Николь Воскресная «Из мишени и проволоки тяжкий нимб…»
Дезориентация.
Там, где раковина мёртвой улитки:
прародительницы всего,
завивает дорожку из плитки
пробивающееся острие.
Сгнивших яблок нам не изведать,
райский сад потерял букву С.
Запустение идёт по следу,
от земли до самых небес.
Пахнет солью, но моря не видно,
превозносим небытие.
Растворяется словно молитва,
все что помнил, что было в тебе…
***
Ничего я больше не помню.
Ампутируй мне память доктор весна.
Бесконечна дорога в полночь
спотыкаюсь, иду одна.
Все мои сообщенья отравлены,
адресат потерялся мой.
Кем-то эти цветы обезглавлены,
озаглавлены главы чужой рукой.
Декорации унесут,
и следы однажды растают,
уходя не обернусь,
пески времени нас заметают.
***
Запомни несколько правил поведения в аду:
здесь все грязь и никто не чист,
а если ты случайно увидел звезду,
она скорее всего Люцифер или Антихрист.
Все равны потому что, все корм для червей,
здесь опарыш вершина пищевой цепи.
Чем красивее, тем оголтелей и злей,
звери скалят улыбки и врут о любви.
Кукловод давно мёртв, его куклы пусты,
потерялись тела так и бродят теперь.
Райский сад с отвалившейся С, и горят кусты,
говорят, только слушай их мальчик, но им не верь.
***
Ты не до конца веришь тому,
что умрешь в одиночестве.
И свою пустоту,
считаешь лишь обесточенностью,
беспечностью, обездоленностью.
Ожесточенная вольность
быть безболезненно непонятой,
преступленье гордыни и самовлюбленности.
Да сопереживание болезненно,
красота истлевает, а объятия жгучи,
но если уходить, то не оставлять ничего полезного,
даже тени, потому что жизнь – частный случай.
Ненавистник.
Кровь – раскаленное масло,
месиво моря скомкало отражение,
обнимающее как змея властно,
приносящее жгучее поражение,
воображение, рисует висельников,
всех непричастных, торгующих вздором.
Воспитай себе ненавистника,
взращивай пожар, будь ему словно хворост.
И пусть этот безнаказанно незаметный выползок
выразительно тебя ненавидит,
лишь петля удушьем из тела легкость вызволит
словно дым над костром возвысит…
***
Грязные цветы городов,
потрепанные знамена улиц,
с наступлением холодов
я не оставлю улик, уйду сутулясь
отпуская с поводка свою одержимость,
разрешая ей говорить.
Старое веретено закрутилось
и запутало нить.
Зажигается свет в окне,
желтый, выглядящий окаменевшей рыбой.
Обезмолвленная тьма оставляет поцелуй на стекле,
инеем шрамов затягивая ушибы.
***
Когда дождь отдается шумом в голове все сильней
будто провода под напряжением,
кто-то срезал и мелодия тысяч ножей,
перевернутых острием, отражением
на бесхозных фото черно-белого мира,
расплываются пятна контрастны и злы
словно стая в сто псов зазывает кумира
белой, мертвой, холодной луны.
Не плоди несчастье, комкай и жги,
я - энергия, ставшая сгустком материи,
обгоревшая бусина древней тоски,
первобытное море в сонной артерии.
***
Пространство, в котором мы больше не существуем,
карта мира описывающая ничто.
Власть слаще любых поцелуев,
продолжительнее любви, опустошительное слово никто,
словно светобоязнь, отвращение к проникающим лучам
разрушающим плотное и густое
и пусть тебя защитит что угодно от их меча
но ты познаешь и то, и другое.
Огради ребёнка от магии, он придумает свою,
не искореняй неискоренимое: адский чернеющий бурелом,
что осваивая метр за метром понимаю: не устою
быть соблазном, стоящим рядом с твоим плечом.
***
Молитва как заклинанье,
шепчи не шепчи, не поможет.
И выбери все ж на закланье,
того, что всех краше и сердцу дороже.
Отдай, не жалей, без остатка.
Все это так долго копила
в простой красоте упадка,
есть тайная, темная сила.
Пойдешь опустевшей, так легче дороги,
с собой унося только тело
и все позабытые строки,
что вспомнила, хоть не хотела…
***
Обнаружила себя пустой и растревоженной,
словно песчаный бархан внутри.
Лошадью кем-то стреноженной.
Разучившейся говорить.
Все обретшее лицо оживает,
голые стены украшу картинами:
где, за собой увлекают,
демоны, дев в пучину.
Страшное напоминание,
ужас так притягателен,
рядом стоящий с пыланием
будет сожжен обязательно.
Противник.
Я хочу укрыться от дождя,
в старом, брошенном, ненужном
городе, что мне вместо плаща,
завоеванный у павших безоружными.
Наше время разошлось по швам,
оборвалось не доигранным мотивом
и расплылось как почтовый штамп.
Адресат – невидимый противник,
городской огонь, любовь что потерялась.
Я перевела молчание дословно,
унаследовав усталость,
ложью скрывшись чистокровной.
***
Существо утратившее любовь.
Молчание, переведенное дословно,
сорванное как покров,
в лицо, глядящее двустволкой,
обнимающее как сонный паралич.
Сопереживание обременительно,
но какую беду не кличь,
инородность выказать, предосудительно.
И смычок превращается в черную косу жнеца
ведь иные рождаются всем на погибель,
а от аккордеона все также болит голова,
даже срезанная помутневший взгляд прячет рыбий.
***
Сплети для меня тетиву,
чтоб в черной тисовой роще,
ниспосланную стрелу,
мне отпустить было проще.
На выдох, из центра груди,
отправить как слово, вдогонку
и в каждую плоть войти
металлом, звенящим так тонко.
Меж ребер, насквозь и навылет,
невидимой тонкой нитью.
И трепет прозрачных крыльев,
с землей единить женитьбой.
Сплети для меня тетиву,
пусть будет легче тумана,
тот, кто расцарапает тьму,
стрелок, стань причиной раны.
Дагерротип.
Коллекция ощущений,
дыши этим дымом как можно глубже.
Стремящееся к исчезновению
всего остального привязано туже.
К чему прикоснувшись, забудешь,
взглянув, навсегда оставишь,
на шаг подойдя, отступишь,
того, никогда не исправишь.
Застынет бессмертным, бесстрастным,
янтарным, обугленным дагерротипом,
с другими в коробке, напрасно
не цель, не любовь, не противник.
Анабиоз.
Этим летом со мной что-то не так,
первородною тварью ползу к воде.
Жизнь без вдохов только пустяк,
обомлеть и залечь на дне.
Подсознания белая ткань:
оттрепетавшее тело повешенного,
всех бессмертнее всякая дрянь,
а слова: прививка от волчьего бешенства.
Я предчувствую тебя и боюсь,
сумрак смутою сумерки поят.
Если вдруг молчанием захлебнусь,
Кто продолжит мою погоню?
***
Это мой мельхиоровый век,
уронила я душу в грязь,
кокаиновый едкий снег.
Не раскаивайся смирясь.
Где пространства пусты: украшения звезд,
злое солнце отвержено, мрачный смех.
Рыжей шкурой под ноги помост,
тусклый звук, притупившийся свет.
Правда жжет, а ложь колет глаза,
пустой куклой с фото смотрю,
и когда безмолвна, тогда чиста,
но черней всех других, когда говорю.
Обезличивание.
В преддверии обезличивания,
шум стихает, звук гаснет,
мир распадается на пиксели.
Никогда больше не станет прекрасным.
Спотыкайся, как песня о трикстере.
А поверженному кто поет?
Вой собак теперь его музыка,
мерзлая земля пристанище.
Все чего боялись, травой прорастет.
Ослабевшим рукам обуза,
заточеньем, любое ристалище.
Вечный голод пустого космоса,
золотые звезды – чешуя холоднокровного ящера.
Только я никому не подавшая голоса
и руки из прошлого в настоящее,
дотянуться одним бы лишь возгласом
прикоснуться к тебе воспарящему.
***
Отголосок прерванного монолога,
чувство неловкости, разоблачённое волшебство:
словно кто-то выплеснул воду,
тем самым, покончил с твоим торжеством.
Дрожь почти уже не пробирает,
пятно от чернил расплылось на рубашке,
не все что ранение напоминает,
бывает им по-настоящему.
Самая большая ценность следы от побоев,
не дают забыть – любое касанье болезненно,
но невозможно испачкать огонь,
или убить, вонзив в него лезвие.
Экстаз.
Остается только металл,
тьмой зияет пустой оклад.
Не дымится больше алтарь,
побелевшие стены молчат.
Лишь заката ржавый янтарь,
украшает теперь твой наряд.
Ты дыханье моё сохрани,
ни к чему иконостас.
И клинком полумесяц вдали,
на одной ноте ветер воет намаз.
ничего не должно оставаться внутри,
в опустевший сосуд чтобы влился экстаз.
***
Как эту тщетную боль мне выплакать?
сердцем собаки, которую бьют.
лужу луны до конца мне не вылакать.
Что променять на постылый уют?
В центре всего только пустяк:
красная нить белой не стала.
Мясом на черных бетонных костях
клетки домов, цепи вокзалов.
Хвост у кометы как божия плеть.
Кто и за что наказан?
Мне б искрой пороха захрипеть,
в вой заходясь каждою фразой.
***
Пустота жизни, заключённая в звуке запавшей клавиши,
дешёвый линялый ситец местного неба.
Называя, что угодно – присваиваешь,
то, у чего отродясь имени не было.
Этот свет проживающий в каждом,
кривом проулке и уличном фонаре.
Тот же свет, оборвавшийся дважды,
в этой жизни так просто в тебе.
Разочарование похоже на предсмертный опыт,
словно впал в немилость там, где тебе самое место,
и твоё дыхание, укравший кто-то,
не заслуживает даже банальной мести.
Сверчок.
Тело не хочет тела,
цветок далёк от цветка,
всадник холодный, белый,
дрогнет твоя рука.
Я изнутри горю,
треснет у лампы стекло,
копотью все залью,
а керосин – естество.
След змеи в скорлупе:
алая жилка, нить.
Твой(мой) язык – острие,
чтобы сильней разозлить
тонкой иглой зрачка,
пригвожденную цель.
Судорогу сверчка
словно нектар испей.
***
Черно-белой, смеющейся по-вороньи,
вдруг запомнилась сама себе.
Наложением рук исцеляя агонии,
едкой сажей прикипевшую маску сдирая во сне
как зерно одичалое превратится в траву,
все бесплодное мертво заранее,
что до этого дня берегла, сомну,
бумагу с лживым посланием.
Черной влаги натянутое полотно,
чтобы новое платье сшить.
Знаю точно, рясой выйдет оно,
Мне в ней вороном вечно кружить.
***
Агония, ангедония,
где из мира что вы отчаянно ищете –
помешательство как у святого Антония,
перед Богом вы все тут нищие.
Утром город становится миражом,
ночью скоплением звёзд.
Мы однажды его подожжём
Пусть горит как последний мост.
Перестань же играть в любовь с прохожими,
нараспев им всем врать про добро.
Мы ложимся семенами невсхожими,
в неисхоженные броды дорог.
Горящий.
…а этот вот из обреченных.
Найди мне языческого огня.
С тобою давно в обрученных
кем проклятая земля?
Река смоляная и красный мост,
плоды твоих ягод жгут,
как раскаленный металл к дереву гнезд,
к глазам поднести и отпрянуть, смолой истекут.
Насколько строптивым бывает зверь,
и как его приручить?
Горящий не ищет дверь,
выходит, в окно чтобы мрак очертить.
V.
Это последняя станция.
Грудь – простреленная виолончель,
не соблюдай дистанцию,
в пространстве где ты ничей.
Мне так легко проклинать возлюбленных,
круг покинут, волна словно сеть,
и пахнет железом, как кровью загубленных,
в городе, где так легко умереть.
Между кончено и конечно, столицая
я судьбу ловлю за рукав,
беззаконница, ведьма, блудница,
твое имя стучит в висках.
Слишком странной нездешней птицей,
синекожий Шива в медных перстнях.
Снег останется, снег искрится
сединой в твоих волосах.
Бесконечность, зачем ей длиться?
словно танец на звездных углях,
спотыкаться и вздрагивать, литься
будто песня, знакомая, но на чужих языках.
Оставляй меня чистой страницей,
но однажды познай меня будто бы страх.
***
В прокуренную и сырую ночь
выйти нравом, будто сродниться с нею,
мне равнодушия не превозмочь
я каменею.
Не заблуждайся, твоё «хочу»,
не поводок, не цепь,
всеобжигающему лучу,
какая цель?
Танцуй изюминка - паук,
по тонкой ниточке из сна,
фальшивой властью чьих-то рук
не обречена...
09.03.20
***
Пустоглазые дома,
мир без света,
пережито как война,
как запреты.
Не почувствовать тепла,
в бледный вечер,
избегая как угля,
каждой встречи.
И любой другой мотив – смута,
храм, заброшенный души,
без уюта.
Каждая любовь всегда – форма власти,
белоснежные клыки в алой пасти.
Дафна.
Я не боюсь боли,
я в тебя прорастаю.
Воля нежности, нежность воли,
венком на черепе расцветает.
В темноте пробираясь наощупь,
нервы - корни пустив повсюду,
корневище размером с площадь,
я ползу под землёй, ищу чуда.
Тело часть первобытной протоплазмы.
Ну и что что оно исчезнет,
не бояться терять разум,
не бояться быть бесполезным.
Разучившись дышать, научиться видеть,
трепетать от ветра, проникать и виться
и так сладко тебя ненавидеть,
создавая жизнь, становится убийцей.
Саморождение.
Набранный номер не существует.
Времени воды – пустой эликсир,
смоет все, о чем ты тоскуешь,
на что не хватило сил.
Эта вода ненасытна,
бездна ли все поглощает?
Черной рекой молитва,
кто тебя благословляет?
Мир пред тобой распростерт,
ждет одного лишь, объятья.
Ты в нем исчез, ты намерено стерт,
только вот силой какого заклятья?
***
Бог ревнивец и первое слово было «хочу»,
а второе за ним: «дай».
Как запекшейся крови, чумному врачу,
быть неузнанным среди птичьих стай.
Мне так нравится, когда ты читаешь про Дьявола,
по слогам, будто бы не умеешь читать,
словно буквы Святого Евангелия,
станут тут же тебя проклинать.
Он целует отверженных
и следы поцелуев – лиловеющий шелк,
а когда я смотрю на сдержанных,
воплощенная пошлость воет что волк.
***
Боюсь и обожаю,
не сбежать не остаться.
Любовь поглощает,
исчезает, разочаровывает,
но посмей сомневаться,
в том, кто тебя околдовывает,
прежде чем взглянешь на него.
Тебя полюбят только в аду….
Для убийцы не будет дороги назад.
Человеческие жертвы не смывают грехи.
Оставайся, смотри как булат
режет темно-зелёные лопухи.
Чертополох трава черта, как и табак,
вот поэтому больше и не кури.
Фиолетовые цветы так горчат,
как раскаяние, жгут как угли.
Где-то там, где кончается снег,
и не чувствуя больше тепла,
в черном пламени всех побед
там любовь когда-то ждала.
***
Алой кровью на серую мертвую землю.
Отчуждение не убьет,
лишь накроет души половину тенью,
и с тобою повсюду пойдет.
Быть чужими, нет лучше награды,
ничего, никогда не узнать.
У меня заготовлены яды,
твои пальцы жжет рукоять.
Если мы достались друг другу,
значит зло уже причинено.
И разомкнута линия круга
За которой и станет темно.
***
Моим вдохновением стань,
на песни себя обреки.
Из сотни небесных стай,
останутся только стихи.
Их черный и горький яд,
тебя опоит навсегда,
такие легко горят,
как в осень сухая трава
Отважься приютить в груди,
огонь, тот, что хуже нет,
страсть выветрится как духи,
слова оставляют след…
***
Магия лунного света,
память о боли сильнее чем боль,
но не ищи ответа,
все растворится как соль,
соль или снег, неважно,
что там падает с неба,
сердце – кораблик бумажный,
брошенный в волю ветра.
Сам по себе причина
и никому не друг,
выходец из пучины
гибнет на воздухе
без твоих рук.
***
Бездна часовых поясов:
время, предназначенное разделять.
Солнце возвращается на восток,
я познала морок, желание околдовать.
Это место крадет тебя полностью,
белую пену темной как море души.
В слишком синее чересчур небо
вонзаются лопасти
и мир больше тебе не принадлежит.
Не пережить происходящее, запечатлеть,
нарушая его бездыханность,
и все пылающее станет тлеть,
И время отступит, а дым превратится в туманность.
Это Россия, сынок,
тут любви не бывает.
Бабий чернеет платок,
на калитке у рая.
В утренних сумерках тает стакан,
он растерял очертанья,
тех, кто с ним пьян он забывал,
что значит быть только гортанью.
Псам откровенности ты скорми,
самую лучшую долю.
Нет того лучше, кто изнутри,
выберется на волю.
Мать
Разорванное словно лист бумаги существо,
сквозь разрыв вытекает весь свет.
Кто наказанное божество
приносящее столько бед?
Всем не названным и безымянным мать,
плоть от плоти, стекло(м по)в руке.
Словно дождь, кровь выкликать,
стать бы горькой подобно беде.
Лицемерную святость отбрось,
непокорность священней всего.
Молодая полынь, несозревшая гроздь,
непригодное колдовство...
***
Ходить осенью в парк, который был кладбищем,
все равно, что носить остановившиеся часы на левом запястье.
Города - заблудившимся пастбища,
каждый носит как может своё проклятье.
Развоплотись, потому что иное не имеет смысла,
раскаяние фальшиво, а любовь пуста.
Что угодно неважно, только смерть — это чисто
и поэтому с дерева (летом)опадает листва.
Что пристанище грешнику? Черной овце кто пастух?
Если ты всего лишь осознавший себя ландшафт,
то любое предречение только слух,
а остановившиеся часы как обычно спешат.
***
Глазницей тьмы, от искры, от поэта,
родится стих, он будет о любви.
Мигренью голова моя раздета,
я скрылась от судьбы
И пусть меня осудит дважды
суровый норов твой,
соленый словно море рай бумажный
и поизнеженный покой
принес тот, кто...
бывает мрачен как Танатос,
стыдлив как луч, остро веретено,
какою властью темный Кратос
нас единить готов?
Обличитель.
Пять минут ночи и мысли ножи,
я горю как сибирский лес.
Что стреножит тебя? Твои миражи.
Где граница твоя? Там где ты без...
без остатка и без препятствий в себе
заблудился, и бесполезен как вещь.
В безболезненной и безопасной тоске
мысли выпил навязчивый клещ.
Как набросок(проспекты) не сбывшихся городов,
ты – пунктирная линия, силуэт,
обличитель, всего лишь один из шутов,
королевский колпак наизнанку надет.
Секира
Утро в железном лесу,
переплетенье ветвей.
Выкрасить руны в чёрный,
будет ли это верней?
Два удара ножа,
полотно изорвали норны.
Что я в подарок несу?
Пару игральных костей,
да придушенную покорность.
Белый как соль фьорд,
в памяти всплыл корабль.
Яблоко мудрости полное змей,
этим ли будешь отравлен?
Разве судьба избежать,
встречи с тем, кто страшней?
Смолой отдающий мёд,
выученный травлей,
чует безумный зверь.
Соло для нелюбимой дочери.
Осень и время хромает,
трепет благословенной тьмы,
все увядающее благоухает
не успевая жить, отцвести...
И пропуская любой сезон
выварить снадобье нелюбви.
Где-то похитив младенческий стон,
сотню улыбок себе купить.
Выжить, чтоб(ы по)целовать.
Посланным вслед проклятьем,
быть для кто-то и убивать,
голосом, взглядом платьем
***
Страшные сказки из черепной коробки.
Клетка грудная без птицы пустует.
Снег как стекло прозрачный и колкий,
воет новорожденная буря.
Не оставляй новогоднего ангела,
вновь в одиночестве там, где игрушки
разве душа помещается в ампулу,
годную к выстрелу яркой хлопушки?
Разве нуждается в серпантине,
то, что блестит и извивается?
В городе этом – черной трясине,
праздничный хлам воспламеняется.
Несовместимость.
Вещественные доказательства существования:
сбитая система координат.
Ты – мое телесное наказание,
пожар, светом в миллион киловатт.
Я родства с другими не чувствую,
я безродная рыжая тварь,
словно что-то во мне отсутствует,
перечеркнут мой календарь,
потерявшая силу голоса.
Ощутить соприкосновенье орбит,
притяжение, вибрацию пульса, отторжение полюса
и огонь, который не греет, от него лишь знобит.
Любое тело только скафандр,
уснуть и выйти в открытый космос,
и бесполезно как чтение мантр
прикосновенье, ладони-лотос.
А приближение до бесконечности,
найдет преграду и оттолкнется,
всё неподвижно, иллюзия речи
которая также внезапно прервётся.
И все вращается против оси,
так осязаем, наверное, бред,
как излучение не загасить
непримиримый, жестокий свет
***
Растерзанный – моя печаль,
желанье – признак пустоты,
объятьями не укачать
допервобытной немоты…
Снаружи зверь и пропасть пасть
и сладострастно нем завоеватель,
легка болезненно (легка) напасть,
неисцеляемых заклятий
тугие, скользкие как шелк,
когда удавка невесома,
кто изнутри познает шторм
тот, заскобит по неживому.
Руда.
Иссушающий бред повторения,
телефон-автомат, звонок в никуда,
в мешанине дворов спасение:
иссякающая руда.
Чье-то счастье лежит на асфальте
и руками затроганна святость,
все рассыплется в яркой смальте
трещин будет уже не спрятать,
позолотой закрашивать гипсы.
Сбереги какой-нибудь бог,
все что после меня повторится,
оборвавшееся как звонок.
Камень.
По воле и без нее,
плывущими облаками,
запомнится время мое,
землёй обращенное в камень.
И тело устав трепетать,
утратит былую мягкость.
Я – камень и мне не летать,
обнять трав цыганскую яркость
и слушать забытую речь,
всего неподвижного мира,
где все что нельзя не предречь
останется только пунктиром...
Безымянное.
Цвет неба за минуту до грозы,
отображает лишь изнеможение
существования поставленного на паузу.
Как подобрать звучанье подходящее для тишины?
Так, словно бы часы лишь отражение,
текущего напрасно и так праздно,
времени.
Ведь тишина - отсутствующий звук,
утраченный реальностью фрагмент,
как брак, проявленный на фото,
случайный отпечаток чьих-то рук,
несуществующий предмет,
безмолвная и неживая тень кого-то,
кто не имеет имени.
Пронзенный.
Научить старый орган новой мелодии,
и отбросив слов бесхозную дрянь,
в этой последней большой охоте,
искушенное чудовище рань.
Обменявшему глаз на мудрость,
темнота не так уж страшна.
Отрезать пуповину-удавку обретая чуткость,
знать, что тело вязкое как смола.
Недоступная сила живого,
древо словно артерия между ним и тобой,
имитируй рассудок и повадку слепого
и второй раз рожденный станет собой.
Охотник.
-Со временем черепа превращаются в камни на морском берегу...
Пустота суждено ли тебя познать?
Это я рыдающий по сходству, родству,
не устану перекраивать мир под себя, перешивать.
Лучше умереть собой настоящим,
чем меняться и продолжать жить.
-Убереги меня от меня, клинком блестящим.
-А достойная ли ты добыча, чтобы тебя испить?
Чтобы начать погоню?
-Будь остервенел, если конечно посмеешь,
на вопрос кто ты, отвечай: «...не помню»,
я охотник, и жгу то, что ты сеешь,
потому что, огонь не развенчан с кровью.
***
Тяжело быть дурой юродивой,
да не святой,
где же место твое горемычная дрянь?
Для убогих в раю приготовлен (придуман вечный) покой,
но не будет покоя тому, кто бурьян.
Из мишени и проволоки тяжкий нимб,
там, где правда, там только мятеж и огонь,
и горчат как смола, слова старых книг,
пробиваясь везде злою сорной травой.
Как не спетая песня упавших гнезд,
затаённая мысль печально пуста,
заберешь все что станет твоим, пепел роз,
откровенности не скрываемая нагота.
***
Дисгармония светящихся точек.
Я знаю почему бог вас всех ненавидит,
согласно логике одиночек
каннибализм не грех, разновидность
развлечений для самых удачливых.
Удача разлетается как блестящие споры.
Грибница взрастит все плоды незрячими,
вгрызающимися один в другого.
Сотворение без особого замысла,
мутной взвесью не рождённой идеи,
всё что есть – отражение хаоса,
звезд блестящий планктон, плесень перерождений.
***
Надо мной собирается вьюга.
Я тебя ощущаю, как маньяка маньяк,
где-то вне мелового круга,
всё идет совершенно не так.
Предначертанное не ошибается,
сбились только координаты,
тот, по воле кого сбывается,
сомневаясь подумал «не надо».
И вычеркивая имя за именем
опустел телефонный справочник,
если главный грех за гордынею,
не набраться на всех булавочек.
Отойди и не думай, не чувствуй,
не живое не заболит,
лишь тоска по несуществующим(ему) как предчувствие,
может быть тебя осквернит.
***
Наичернейшая из безумных,
расплескав на небо молоко
ты танцуешь в звуках струнных,
не остановимо и легко.
Синей плетью лунный луч,
я забыла все слова,
среди поседевших туч
и кружится голова.
Я расту как сорная трава,
красной пряжей вьется пульса нить
и отрава, и беда
опьяняющий твой вкус,
***
Город совсем без воздуха,
выхода к морю нет,
вдоволь здесь всюду россыпью,
аплодисментов – фальшивых монет.
Зеркало разлито,
словно одна субстанция,
пчела-вампир жалит цветок
в самое сердце, выход, последняя станция.
Выдох. Пространство без сна,
где начинается день,
а от укуса саднит десна,
я потеряла тень.
***
Мрак обвенчает мрак,
благоухает во тьме свет,
искры угасших атак,
высох источник бед.
Высох, не говорит,
мрак источает мрак,
кончилась пленка, repeat,
пусть и останется так,
так заведено,
звонкой пружиной часов,
мрак поглощает мрак,
не оставляя следов.
***
Евангелие от Локи или от Луки?
Пришельцы в лодках или ездоки?
Выбери дорогу правой или левой руки,
а потом пойми, что разницы не было.
Старуха посоха или клюки,
кого посмела, которого бога прогневала?
Священная ярость, а искры ярки
и единственная смерть та, которой не ведала.
Чье темнее безумие, чертополоха венец?
Выбирай шутника в покровители,
огонь в любовники и если шторм твой отец
не страшат ни кресты, ни терновники
и смешат проповедники да прельстители.
***
Запомни только это:
чему угодно наступает конец.
Я видела, как суетился юнец,
на краю угасающего света...
Увенчает головы чертополох,
ржавым золотом черных оградок
отличается тот, кто неплох,
из могилы, из вечной засады.
Кто заброшен в завтра,
отыщет дорогу к нам,
это как отмотать на повторе,
но пустой и блестящий драгоценный хлам
не расскажет наших историй.
Что ты знаешь о существе, которое спит на твоих коленях,
что ты можешь увидеть в его глазах?
Волчий месяц февраль - тропа озарений,
разве можно покинуть город, который узнаешь наощупь впотьмах.
Если только не выбросишь из головы,
будешь также ходить от угла до угла,
добиваясь от темноты
согревающей силы огня.
Означает ли что-то узор вен на висках,
что расскажет форма сосуда о вкусе вина,
но безмолвная тень так бывает близка,
что живое уступит образам сна.