Шуршун «Саламандра как спекулятивный символ»

Совсем небольшое (чуть более двухсот пятидесяти страниц) произведение Карела Чапека под названием «Война с саламандрами» (1936 г.) с момента выхода и по сей день приятно обзывать романом-утопией. Впрочем, жанровое определение этого текста носит весьма проблемный характер. Сам Чапек плевался от словосочетания «романа-утопии». Мне страшно представить, что бы с ним случилось, если бы в сегодняшние дни он увидел в интернете определение своей работы как «научно-фантастический сатирический роман-антиутопия».

Определить четкую жанровую принадлежность романа Чапека действительно представляется задачей затруднительной. Текст поделен на три книги. Каждая из них раскрывает и дополняет историю о разумных огромных саламандрах, которые меньше чем за век (под влиянием рода людского, а вернее под его эксплуатацией) проделали путь от прямоходящих земноводных, издаваемых один единственный звук «тс-с-с», к биологическому виду, который вынужден стереть человеческое племя с лица земли. Определенных интерес здесь представляет вопросы, касательно стилистических авторских решений. Если первая книга читается а-ля морское приключение, с элементами социальной фантастики в духе Г. Уэллса, то уже вторая представляет из себя эклектический томик, наполненный всевозможными кусками выдуманных газетных статей, фельетонов, хроник, плакатов, и.т.п… Третья же, завершающая книга, фокусирует свое внимание на закате человечества; люди невольно отступают в глубь континентов, все больше и больше уступая место саламандрам, которые, за невозможностью жить в глубоководных водах, вынуждены крайне интеллигентным образом забирать себе по кусочкам сушу, тем самым утаскивая под воду целые материки.

Так почему же пан Чапек так протестовал против определения «утопии» для своего литературного детища? Ответ на этот вопрос можно найти в интервью от тридцать шестого года: «Критика сочла мою книгу утопическим романом, против чего я решительно возражаю. Это не утопия, а современность. Это не умозрительная картина некоего отдаленного будущего, но зеркальное отражение того, что есть в настоящий момент и в гуще чего мы живем.». Написанная в тридцать пятом году, впитавшая в себя до единой капли весь сумасшедший дух тогдашней сходящей с ума Европы, работа Чапека по сей день предстает ничем иным как точной фиксацией страха человечества перед всепоглощающим социальным злом. Автору не нужны ни общество будущего, ни татарская пустыня, ни скотный двор, ни кролики и удавы для демонстрации человеческого уродства. Все очарование чапековской сатиры кроется в том, что автор отходит от частного к общему; он бьет не по идеологическим, национальным или религиозным вопросам, он вырисовывает в жутковатом шарже всю человеческую природу. Все это могло бы быть до ужаса смешными словами, если бы через пару лет после публикации романа вся эта «прекрасная человеческая природа» не вылезла наружу из всех возможных щелей, продолжая страшным эхом отзываться по сей день.

Разумеется, что в чапековской сатире сидела прямая критика фашизма. Весь творческий путь автора (за исключением разве что одного жирного промежутка, когда Чапеку на время пришлось стать «официальным» чешским писателем) неразрывно связан как с антивоенным, так и с антифашистскими настроениями. Здесь, однако, нам следует сделать одно важное отступление. Образ саламандры есть не что иное, как «спекулятивная метафора» (прим. этот придурковатый термин выдуман мной лично, не пугайтесь), т.е. в себе она несет огромное количество значений, но в то же время не претендует на какое-либо одно значение как истинно-точное. Так, к примеру, земноводные из романа одновременно олицетворяют собой уродливый плод развитого капиталистического мира, критику фашизма, колонизацию востока, обесчеловеченивание гуманистической миссии науки, последствие технического прогресса, страх перед ядерным оружием, философский символ человеческого ума, лишенный всякой духовной жизни, но в то же время ничего из вышеперечисленного. Никто не запрещает читать вам роман как самостоятельное фантастическое произведение, с рядом антивоенных нарративов.

Тем не менее, советская критика в свое время с большим удовольствием стерла весь лоб, упорно повторяя, что разумные земноводные из работы Чапека во плоти своей являются исключительно сатирой на фашистский строй (смотр. предисловие С. Никольского к роману.), тем самым не только упуская огромный пласт романа из виду, но и частично обесценивая его художественную значимость. Мнение это основательно закрепилось в литературоведческом дискурсе. Бытует оно и по сей день. В книге, особенно в её третьей части, действительно присутствует огромное количество параллелей вплоть до подводной буржуазии у земноводных, а также наличия своего фюрера в виде человека, который во время первой мировой служил фельдфебелем где-то в окопах (наижирнейший намек на одного австрийского художника). Не стоит замалчивать и тот факт, что в финале западные державы в виде разменной монеты пытаются использовать, нет, не Чехословакию, а Китай. Впрочем, задобрить захватчиков выходит не шибко удачно, ведь на момент окончания истории уже пятая часть Европы находится под водой, Германия покоится на морском дне, а зловещие черные головешки начинают мелькать уже в чешских речушках.

В завершающий главе романа Чапек разыгрывает перед читателем беседу автора со своим внутренним голосом, где высказываются некоторые наивные мысли о возможных перспективах человечества. Этот, с одной стороны, до боли лирический кусок книги напоминают читателю в лишний раз как важно оставаться человеком в эпоху всепоглощающей романтизации убоя скота, а с другой, он наводит на некоторые любопытные мысли, касательно трактовки романа. Как мной было сказано ранее, саламандра в рамках данного «исследования» представляет из себя спекулятивную метафору. Давайте теперь остановимся на этом чуть подробнее.

Не знаю уж как вам, но меня на протяжении чтения всего романа не покидало ощущение, что я где-то это уже видел. Как ни странно, но видел это у человека, который в тридцать восьмом году сказал следующее: «я, как немецкий мыслитель и ученый, разумеется, всегда был национал-социалистом». Речь, разумеется, о Конраде Лоренце (австрийский зоолог и зоопсихолог, один из основоположников этологии). И разумеется, я над вами подшучиваю, когда сую здесь эту цитату, сам Лоренц здорово отступился от каких-либо политических идей после плена в советской армии (в котором он, к слову, ни на секунду не прекращал заниматься своими исследованиями, наблюдая за поведением птиц). Об этом же свидетельствует ряд послевоенных интервью с ним. (смотр. к примеру, беседу в «Нью-Йорк таймс» от 5 июня 1970 г.).

Теории агрессии Лоренца (успевшая за последние добрые полвека стать мишенью для критики всех и вся) накладывается на роман Чапека с пугающей точностью. Сюда же можно отнести некоторые итоги Лоренца из работ «Агрессия, или Так называемое зло» и «Кольцо царя Соломона». Для наглядности предлагаю рассмотреть фрагмент из книги «Агрессия, или Так называемое зло»; «Разумная, но нелогичная человеческая натура заставляет две нации состязаться и бороться друг с другом, даже когда их не вынуждает к этому никакая экономическая причина; она подталкивает к ожесточённой борьбе две политические партии или религии, несмотря на поразительное сходство их программ всеобщего благополучия; она заставляет какого-нибудь Александра или Наполеона жертвовать миллионами своих подданных ради попытки объединить под своим скипетром весь мир. Примечательно, что в школе мы учимся относиться к людям, совершавшим все эти дикости, с уважением; даже почитать их как великих мужей. Мы приучены покоряться так называемой политической мудрости государственных руководителей – и настолько привыкли ко всем таким явлениям, что большинство из нас не может понять, насколько глупо, насколько вредно для человечества историческое поведение народов.»

Здесь же теперь стоит напомнить, что у разумных земноводных, несмотря на весь их технических прогресс и богатства за все время так называемого очеловечивания, так и не появилось своей культуры. У них не было ни собственного языка, ни литературы, ни философии, ни живописи, ни музыки, ровным счетом ничего. Эта художественная деталь лишний раз наводит нас на образ саламандры как олицетворение человеческого ума, лишенной всякой духовной жизни. Однако, отойдем от этого варианта, вспомнив о другом аспекте фантастических функций условностей романа.

Прежде чем гордо натаскивать на разумных земноводных ярлык закоренелых фашистов, то ли действительно поддавшихся страшной силе социального зла, то ли только делающих вид, что во всем виновата некая метафизическая сила, а не они сами, я предлагаю вспомнить несколько важных аспектов. В первую очередь стоит отметить, что потрошит земную сушу в финальных главах романа не одна единственная особая балтийская саламандра, которой внушили, что у неё череп чуть лучше, чем у её сородичей с других берегов, а саламандры всего мира. Во-вторых; не будем же упускать всей долгой истории эксплуатации саламандрового рода. Люди позволяли себе обращаться с другим разумным биологическим видом хуже, чем с домашним скотом. В свою очередь саламандры, лишенные всяких агрессивных намерений, были вынуждены терпеть это на протяжение всего своего сосуществования с людьми (и лишь в момент, когда земноводные стали уже полноценным отражением человека, они решились дать отпор). И в-третьих; конечной целью земноводных является исключительно земля, и ничего более. Земноводным не свойственно прикрываться выдуманными интересами (прим. как исключение здесь стоит лишь отметить конфликт между старосаламандрами и младосаламандрами, который представляет из себя сатирический портрет положения дел между консервативной и либеральной партиями чешской буржуазии на стыке двух веков), чтобы поделить земной шар между собой, что указывает уже на переходное состояние от человека эпохи модерна к некоторым ницшеанским мотивам.

Таким образом, мы получаем довольно масштабный и жутковатый портрет человеческой природы в лице скользких созданий. Здесь можно было бы провести ещё множество дискуссий на этот счет. Но мы, пожалуй, остановимся на этом абзаце. Как всякий спекулятивный символ или метафора образ саламандры включает в себя множество прочтений, некоторые из которых создают четкие бинарные оппозиции, а некоторые сосуществуют меж собой как амбивалентный союз двух смысловых начал (прямо как люди и саламандры). Вариант прочтения, предполагающий в себе сопоставление земноводных с процессами дегуманизации одних и бездуховности других спокойно уживается как с предложенной нами ранее сопоставлением с теорией агрессии по Лоренцу, так и портретом человеческой природы. Одно мне только не дает покоя; что же станет с остатками человечества, когда саламандры окончательно возьмут инициативу в свои руки, ведь как говорил сам Чапек на последних страницах романа: «Были бы только саламандры против людей - тогда еще, наверное, что-нибудь можно было бы сделать; но люди против людей - этого, брат, не остановишь.»