Шуршун «Мораль и прочие паразиты на литературном теле»
Что общего между недовольным божеством и литературой? Правильно, никто из этих двоих ничем не обязан человеку. Ни моралью, ни нравственными установками, ни какими-то ни было универсальными истинами. Бой литературы с традиционными представлениями берет свое начало на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, в рассвет так называемого «кризиса культуры» (важная штуковина, связанная с тем, что церковь в конце девятнадцатого столетия сдала свои позиции, не выдержав столкновения духовно-нравственных идеалов с реальностью), но давайте немножечко отбежим назад, чтобы продолжить мысль.
Самыми большими энтузиастами за прошедшие парочку веков (если не считать фашистов) были романистами. Казалось бы, что может быть лучше веры в мир фантазий. Увы, но эпоха романтизма уперлась в тупик разочарования. Лучшей иллюстрацией для этого процесса может послужить творчество Гофмана (1776-1822 гг.). После того, как литературная парадигма увязла в этом болоте всемирной скорби, ей пришлось видоизменяться. Реализм и натурализм продуцировали некое новое знание о обществе, но также за эту возможность боролась кучка других ребят. Среди которых, как вероятно самых значимых, стоит выделить церковь, науку, прочие виды искусства, а также политику и всякую другую гадость. Чем это закончилось мы уже знаем, но сейчас не об этом.
На рубеже эпох литература бросается на поиски новых форм (которые продолжаются и по сей день), т.е. становиться крайне непохожей на то, что принято было считать литературой в восемнадцатом веке. Процесс этот, разумеется, происходит не к восторгу большой публики. Такой поиск способствует отходу от классического жизнеподобия, а также создает некоторую путаницу в градациях, которая остается колким вопросом по сей день.
Тем не менее, литературный спектр меняется, а в традиционных представлениях возникают сомнения. Возникают они как в начале века прошлого, так и по сей день. Доисторический читатель подобно голодному ребенку жалобно вопрошает у матушки-книжки сиську. В данном случае, сиська есть ни что иное как сфера существования Абсолюта. Абсолют (можно также называть это «чистой природой») в классическом литературоведческом дискурсе представляет высшую истину, на которую простой смертный никаким образом повлиять не может, но может приобщиться через фигуру писателя-гения. Гений, разумеется, платит за свой дар цену (на самом деле нет, так лишь предпочитает думать подавляющее большинство), тем самым становясь своего рода святым мучеником (эти две фигуры по сути своей зеркальные близнецы). Эта придурковатая модель восприятия заканчивается с закатом романтизма, но среди широкой публики продолжает жить по сей день.
Так вот, к чему же я начал читать эти нотации? Вероятно, в лишний раз хотелось напомнить, что литература (ровно, как и любое другое произведение искусства) ничем вам не обязано. Особенно оно вам не обязано моралью. Это прерогатива детских мультфильмов и сказок. Читатель, ищущий в литературном произведении мораль в лучшем случае похож на человека восемнадцатого столетия, в худшем - на барана. Любое произведение искусства должно обладать самостоятельностью, возможностью существовать без морали, в противном случае даже хорошо написанный роман превращается в обыкновенную сектантскую листовку.