-то из этих двух.
Он скорбел по возможностям, которых никогда не имел. Пока однажды его мать не умерла. А как известно, со смертью королевы приходит новое начало.
Принц. Кольцо, серёжка, молчаливое обещание. Может…? Кто знает. Только услышав сказку до конца можно понять, о чём идёт речь.
И мальчик убежал. Да, вот так просто. Убежал и больше не возвращался.
Он попадает в лес. Ни стен, ни статуи. Рыцарь осматривается. Это именно лес. Не те заросли, в которых он оставил коня. Как он там? Понимает, что что-то случилось или спокойно ест траву?
Перед ним тропинка, позади – стена деревьев. Сосен. Он поднимает голову вверх и не видит неба. Солнце сгорело. Развалилось на мелкие кусочки. Свет приземляется на сухую листву: есть только один путь. Вперёд. Не оглядываясь.
Рыцарь тянется к мечу, но касается пустоты. Меч пропал. Вместе с ножнами. Он уверен, что не снимал их. Он бы никогда добровольно этого не сделал. Пальцы сжимаются и разжимаются. Кожу на спине жжет. Выжигает в месте, где сходилась пряжка. Придётся глубоко вздохнуть и смириться – боги перестали его пугать ещё до начала путешествия.
А должны, говорит голос в голове. Предлагает. Перебрасывает варианты, выцепляет один. Но рыцарь не соглашается. Прогоняет навязчивые мысли. Подумаешь, его могут убить в любой момент ради забавы. Посчитать наглым, настойчивым, глупым и раздавить, как букашку. Поймать и никогда не выпускать из бесконечного лабиринта. Птицы будут наблюдать за его блужданиями и пытаться направить песнями, но он не будет слышать.
Боги его не пугают. Его пугает желание.
Тропинка оказывается шире, чем выглядела изначально. Рыцарь рискует обернуться через плечо и видит, что под его ногами тает свет. Пути назад действительно нет.
Он чувствует, как его подгоняют. Лучи бьют в спину, толкая вперёд. Спустя какое-то время он замечает, что чуть ли не бежит. Свет ступает по пятам. Нагоняет. В этом месте нет времени и расстояний. Рыцарь понятия не имеет, сколько уже прошёл-пробежал.
Его возвращения никто не ждал и никто его не искал. Сначала ему было обидно, но потом мальчик смирился: так он мог убежать ещё дальше.
Рыцарь не смотрит под ноги. Он несся так быстро, как никогда ему не приходилось. Даже когда за его спиной рушились дворцы, а на пятки наступали чудовища – он всегда мог обернуться и разрезать воздух мечом. Меча нет. Коня тоже. Только две ноги – пока целые две ноги.
Больше он не оборачивался. Он чувствовал. Спиной, шеей, затылком, всем своим существом. Если он сейчас остановиться, если он сбавит шаг, если он скосит взгляд в сторону – он исчезнет. Лес его поглотит. И не оставит воспоминаний. История никогда не подойдёт к концу.
Дни, месяцы ли спустя мальчик вышел к озеру. Оно было окружено прекрасными цветами – мальчик никогда таких не видел. Синие, как сумеречное небо. Их сердцевинки были не жёлтыми, как у ромашек, а ещё темнее лепестков. Внутри аккуратных бутонов расцветала галактика – мальчик не мог отвести глаз.
Перед ним расстилается поле, усыпанное цветами. Синие анемоны. Картинки проносятся в голове, сложные латинские названия и терпеливые объяснения мечницы. Эти цветы символизируют верность, интеллект и любовь, она проводит пальцами по потрепанной странице справочника. Но также иногда могут означать грусть, тоску и отчаяние. Всё зависит от смотрящего.
Как один цветок мог иметь столько смыслов? Как один цветок мог быть таким красивым? Он задыхается в этом величии. Темное, звёздное небо, но в пределах вытянутой руки. Его пальцы очерчивают закругленные лепестки. Они сияют под его касанием. Разворачиваются – тянутся под руку.
В его груди бушует тревога. Живот неприятно стягивает печалью. Каждый новый шаг даётся с трудом. Каждое случайное касание вызывает дрожь. Он смотрит вперёд – сзади может быть пропасть. Старается не опускать глаз. Старается не вглядываться в бездну сердцевин.
Внимание мальчика привлёк один цветок. Он выделялся среди других. В его лепестках, вместо шершавой головки, скрывался…
Глаз. Хрусталик лихорадочно бегает по склере. Ресницы бьются одна о другую – но не смыкаются до конца. Радужка окрашивается в тёмно-фиолетовый. Потом в синий. Потом в голубой. Потом снова в тёмный оттенок. Глаз останавливается на нём. Впивается в фигуру, возвышающуюся над трепещущим бутоном.
Все остальные цветки замирают. Трепет лепестков прекращается. Любопытство сменяется страхом. Глаз. В цветке моргает глаз. Свет гаснет. За спиной у него не остаётся даже ветра. Есть только это поле и этот глаз. Высматривающий. Дрожащий.
…мальчик закричал и отпрянул от цветка. Он упал на поляну, накрывая своим телом несколько бутонов.
Рыцарь срывает цветок. Подносит глаз к лицу. Тот опасно моргает, чаще, чем раньше. Хрусталик возвращается к беспорядочному блужданию из стороны в сторону. Радужка меняет цвет каждую секунду. От синего до жёлтого. От оранжевого до зелёного. Пока снова не цепенеет в одной точке. Пока лепестки, зайдясь приступом дрожи, не закрываются один за другим. Цветок вянет. И глаз исчезает вместе с ним.
Цветы меркнут. Как огоньки таверны. Помигали несколько раз прощально и растворяются. Поле погружается в темноту. Да и не поле это было. Так, всего лишь край света.
Мальчик осторожно поднялся, отряхнул штанишки и медленно, аккуратно, тревожно, подошёл к цветку. Глаза не было. Такая же подушечка-сердцевина. Мало ли, что только детям не привидится.
Рыцарь открывает глаза, когда падает. Он это понимает немного поздно, медлительно, почти неохотно и неряшливо. Понимает и думает: лучше бы остался в холмах. Падает стремительно, грозясь задеть выступы пещеры. Или туннеля. Или храма. Падает и чувствует, как воздух выскальзывает из-под его тела. Падает и слушает, как свистит ветер. Падает и вспоминает – точечным укором, мягким упрёком, хмуростью перерастающей в усталую улыбку – лицо тёти. Её слова. Её смех. Её смерть.
Свободное падение ощущается почти также, как ледяная вода. Когда прыгаешь со скалы и разрезаешь гладкую поверхность. Только падаешь ты сухим и приземлишься скорее всего на твёрдый камень. На копья. На подушку из ярко-синих цветов. Как сумеречное небо. Как бушующее море.
В его голове танцуют образы и он не может собрать их воедино. Не сильно-то он старается. Почти отстраненно, безразлично наблюдает за течением жизни. Его собственной. Далёкой, чужой.
Однажды мальчик умер. Однажды мальчик стал богом. Чудеса да и только.
Голос. Точно, голос. С ним же всё это время был голос. Рыцарь не помнит, сколько он уже падает. Он не уверен, падает ли. Смотрит вниз – ничего. Изворачивается, глядит вверх – тоже ничего. Имеет ли тогда значение, падает он или поднимается? Нет, разумеется нет.
Разве богами не рождаются? Он всегда думал, что боги просто есть. Всегда были. Создали мир, людей, породили зависть и гнев. Если ты умираешь, куда ты попадаешь? Он избежал смерти, Смерть обошла его стороной. Кем бы стал он? Кем станет он?
Он и не спит. Он падает. Сложно уснуть, пока ты падаешь, знаете ли. Стойте, мы выяснили, что он мог подниматься. В любом случае, поднимаясь тоже глаз не сомкнёшь.
Да очнись же. Тебе нужно рассказать историю.
Рыцарь не владеет искусством красноречия. Или мы это уже говорили? Несколько раз? Что же, скажем ещё раз. Ему нравится истории собирать, но…
Шив! Шив, молю тебя, проснись! Ты ведь ещё не дошёл, не нашёл…
Но рыцарь уже не слышит. Он останавливается. Достигает дна. Закрывает глаза. И под его спиной расцветают дикие лилии.