Вечное цветение - Дана Луэри Шоу

Многие опасались, что праздника цветения в Ионии больше никогда не будет – слишком сильно повлияло на архипелаг и его жителей нарушенное равновесие. Целое поколение детей выросло, ни разу не увидев ни цветы душ, ни сам фестиваль.

Но Паскома за свою долгую жизнь успела понять, что рано или поздно цветы все равно распустятся, даже если их не было очень давно.

И теперь впервые с начала войны на деревьях душ появились бутоны. Нежные и отливающие перламутром, они наполняли воздух приторным ароматом. Паскома хорошо помнила прошлый праздник – он случился всего через несколько лет после рождения ее внучки. Паскома тогда пила чай духов вместе со своим мужем Окереем. Они разговаривали с душами близких, чтобы убедиться, что даже после смерти с ними все в порядке и показать, что о них не забыли. Это помогало отпустить прошлое, смириться с потерями и продолжать жить дальше. А близкие возвращались в мир духов, зная, что у их рода по-прежнему все благополучно.

На этом празднике Окерея рядом с ней уже не будет. Он погиб в бою с ноксианцами в самом начале вторжения. Паскоме нужно было столько ему рассказать. Задать столько вопросов.

Но сначала нужно было все подготовить.

У чайного домика Паскомы не было названия, но приезжающие в Ве'ле без труда могли узнать его по скульптуре в виде чайника перед входом. Когда Паскома строила свой домик, она попросила искусного древесного ткача свить скульптуру из кустарников разных пород, у которых цветение приходилось на разные времена года. Сейчас чайник был ярко-малиновым, а с нижних ветвей свисали бледно-розовые фонарики.

Стоя на крыльце, Паскома обернулась ко входу в дом и позвала: "Итурен! Мне нужна твоя помощь". Высокий Итурен мог без труда дотянуться до верхних ветвей.

"Иду, любимая", – без лишних слов Итурен быстро развесил фонарики там, куда указывала Паскома, не переставая улыбаться ей. Однако улыбка была грустной и полной тревоги.

Итурен был возлюбленным и спутником жизни Паскомы с последних дней войны, но без праздника цветения они не могли посоветоваться с духом ее погибшего супруга. А без благословения Окерея Паскома не считала себя вправе снова выйти замуж. Сам Итурен овдовел полжизни назад. Он был мужчиной терпеливым и понимающим, но сейчас даже ему было не по себе. Паскома успокаивала его как могла, но в глубине души и сама не знала, как поступит, если Окерей не одобрит ее выбор.

Развесив фонарики, Паскома и Итурен подготовили гостевые комнаты и общие залы: помыли полы с вином, поставили по две свечи перед каждым зеркалом и разделили большие помещения перегородками в ожидании наплыва постояльцев. Они занимались этим с раннего утра, но первый стук в дверь раздался, когда в окна уже лился золотистый послеполуденный свет. "Пусть расцветет радость прошлого, эмай!" – воскликнул знакомый голос.

Итурен и Паскома обменялись недоумевающими взглядами и в унисон ответили традиционным: "И увянут печали дня нынешнего". Голос был точь-в-точь как у Тураси, дочери Паскомы. Но это никак не могла быть она, ведь Тураси жила в Сиатуе, поселке на другом берегу залива, куда нужно было добираться через горы почти целый месяц.

Однако дверь открылась, и в чайный домик действительно вошла Тураси. У нее была отцовская улыбка. Паскома подбежала к дочери и крепко ее обняла. "Тураси, я и не знала, что ты приедешь! Какой чудесный сюрприз! А где Сатокка? Где Кумои?"

"Сатокка во дворе с поклажей. А Кумои… решил остаться в поселке, – Паскома почувствовала, как Тураси напряглась, говоря о муже. – Мы хотели сделать тебе сюрприз и приехать прямо на праздник цветения, чтобы Сатокка могла встретиться со своим о-фа".

Итурен вопросительно посмотрел на Тураси. "Но бутоны появились только на прошлой неделе".

Тураси нахмурилась и уже приготовилась ответить, но в этот момент дверь распахнулась снова, и долговязая девушка с кислым выражением лица затащила в прихожую деревянный ларь. Итурен поспешил к ней на помощь, но она лишь отмахнулась. Тураси сердито посмотрела на дочь. "Сатокка, дай Итурену тебе помочь".

"Сама справлюсь". Не говоря больше ни слова, Сатокка бросила ларь на полу и вышла обратно во двор.

Паскома повернулась к Тураси. "Так вы приехали на праздник?"

Промедлив, Тураси кивнула. "Да. Мы приехали на праздник".

Паскома не стала требовать от нее честный ответ. Под глазами дочери темнели круги, а значит, надо было дать ей время. Паскома склонилась к очагу, развела слабый огонь и лишь затем повернулась к дочери, ободряюще улыбаясь. "Тогда давай сделаем так, чтобы этот праздник запомнился надолго".

Давным-давно мир пребывал в абсолютном равновесии. Он напоминал огромное дерево, полное жизни. Каждая веточка, каждый листок и цветок были заботливо размещены так, чтобы всем хватало солнечного цвета. Все народы, все звери и духи жили в мире. Слова "война" не существовало ни в одном языке, ведь не было еще ни битв, ни кровопролития.

Эта благодать длилась, пока Коллекционер не встретил Привратницу. Он увидел, как много душ она провела через мир духов к счастью и покою, и преисполнился зависти…

"Погоди-ка. Какую Привратницу? Ты имеешь в виду Лисицу?"

Сатокка перебила Итурена, который пересказывал ей древний миф. Она помогала ему зарыть все острые предметы из дома: кухонные ножи, пилу и серп, а также ржавый меч, доставшийся Паскоме в наследство от тети.

"Привратницу называют и лисицей, и собакой, и леопардом, – с улыбкой ответил Итурен. Со дня своего прибытия Сатокка была замкнутой и молчаливой. Итурен надеялся, что совместный труд и старая сказка заставят ее разговориться. – Для тебя это лисичка?"

Сатокка закатила глаза. "Я уже не ребенок. Не надо так со мной разговаривать".

И они продолжили копать в молчании.

Итурен был терпелив. Он умел ждать.

"Когда фа-ир рассказывает, – медленно произнесла Сатокка, – он называет ее Лисицей. Так что да, она лисица".

"А мне кажется, она похожа на выдру", – тихо признался Итурен. Ему нравилось воображать мир духов как бесконечную реку, в которой сильные течения могли закружить и унести прочь. Ловкая выдра могла бы показывать новоприбывшим душам, как преодолеть коварный поток.

Сатокка посмотрела на него искоса. "Можешь рассказывать дальше, – пробормотала она себе под нос. – Мне все еще интересно, зачем надо закапывать ножи".

Итурен откашлялся и продолжил.

Коллекционер позавидовал тому, что Привратница помогла обрести покой множеству душ, и придумал коварный план. Он взял два своих самых прочных и звонких колокола, расплавил их и за дюжину ночей выковал два клинка. В первый он вложил частицу своей зависти. Во второй – частицу одержимости. В начале весны он позволил душам этих клинков расцвести в материальном мире – и мечи выросли из земли подобно саженцам.

Именно за саженцы их и приняли два Брата, когда наткнулись на них в лесу.

Два Брата были дружны, души не чаяли друг в друге и давно нашли свое место в жизни. Старший должен был унаследовать земли отца и его славный меч. Младшему был завещан корабль. Оба мечтали стать великими героями: один – на родине, а другой – на чужбине. И вот весной они нашли два пробившихся из земли саженца-меча. Никогда прежде они не видели такой блестящей и острой древесины. Вместе они срубили эти саженцы, взвалили их на плечи и понесли домой.

Они и не подозревали: это будет последним, что они сделают в этой жизни вместе как Братья. Пока они шли домой, странный сок мечей капал им на шеи и заполнял души ужасными мыслями и чувствами… теми, что послал Коллекционер. Братья не стали врагами в тот же день, но в будущем скрестили клинки – и их лязг сотряс мир духов и материальный мир подобно звону могучих колоколов.

Сатокка нахмурилась. "Все было не так. Два Брата сами выковали эти мечи. После смерти отца они переплавили его меч, и каждый подумал, что второму достался клинок получше. Вот почему они начали враждовать. И Коллекционер тут совершенно ни при чем".

Отряхнув с ладоней землю, Итурен на глаз оценил ямку, которую только что выкопал в полу гостевой комнаты. Древесные корни здесь были крепкими и здоровыми. С осторожным нажимом он сумел втиснуть под эти корни первый нож. "Это очень старые легенды, – объяснил он Сатокке. – Их пересказывали тысячу раз на протяжении многих поколений. Думаю, каждый из нас рассказывает какую-то часть правильно. Я лучше всего знаю эту версию".

Сатокка задумчиво провела пальцем по ржавому мечу. "Значит, клинки нужно прятать из-за двух Братьев?"

"Да. Если Братья не могут поднять друг на друга оружие, они не дерутся. Праздник пройдет мирно, а мы забудем о прошлых ссорах. Смотри! – Итурен кивнул на серп, уложенный под другой корень. – Среди корней, выросших в мире, клинки не взойдут саженцами войны, как если бы их бросили на почву раздора".

Итурен не был уверен, захочет ли Сатокка дослушать историю, и решил не рисковать хрупкой связью, возникшей между ними. Он протянул руку за мечом.

Сатокка прижала оружие к груди. "Нет. Я сама его спрячу. Ты только покажи, куда".

Итурену было этого достаточно.

Он показал Сатокке, как подкопаться под корни, не тревожа их. Вместе они обошли весь дом, пряча клики под полом каждой комнаты и давая Паскоме поговорить с Тураси наедине впервые с тех пор, как они приехали.

Когда после ужина Итурен и Сатокка ушли прятать острые предметы, Паскома и Тураси откупорили хорошее вино. Насыщенный вкус какао и сливы медленно таял на языке и немного облегчал разговор с той, что говорить не хотела. Тураси задумчиво покачивала в руке бокал и наблюдала, как пляшут в нем отблески пламени. Он был наполнен уже в третий раз.

"Тураси… – начала Паскома и вновь замолчала, тщательно подбирая слова. Тураси встретилась с ней взглядом. – Почему Кумои остался в поселке? Почему не поехал на праздник с тобой и Сатоккой?"

Паскома понимала, что Тураси еще не готова об этом говорить, но они с Сатоккой провели в чайном домике уже три дня. Паскоме нужно было знать, могли ли проблемы дочери последовать за ней в Ве'ле – а если да, то что можно было сделать, чтобы обезопасить ее. Особенно во время фестиваля, когда в городе будет много приезжих.

Вздохнув, Тураси начала рассказ. "В залив часто заходят корабли ноксианцев. Они торгуют в Сиатуе и других поселках на скалах. Ноксианцы ведут себя очень осторожно. Всегда стараются показать, что ничего такого не сделают. Никого не тронут, – на этих словах Тураси так сильно сжала бокал, что Паскома испугалась, как бы он не лопнул. – Но некоторые в Сиатуе клянутся, что видели тех же самых ноксианцев на берегу. Они чертили карты местности или посылали своих птиц на разведку. Местные считают, что Ноксус никогда не откажется от планов на Ионию".

Паскома кивнула. Перед началом вторжения ноксианцы вели себя очень похожим образом, так что было понятно, почему Тураси так беспокоится. "А что Кумои?"

"Кумои не видел этого собственными глазами, но доверяет словам друзей и соседей".

"Значит, он остался, чтобы увидеть все самому?"

"Не совсем, – Тураси дрожащей рукой поднесла к губам бокал и сделала большой глоток. – Местные хотят прогнать ноксианцев, эмай. Они взбираются на корабли и бросают за борт все, что не приколочено. Дальше этого пока не заходят, но…"

"Значит, они организовали сопротивление". В таких же налетах участвовал Окерей.

"Ноксианцы это заметили. Теперь они присылают больше кораблей. Кораблей с солдатами. Я поняла, что пора уходить, – Тураси подтянула к себе колени и обвила их руками. – Но Кумои со мной не согласился".

Паскома встала и нежно поцеловала дочь в лоб, накрыв ее ладони своими. "Я очень рада, что вы с Сатоккой здесь. После праздника можете не уезжать".

Хриплым от слез шепотом Тураси выдавила: "Эмай…"

"Нет, – Паскома сжала пальцы дочери. – Я не хочу, чтобы война отняла у меня кого-то еще. Оставайся".

На следующий день Итурен и Сатокка отправились на рынок. Девушка старалась не отвлекаться и не глазеть по сторонам. Итурен искал новые колокольчики взамен нескольких треснувших, а Сатокка забрала маски, которые ее о-ма заказала для себя и Тураси. Маски были у нее, и теперь Сатокке нужно было найти Итурена и вернуться домой. То есть в чайный домик.

Но не отвлечься было невозможно, ведь для фестиваля подготовили столько интересного! Одежду, выпечку, цветы… Прошлый праздник она помнила плохо, потому что была тогда слишком маленькой.

Ее внимание привлек лоток с пирожками, а потом кукольный театр в самом центре площади. Это был большой деревянный помост на колесах, перегороженный посередине полупрозрачной бумажной ширмой. Маг огня поддерживал свет, чтобы на ширму падали тени искусно вырезанных кукол в руках кукловодов. Впереди стоял рассказчик, пояснявший сюжет завороженной публике.

"И тогда дух Отчаяния спросил нашу героиню, Цецегу: 'Ты правда думаешь, что сможешь найти его?' Цецега лишь кивнула, понимая, что вслух озвучить Отчаянию свои надежды – значит проститься с ними навеки".

Сатокка фыркнула. Красота представления зачаровала ее, но слова рассказчика испортили впечатление. Цецега не должна была говорить с Отчаянием в мире духов, куда она отправилась в поисках своего погибшего возлюбленного. Отчаяние вообще ни с кем не разговаривало.

"Отчаяние оживилось. 'Быть может, я смогу тебе помочь! Скажи, как зовут тебя, смертная?' Но Цецега была не лыком шита и быстро ответила: 'Наргуи'. То есть 'Никто'. Отчаянию пришлось помочь Цецеге найти ее погибшего возлюбленного, ведь она не раскрыла своего настоящего имени и тем обезопасила себя от козней Отчаяния. На время".

В памяти одна за другой оживали истории, которые рассказывал Сатокке ее фа-ир. То, что разворачивалось на сцене, было неправильным. Девушка жалела, что не осталась в Сиатуе вместе с отцом. Там она могла бы помочь сопротивлению! Она была высокой и сильной и могла бы сбрасывать в море ноксианские товары. Поделом этим ноксианцам! Сатокка не помнила довоенной жизни, но знала, что Иония потеряла нечто такое, что ей пока не удалось вернуть.

Разочарованная представлением, она уже готовилась уйти… но заметила, что людей в толпе прибавилось. И таких людей она не ожидала здесь увидеть.

В Ве'ле пришли ноксианцы.

Они были без доспехов и без оружия, но ноксианца всегда можно было узнать по особой манере держаться. Их отличала характерная враждебность и чувство собственного превосходства.

Однако эти ноксианцы – которых было всего шестеро, причем молодых – держались совсем иначе. Вид у них был едва ли не виноватый, словно они понимали, что чужие на этом празднике. И все же они сюда явились! Сатокке стало противно.

Ионийцы расступались перед ними, позволяя свободно пройти по рынку. По торговым рядам пробежал шепоток, но никто не сказал чужакам, что им здесь не рады. Одна молоденькая ноксианка неуверенно улыбнулась. Держа в ладони маленький кошелек, она направилась к лотку с пирожками.

Сатокка заозиралась, ожидая, что кто-нибудь что-нибудь скажет. Что-нибудь сделает.

Но, видимо, ей придется делать все самой.

Сатокка сверлила взглядом приближающуюся ноксианку, пока та не посмотрела ей в глаза. Ноксианка протянула ей руку – видимо, чтобы представиться.

Не опуская глаз, Сатокка плюнула ей под ноги.

Толпа дружно ахнула, но реакции ноксианцев Сатокка не увидела, потому что кто-то больно схватил ее за плечо. Это был Итурен, который начал кланяться и извиняться за ее поступок. А потом увел ее прочь.

Оглянувшись, когда Итурен повернул за угол, Сатокка увидела, что ноксианцы… просто замерли на месте. Женщина, в которую она плюнула, выглядела растерянной. Сатокка почувствовала гордость. Пусть они знают свое место!

Итурен провел Сатокку вокруг ярмарки, чтобы уйти от возможных преследователей. Однако он уже успел купить новые колокольчики и теперь позвякивал с каждым шагом. В конце концов он швырнул колокольчики наземь и повел Сатокку обратно в чайный домик.

Прежде чем переступить порог, Итурен повернулся к девушке лицом. Она удивленно моргнула, не ожидав увидеть такого выражения. Раньше Итурен бывал или дружелюбным, или просто усталым. Теперь же в его глазах плескался страх. "Они пришли с миром, чтобы участвовать в празднике вместе с нами, – никогда еще Итурен не говорил с ней так резко. – Не надо было так делать".

Сатокка подумала об отце, оставшемся в Сиатуе. О сопротивлении, о ноксианских солдатах, которые в этот самый миг направлялись в ее поселок.

"Нет, надо".

С трудом скрывая панику, Тураси ворвалась в гостевой зал и подбежала к матери. Паскома только что протянула недавно прибывшей гостье чайничек и стопку свежих полотенец, но, увидев на лице дочери смесь страха и гнева, жестом указала незнакомке ее комнату.

"В чем дело?" – тихо спросила Паскома. Сквозь зубы Тураси рассказала о том, что случилось на ярмарке с Итуреном и Сатоккой. Она с большим трудом добилась от Итурена чего-то кроме скомканных извинений за отсутствие колокольчиков, а уж выжать из Сатокки признание в каком-то проступке было не легче, чем выдавить воду из камня.

"Я не ожидала от нее такого безрассудства!" Тураси так радовалась тому, что привела дочь в дом своей матери в Ве'ле, где они обе будут в безопасности… но теперь в городе появились ноксианцы, и Сатокка привлекла к себе их внимание. А ведь они бежали из Сиатуе именно для того, чтобы избежать подобной ситуации.

"Она ведь почти взрослая, Тураси. Она проверяет границы, чтобы понять, где они проходят".

"И поплатится за это жизнью! Эти ноксианцы… Да, они были без оружия, но ты ведь знаешь, что любой, кто служил в имперской армии, – хладнокровный убийца".

"Прошу прощения, – обе женщины, вздрогнув от неожиданности, повернулись на голос. Новая гостья стояла на пороге своей комнаты. Она была высокой и темноволосой. Из-под капюшона ее плаща поблескивали глаза необычного янтарного цвета. – Вы сказали, в Ве'ле есть воины?"

"Да, именно так, – растерянно подтвердила Тураси. Она и не заметила, как, увлекшись разговором, приблизилась к комнате гостьи. Воздух вокруг незнакомки как будто слегка мерцал и двигался странными волнами. Тураси на миг показалось, что это сон. – Они обучены военному делу. Им здесь не место, но я не знаю…"

"Нет-нет! – перебила ее гостья, добродушно улыбаясь. – Вы не так поняли. Я подыскиваю кого-нибудь, кто мог бы меня защищать. Вроде телохранителя. Я могу убедить любого крепкого бойца служить мне, только скажите, где искать!"

"Нет, – непререкаемым тоном ответила Паскома. – Во время праздника я не впущу в этот домик никого, кто может представлять опасность. Если вам непременно нужно нанять телохранителя, я буду вынуждена просить вас перебраться в другой чайный домик, – с этими словами Паскома протянула руки, чтобы гостья могла вернуть ей полотенца.

Но та лишь звонко рассмеялась, явно очарованная Паскомой. "Это лучший чайный домик в городе, не так ли? Нет, я не собираюсь перебираться в худшие условия. Я уважаю твое желание, хозяйка, и не приведу сюда никого опасного".

Подмигнув женщинам, незнакомка скрылась в своей комнате. Паскома со вздохом обернулась к дочери. "Все будет нормально, Тураси. Сатокка – умная девочка. Она больше не станет напрашиваться на неприятности".

Тураси кивнула. Слова застряли у нее в горле, и она просто улыбнулась. Она уже успела позабыть, как спокойно становится на душе, когда можно нырнуть под крылышко матери – а сейчас Паскома заботилась о ней, как в детстве.

Конечно, многое с тех пор изменилось. В детстве Тураси ни разу не видела, чтобы родители волновались или боялись. Они всегда были рядом, сильные и надежные, как горы или небо. Только после смерти отца Тураси впервые увидела мать неуверенной и растерянной.

Теперь же, когда готовы были распуститься цветы душ, к ней вернулась неуверенность, связанная с Окереем. Как поступит мать, если не получит благоприятного ответа?

При этом Тураси не была уверена, что сама Паскома знает, на какой ответ надеется в глубине души.

Сатокка в жизни не видела такого обильного угощения. В честь первого вечера праздника цветения Паскома приготовила для двадцати с лишним постояльцев чайного домика настоящий пир. Сатокка наелась от души и теперь занималась тем, что ей больше всего понравилось делать в гостях у бабушки: общаться с другими постояльцами.

В этот вечер все были в масках или целых костюмах. Тураси велела дочери надеть маску и не выходить на улицу без нее – ноксианцы могли высматривать Сатокку, чтобы отомстить за оскорбление. Девушка не возражала. Маска ей очень нравилась. Она была сделана весьма искусно: надо лбом загибались большие изукрашенные рога, а на лице красовалась коварная ухмылка. Это была маска Собирательницы – маленькой девочки, которая присутствует при каждой смерти.

Во время ужина Сатокка вступила в оживленный спор о Собирательнице с янтарноглазой незнакомкой. Та была одета Лисицей – или Привратницей, как называли ее в Ве'ле. Полоски на ее лице напоминали лисьи усы, а голову украшали пушистые ушки, очень похожие на настоящие.

"Когда кто-то умирает, приходит именно Собирательница, – настаивала Сатокка. – Логично, что она же провожает души умерших в мир духов".

"Тогда почему же, – растягивая слова, спросила незнакомка, – традиция предписывает вырвать у покойника самый острый зуб и вложить ему в ладонь? Он не для Собирательницы, это уж точно!"

Сатокка пожала плечами. "Это плата за то, чтобы пересечь завесу между мирами".

"Но кому нужно отдать зуб? Кто собирает эту плату? – Кумайя".

"Кто?"

"Твоя Привратница. Она добавляет каждый зуб в свое бесконечное ожерелье, чтобы лучше понять, какую жизнь прожил тот, кого она провождает в мир духов. К концу пути Привратница уже знает, последует ли душа ее мирным путем или выберет путь мучений Рахсасумы, даже если сам умерший об этом не подозревает. Кумайя делает все возможное, чтобы помочь обреченным на пытки, но их судьба раскрывается именно благодаря зубу".

"Правда?" – за последние две недели Сатокка успела смириться с тем, что в Ве'ле и Сиатуе истории рассказывают по-разному. Ей не терпелось поделиться новыми версиями с отцом, когда они наконец встретятся.

Незнакомка хихикнула. "Нет. Я все это выдумала".

"Ну вот!"

"Насколько я помню, зуб позволяет отдать дань возрасту умершего. Это может быть сточенный под корень зуб мудрого старейшины или острый резец воительницы, погибшей во цвете лет, – гостья сделала паузу и улыбнулась Сатокке. – Но мне нравится придумывать еще не рассказанные истории".

Пришло время десерта, и Сатокка наконец попробовала пирожки, которые Итурен пек последние два дня. Снизу они немного подгорели, но сладкая вязкая начинка была очень вкусной.

Итурен сам раздавал пирожки и первой угостил Сатокку, а последней – гостью с великолепными накладными ушами. Та положила ладонь ему на руку, заглянула в глаза и тихо что-то спросила.

Сатокка заметила, что взгляд Итурена затуманился. Он ответил: "Да, разумеется. Здесь будут рады любому, кого ты захочешь пригласить. У нас нет предубеждений против тех, кто умеет владеть оружием".

Гостья сжала его руку в знак благодарности. "Спасибо. И скажи об этом своей супруге. Она может оказаться не такой понимающей".

Итурен снова кивнул и направился обратно на кухню. Возможно, это была всего лишь игра света, но Сатокке показалось, что его обычно темно-карие глаза на миг вспыхнули таким же золотистым янтарем, как глаза сидевшей рядом незнакомки с лисьими ушами.

Как только последние лучи солнца погасли над водой, раскрывшиеся цветы душ нежно засеребрились в лунном свете. У гуляющих вырвались радостные возгласы: наконец-то после долгого перерыва праздник цветения снова состоялся. Ионийцы начали восхождение к горному храму, держа в руках фонарики, теплый свет которых оттенял жутковатое мерцание цветов.

Паскома была бы рада разделить всеобщее ликование, но не могла. После праздника они с Сатоккой оделись во все самое лучшее, не забыв про маски, и отправились искать цветок Окерея, чтобы поговорить с его душой. В прошлом Паскома всегда быстро находила нужные цветы. Считалось, что между бьющимися сердцами живых и навеки остановившимися сердцами тех, кто был им дорог, остается связь.

Но в этот раз на деревьях было так много душ...

Она никогда раньше не видела, чтобы ветви были усеяны таким количеством цветов. Некоторые шептали, что на ветвях мерцают не только души ионийцев, что ноксианцы даже после смерти отравляют им праздник. Вдалеке каркали вороны, словно подтверждая эти опасения. Но Паскома в это не верила. Обилию цветов было гораздо более простое объяснение. Слишком многие в этот вечер хотели вернуться и установить связь с живыми. Ветви деревьев гнулись под тяжестью их надежд.

А Окерея она до сих пор не нашла.

Она опасалась, что его душа заблудилась, или не обрела покой, или просто не желала с ней говорить. Быть может, после стольких лет разлуки их связь прервалась.

Паскома продолжала улыбаться, с трудом сдерживая слезы и подбадривая Сатокку, чтобы та продолжала поиски. Она не могла позволить собственному горю омрачить внучке первый праздник цветения. Было очень важно показать ей, что встреча с душами умерших – это радостное событие.

Прибрав в домике после пира, Тураси и Итурен присоединились к ним. "Вы еще не нашли фа-ира?" – спросила Тураси, опуская на лицо прекрасную расписную маску Цецеги с вырезанными на щеках каплями слез. Паскома лишь покачала головой, не в силах вымолвить ни слова; ее душили слезы. "Давай мы с Сатоккой поищем, а ты отдохнешь?" – предложила Тураси.

Паскома позволила Итурену усадить ее на скамейку. Оттуда было хорошо видно, чем занимаются другие. Целые семьи проливали слезы над горшочками с чаем духов, упрашивая своих близких остаться немного дольше. Мальчишки фехтовали на палках со слишком большой для своего возраста серьезностью. А те, кто не принимал участия в празднике, взволнованно перешептывались, слушая воронов и недоверчиво поглядывая на деревья душ.

Не такой праздник цветения помнила Паскома. Сложно было сказать, станет ли он когда-нибудь прежним.

А потом она и вовсе отвлеклась от праздника. Ветер донес ритмичный грохот с ближайшего холма, на вершине которого взвивалось пламя. Паскома ахнула и прижала руки к груди. Она много раз слышала этот звук – бой барабанов, – когда после ожесточенных сражений ноксианцы сжигали своих павших на огромных кострах.

"Как бы мне хотелось, – вздохнула она, – чтобы не нужно было постоянно думать о прошлом".

"Разве не в этом смысл праздника цветения?"

"Нет, – Паскома отвернулась от танцующего пламени и перевела взгляд на деревья. – Смысл в том, чтобы отпустить прошлое и жить дальше. Но многие об этом забывают, – Паскоме казалось, что жар от костра тянется к ней, грозя поглотить ее саму, ее семью и все вокруг: прошлое, настоящее и будущее. – А то, что происходит сейчас, вызывает у меня другие чувства".

"Что ты имеешь в виду?"

"Разве так отпускают? – Паскома с грустью обвела рукой все, что видела вокруг. – Скорее мы держим что-то настолько крепко, что оно обязательно вернется".

Ее руку накрыла теплая ладонь Итурена. Паскома заглянула ему в глаза, а он тихо предположил:

"Ты расстроена, потому что мы все еще не нашли цветок Окерея".

По щеке Паскомы скатилась слеза. "Я… все стало другим. Праздник цветения вернулся, но можем ли мы сами стать прежними? Можно ли хоть что-то исправить?"

Итурен нежно сжал ее пальцы. "Время еще есть. Мы найдем его, любимая. Связь между вашими сердцами была – и остается – самой сильной, что я видел. Ты поговоришь с ним и поймешь: что-то меняется, а что-то остается неизменным. Он всегда будет любить тебя, а ты – его. И что бы он ни ответил… – Итурен на секунду замолчал, чтобы поцеловать ей руку, – после разговора с ним тебе и твоей семье станет гораздо спокойнее. И мне этого будет достаточно".

Натянутая улыбка Паскомы смягчилась. Она посмотрела на человека, которого любила все эти годы, и сжала его ладонь. "Нашей семье, Итурен".

Он прикрыл глаза, пока в них не появились слезы, и прижал руку Паскомы к своей груди. Она почувствовала под пальцами биение его сердца: сильное, ровное, живое.

И тогда она впервые поняла, чего хочет на самом деле. Вне зависимости от ответа Окерея.

Она была готова отпустить прошлое и продолжать жить… вместе с Итуреном.

Шестеро ноксианцев предпочли бы похоронить своих павших без лишнего шума, но традиции требовали прилюдного прославления. В начале недели они приплыли с островка в середине залива, чтобы отдать дань мертвым по-ионийски, но с праздника цветения в Ве'ле их прогнали. Пришлось следовать традициям собственного народа и почтить память мертвых единственным способом, который они знали. Ноксианцы отправились в путь налегке, но обряд и не требовал особой подготовки.

Лаурна била в барабан Волка, Джиотто и Самта развели костер, Гелия и Арно сделали чучела из веток и кусочков коры, перемотанных лозой. Джакрут бросил на угли пирожок, который Самта купила у ионийцев. После происшествия на ярмарке никто не решился его съесть, и он стал первым подношением. Воздух наполнился запахом жженого меда. Затем Джакрут театральным жестом потомственного аристократа, выучившегося на жреца, бросил в огонь чучела умерших.

"Мы отправляем их души в небо, дабы их прах развеялся по всему миру", – прорезал хрустальную ночную тишину его зычный голос.

"Пусть их смерть поможет Ноксусу покорить земли за морем", – пробормотали остальные.

"Пусть их тела напитают почву, дабы Ноксус рос".

"Пусть их гибель не будет напрасной".

"И пусть их души…"

Джакрут осекся: резкий порыв ветра раздул пламя, вытянув огненные спирали к самым звездам. Это ошеломило его и заставило на миг замолчать.

Вот что обещал Ноксус. Пламя, которое сожжет все на своем пути, даже самих ноксианцев. Джакрут и его товарищи поняли это еще до конца войны. Все они дезертировали и теперь пытались начать новую жизнь подальше от тех, кого предали, и тех, кому причинили боль.

Их никто не принимал.

Здесь был не Ноксус. Это была чужая земля – кто знает, слышали ли их здесь боги, которым они поклонялись. Джакрут даже не знал, хочет ли быть услышанным. Он помнил слова молитв, но уже сомневался в их силе.

Цветы душ мерцали и словно бы пульсировали в отблесках костра. Джакрут сглотнул ком в горле. Да, здесь не Ноксус. Цветы были прекрасными, но в то же время опасными. Это они заставляли его нервничать. Цветы, которые раскрылись впервые с военных времен.

Если боги не видят их здесь, значит сейчас за обрядом ноксианцев наблюдали только ионийские духи. Духи народа, который они истребляли, и у которого наверняка вызывают только презрение и гнев.

Народа, с которым он не хотел больше воевать. Но Джакрут видел корабли и приплывших на них солдат. Он знал, к чему все идет. Только одно не было ему ясно – что это означает для его соратников. Как отразится на их жизни в Ионии и на их службе Ноксусу.

"Пусть их души найдут покой в сонме предков, – хрипло добавил он, – и дадут нам силу в будущих сражениях".

Ему совсем не хотелось, чтобы души вняли этой просьбе.