Память о Погроме

Узнав о чьей то смерти, мы в первую очередь, может быть, подсознательно, пытаемся отвести ее от себя.  Этот? Ну он же уже старый был. Тот? Так рак же. Этот? Пил сорок лет. Как, когда смотришь подборки аварий на ютубе, думаешь — так, ну тут превысил километров на пятьдесят. Тут на летней резине ехал, о чем думал вообще? Этот сам по встречке начала обгонять. Всё что угодно, любые объяснения, чтоб успокоить себя, чтобы где-то тихим голосом из арьергарда собственного мозга прозвучало — “Ничего, ничего, с тобой такого не случится”. А громко в голове опять одно и то же — а почему не случится? Год назад в эти же дни из окна выпал Михаил Бударагин — литературный критик и, я бы даже сказал, литературовед. Впрочем, для многих он был знаменит тем, что назывался главным редактором сайта “Единой России”, а мне запомнился своими лекциями по литературе. Причем, он легко читал и о Набокове, и о Фонвизине, и о Булгакове. И вот, как же так? В 36 лет выпал из окна, насмерть. Потом говорили, что у него были проблемы с долгами — он пытался заработать на тотализаторах, для этого брал кредиты. Микрокредиты. Как такое возможно? Человек читал лекции о Набокове, и одновременно брал микрокредиты? Делал ставки? Так ведь он и о Достоевском лекции читал, и о Тургеневе. Неужели? Как же это? А когда понял, что не может вернуть эти долги, решил выпрыгнуть из окна. Сколько там могло быть этих долгов? Ну, миллион, ну два. И вот молодой умный и даже известный человек из за жалких долгов прыгает из окна. Чудовищно. Как в этой разнообразной и яркой среде, возле тысяч людей и миллиона возможностей он не нашел ничего, что бы могло его удержать от выхода в окно? Он умел писать, умел говорить, знал людей из самых разных областей и слоёв. И всё равно. И вот вчера Егор Просвирнин — 35 лет от роду — говорят, принял много наркотиков, разделся, взял в руки нож и выпрыгнул с пятого этажа дома на Тверском бульваре. Уж не знаю, хотел ли Егор покоиться с миром, но чего-то подобного принято желать в любом случае, так что…  В Егоре меня всегда поражало, что он моложе меня. Я впервые наткнулся на дискуссию с ним на Лепре (сайт, которого не было), в 2007, кажется, году. Меня тогда поразило, насколько грамотно, иронично, зрело человек рассуждал на какие-то исторические темы. Что-то об Австро-Венгрии. Оттуда перешел к нему в ЖЖ, там уже постепенно оформлялся Спутник и Погром. Еще не было ни названия, ни концепции, но контур уже обозначался — это был интеллектуальный, веселый и беспощадный национализм. Русский национализм, который становился модным. Я обидел Егора у кого-то в комментариях, и он это заметил, припомнил мне года через два. Это понятно, умным и деятельным людям свойственна долгая память и бережное отношение к себе. Бережное, да не очень. Потом он предложил мне писать на СиП, и мы даже утвердили тему — сравнение двух книг о Ленине — Данилкина и Галковского. Но потом Егор озвучил гонорар, и я заржал, не поверив, что это он всерьез. Он же без тени улыбки сказал — take it or leave it. Я выбрал второе. И вот как теперь во все это поверить? Как его жизнь могла закончиться таким фиаско — да, громким, впечатляющим и эпатажным. Но фиаско ведь! Мне всегда казалось, что каждая фраза, им написанная, должна высекать золотые дублоны. Если просто умозрительно соединить его деятельный талант и объем проделанной им работы, то это должны быть, ну, я не знаю, миллиарды рублей. Да просто по рублю за букву — как обычным техническим райтерам, и то получилось бы больше. А там где есть заработанные деньги, там проблемы кажутся на порядок менее значимыми. Точнее, понятней, как с ними жить. Будь то хоть заевшая жена, хоть рефлексия по поводу того как все несправедливо устроено, да хоть бы и проблемы со здоровьем/наркотиками.  И почему у него не было этих денег? Почему у него не было лишнего часа, чтобы просто посидеть, прийти в себя, покурить, почитать книжку, сходить в магазин за мандаринами, в конце концов. Охолонуть, подумать в нужном направлении. Ведь даже оттуда из этой разгромленной — погром же! — комнаты вполне можно еще было начать движение в сторону обратную от балкона. Вот в этом мы себя и убеждаем, потому что нам-то еще жить. И сейчас говорят — это был выбор. А был ли выбор?