ₓ˚. ୭ ˚ Треснувший нефрит ˚ ୧ .˚ₓ
Греющий ветерок, — дыхание самой весны, — любезно колышет гибкие ветви персиковых деревьев, увенчанных бессчётными цветами, что были мягкими, как кисти шёлка. Тонкие лепестки неспешно кружат в воздухе, опадая невесомыми бабочками. Они дрожат, прежде чем раствориться в золотистой пыли солнечного света.
Извиваются меж деревьев дорожки из белёсого чистого камня, отполированные веками дождей и шагами тех, кто скитался здесь прежде. Чуть позже Вы поймёте, что они ведут сквозь рощу к прозрачным водам Персиковых источников — священного родника, чья гладь, подобно нефритовой яшме, сейчас мерцает в бархатистых лучах солнца.
Покорнейше прошу, заблудший мечтатель, давайте продолжим наш путь.
Там, у самой кромки воды, разносится смех — лёгкий, гулкий, будто перезвон фарфоровых колокольчиков. Он разливается среди трав, рассыпается каплями янтарного света.
Наверное, Вы уже заметили, что в этом месте нет горести, нет смятения — лишь безмятежное спокойствие и вечная весна. Если грёзы прекраснее реальности, не лучше ли остаться в них навсегда? Всякий вдох напоен ароматом цветов, свежим и пьянящим, как вино, выдержанное в кувшинах с синим кобальтовым узором. Но стоило моргнуть…
Треск раздаётся не снаружи, а глубоко изнутри — нечто неумолимо прорывается к Вашему сердцу. Лепестки, ещё мгновение назад парящие вокруг, осыпаются пеплом. Источник иссыхает. Вода мутнеет, превращаясь в стекло, что отражает в себе небо без солнца — бескрайнее, безжизненное, застывшее в вечном предзакатном сумраке. Ни света, ни теней — только блеклая, гнетущая серость. Даже персиковые деревья больше не склоняются приветливо: их ветви извиваются, словно корявые когти, тянутся к Вам, пытаясь схватить.
Звенящая тишина. Нет, не просто тишина, — это невозмутимая пустота, разрывающая барабанные перепонки визгливым, ядовитым писком, который сдавливает череп и царапает сознание. Вам хочется закрыть уши, но пальцы почему-то бессильно дрожат.
Дышать тяжело. В воздухе больше не чувствуется былой сладости и лёгкости. Он густеет и вязнет внутри, становится почти мёртвым и тухлым, давящим и чужеродным, как если бы кто-то силой загонял его внутрь.
Или… Вы были одни с самого начала?
Смех, до сего времени звучавший у кромки воды, обрывается. Или, может, он никогда и не звучал?
Не двигайтесь! Вам кажется, что за спиной кто-то есть, что на вас смотрят. Повернитесь — там только обугленные деревья и осыпающийся пепел.
Где граница между наваждением и действительностью? Коль было бы у Вас два сердца, — дуэт несчастных душ, два ноющих голоса внутри, диаметрально противоположные и несовместимые в тесной оболочке, — могли бы они согреть друг друга? И каким бы был Ваш мир? Улетучился бы он в мгновение ока так же, как этот, оставив лишь мертвый пейзаж?
Вы задыхаетесь. Грудь сжимает, мир меркнет, и в последние секунды перед падением вы поднимаете руку вперёд — и падаете.
Автобус качается в мерном ритме. Сквозь мутное окно струится мягкий дневной свет. Напротив Вас — Хон Лу, до ужаса невозмутимый и по-прежнему улыбающийся.
Был ли в том саду когда-нибудь покой?
Вы встречаетесь с его взглядом — невесомый, добродушный… И до странного тусклый. Как гладь Персиковых источников, когда в них не глядит ни одна душа. Сосуд, доведённый до совершенства — без трещин, без изъянов, но и без чего-либо внутри.
— О, редко кто-то интересуется мною! — Грешник неспешно клонит голову вбок. — Вы, кажется, хотели задать вопрос?