Николай Ж «Водяной»

Обычный поход в бар может скрывать в себе непредвиденные опасности. Это тот самый случай, когда нельзя расслабиться даже под действием алкоголя. А все потому, что за тобой постоянно кто-то следит…

Так, что тут у нас? Пара изжеванных презервативов первой свежести («Сondoms, please, onlyEnglish, please» – в нашем заведении выпивают приличные люди, черт бы их побрал...), несколько скомканных лоскутов туалетной бумаги, приправленные бурой подливкой. (Скудновато...). Я разглядываю местные красоты только когда становится скучно. (Старый козел, ты врешь. Ты постоянно врешь самому себе...). Сейчас здесь слишком тихо. Я жду, когда кто-нибудь согласится составить мне компанию. (Но признайся, кому ты нужен?..).

Негативно сказываются предстоящие будние – почем знать, может господа решили отправиться на работу с трезвой головой? (Такие же алкоголики, как и ты...). Я, знаете ли, частенько засиживаю в местной клоаке, заказываю самый дорогой коктейль – это подобает моему особому статусу и делает меня столь привлекательным – и нередко наблюдаю, как местные завсегдатаи склеивают неприличных дам. (Сам-то уже не можешь, старый пес...). Преинтереснейшее зрелище, если же, конечно, придать ему должное значение. Засим я отправляюсь в туалет и жду, когда посетители заведения наведаются справить нужду. («Пис-пис-пис, п-с-с-с-с...» – хорошо пошла...). Можно сказать, что я составляю своеобразный график посещения, ведь туалет является, прежде всего, лицом заведения. Так вот лицо это, как склонен понимать я, похоже на рожу. Искореженную, обделенную интеллектом, рожу. (Вот я и описал свой портрет...). Господа соседи, вы так не считаете?

Господа соседи решили подраться. Многие подумают, что же в этом такого? (Не фамильярничай – дочь читает все твои записки...). Разъяренные молодые люди, выкрикивающие непристойные ругательства на тему половой схожести мужчин и женщин бьют морды друг другу. Многие даже захотят посмотреть на это зрелище. А вот я не захочу. Я лучше послушаю. Глухие удары кулака, как я понимаю. Одинокие неловкие звуки – похожи ли они на стоны? Нет, удары слишком слабые. Боюсь предположить, что один из них сидит на унитазе, а другой расположился над первым и лупит его неестественными пощечинами. (Неестественные пощечины, так, неестественные пощечины... престарелый сыщик напрягает слух и отчетливо слышит н е е с т е с т в е н н ы е пощечины...). Почему же неестественными? Вполне себе, пощечины как пощечины, просто чересчур сильные, чересчур наотмашь. Интересно, товарищ нумер один (Numberone...), тот, что на унитазе, пошла ли у него носом кровь? Капли теплой жидкости останутся на полу, их часть расползется по белому унитазу, прихватив за собой керамическую крышку. (Получился бы отличный рекламный ролик, надо сторговать идейку мастерам сего дела...). Приготовьтесь, друг мой – вот и все, что я могу посоветовать вам. Все же несказанно приятно, что я не на вашем месте. Но, надо признаться, подобные сношения мне не к лицу, с ними не сроднится мой статус. А нумер один кричит («Чирик» потерял?..).

Слушаю, я слушаю вас! Похоже, пощечины перестали касаться его лица. Их место заняли дерганные удары оппонента – того господина, что держит верх над ситуацией. (Вспоминай, что ты бывший боксер...). «Угу-угу» – соглашается первый. «Ну-ну» – продолжает второй. И все-таки мне от чего-то страшно. (Поэтому я бросил бокс сразу же после школы...). Не от того ли, что я не смогу выйти из этой кабинки, прервать акт насилия своим появлением? Догадываюсь, наверняка достанется и мне, это вполне предсказуемо, я доверяю своему заслуженному опыту. (Признаюсь, что в школке меня лупили похлеще...). В такие дела, в эти «разборки» остервенелых молодчиков лучше не лезть, если вы, смешно сказать, не тяжелоатлет. Я же отличаюсь истощенным телосложением, да и возраст теперь не позволяет быть легкомысленным, но прежние годы, ах, прежние годы позволяют мне подслушивать, ощущать на себе каждый шорох этой «потаенной» комнаты. (И я превращаюсь в крысу...). Мурашки реанимированы и снова бегут по поверхности моей сморщенной спины, тонизируя каждую мышцу и способствуя бодрому сердцебиению. (Не забудь так же красиво написать свое завещание...).

Я, господа, преследую каждый ваш напряженный вздох, каждый ваш облегченный выдох. Прежде чем запереть дверь своей кабинки и расслабиться, советую убедиться, что меня нет рядом. Ведь я услышу вас. (Пис-пис-пис...). Я почувствую ваше нутро. (Пс-с-с-с-с...). О да, такие, как я – мы умеем действовать на нервы. Понимаете ли всю странность ситуации? Думаю, дополнительная субординация нам вовсе не помешает. (Не помешает?..).

Все, что услышу – будет записано в состарившемся блокнотике, как и теперь, с этими дикарями. Так я лучше запомню вас, всех тех, кто заглядывает в наш туалет. (Не прибедняйся, туалет – только твой...). Возможно кто-то из посетителей уже задался вопросом, почему по вечерам одна из кабинок всегда заперта? Ответ... Грешно, конечно, говорить такое, но... Потому что тут занято, понимаете? (Понимаете?!). Впору повесить табличку: «Господин Тук-тук забронировал данную кабинку до следующего месяца. Руководство приносит свои извинения». (Господин Пук-Пук...). Смешно, видит Бог, смешно...

Господин Пощечина переводит дыхание, проталкивая воздух через запыхавшиеся ноздри. Я слышу, как его онемевшая потная ладонь касается зажигалки. Господин Пощечина втягивает воздух кабинки в свои бесстыжие легкие, вдыхая и выдыхая дымные облачка, просачивающиеся сквозь пластиковые стенки. (Я подхватываю их на лету и вдыхаю...). Курение сигарет, ах, это излюбленное занятие молодых героев, монотонный кашель и излишняя грубость голоса, сладкая желтизна мокроты, отхаркиваемой по утрам – все это пришлось забыть, прижав ладонь к состарившемуся сердцу. Тук-тук. Тук-тук. (Тук-тук, тук-тук...). Да, дедушка, вы все еще живы. Вы до сих пор способны воспринимать этот мир. (А может это мир до сих пор способен воспринимать вас?..).

Господин Стульчак продолжает сидеть, очевидно, его тело совершенно обмякло. Поднимайся, виновный, улыбнись своему горю и выскочи вперед, оттолкнув зазевавшегося противника. Почему вы не шевелитесь? Может вы попросту потеряли сознание? Было больно и унизительно? Скрепите сердце, мой друг, и прислушайтесь – теперь я на вашей стороне. Я слышу, как горящая сердцевина сигареты касается вашей измотанной щеки, и вы кричите, истошно напрягая свои ослабленные связки. Вам больно. Боже, как же вам больно! (Я сочувствую...). Увы, мне ничего не остается, как только похлопать вашему противнику! (Но я крыс...). Он сделал из вас живую пепельницу, вспомнив о запрете курения в туалете.

По-видимому, я привлек слишком много внимания к своей персоне: тяжелое тело господина Пощечины вываливается из кабинки. (Страшновато...). Угрожающая тень дотрагивается до моих ботинок, отставленных в сторону: я люблю, чтобы ступни иногда проветривались, особенно в те моменты времени, когда стенки желудка впитывают последние капли первосортного алкоголя.

– Дверь открыл... – торжественно приказывает мой новоиспеченный гость. (Но ведь я никого не звал...).

Единственное, что я могу устроить – послать в ответ утробную ругань моего больного кишечника. Тук-тук, тук-тук. (Пук-пук, пук-пук...). Я испражняюсь бульканьем священного водопада и знакомый аромат проникает в прокуренные ноздри моего теперешнего врага. Прошу прощения за недоразумение, я забыл предупредить вас. Видите ли, последнее время я частенько страдаю от психогенных запоров, и как следствие, вынужден часами просиживать на унитазе, призывая милость Всевышнего. (Старый черт, ты атеист и веришь только в себя...). Теперь вы знаете о моей проблеме, а значит поймете, почему я не смогу открыть дверь.

Господин Пощечина, предупреждаю, в моем арсенале имеется свеженькая газета, не желаете ли прочесть первую полосу? (Вот, возьмите, пожалуйста, мне хватит...). Я отрываю первую страницу и обмазываю ее собственным дерьмом, после чего кладу этот арт-объект на пол –(«Performance, please, onlyEnglish, please...») – оставшиеся журналистские статьи тоже станут моей подтиралкой. Больше всего удручает то, что уборщица нашего гнойного притона иногда забывает обновлять рулоны туалетной бумаги... (Гнойный притон – не менее гнойная уборщица...). Посетителям приходится изгаляться... Тук-тук, тук-тук. Господин Пощечина харкает на пол, прямо на первую сводку новостей, после чего его нескромный нрав успокаивается – я слышу удаляющиеся шаги. (Пошел вон, не мешай старику делать дела...).

Просыпается господин Стульчак – он кряхтит и ворочается. (Обычно так делаю я...).

– Произнесите слово «performance» по буквам... – решаю схохмить я. (Дешевые хохмы – мое хобби...).

– Что, мать твою? – пытается сориентироваться мой собеседник. (Моя мать давно мертва...).

– «P e r f o r m a n c e» по буквам... – Я продолжаю упражняться (Испражняться...) со своим собеседником.

– От тебя вонь идет, эрудит сраный? – бесцеремонно спрашивает этот умник. (OnlyEnglish, пожалуйста...).

– Молодой человек, хочу напомнить, что вы в сортире расположились...

Господину Стульчаку совершенно нечего сказать. Он поднимается и, опершись на тонкую стенку кабинки, сливается со светом люминесцентных ламп. Ласковый кафельный подиум принимает и его душу. Быть может, друзья-драчуны скоро помирятся? (Нет уж, алкоголь определенно создан не для нас – мы становимся злобными, как годовалые дети...).

Нужно хорошенько подтереться и ждать следующего позыва – так проходят все дни напролет, в ожидании полнейшего успокоения. Больной кишечник, как беззащитный младенец, взывающий мать о помощи – ждет теплой заботы и железного терпения к его слабостям. (Пук-пук, пук-пук...). Я смиренно ношу его в себе, ведь каждый орган моего морщинистого тела – каверзная история с открытым концом. За тем мне и понадобился состарившийся блокнотик – прежде всего необходимо зафиксировать во времени самого себя. Ведь я... Я скоро стану отдельной историей.

Тук-тук, стук торопливых каблучков. (Кто же это?..). Звук раздваивается: он делится на мужское и женское начала. Тук-тук-тук, оба куда-то спешат. (Можно мне с вами?..). Стук превращается в страстное причмокивание – очевидное соитие губ двух влюбленных. Добро пожаловать, мои сладкие лапочки, позвольте я составлю вам компанию, организую медовый месяц и оплачу проживание в столь роскошном отеле с нежным названием «Sortie». (У нас многонациональная страна, тьфу, сomprenezvouslefrançais?..). Я, мои дорогие, являюсь полноправным хозяином сего заведения, но прошу вас, не удивляйтесь, а лучше повторно прислушайтесь к моим словам: алкоголь в оплату не входит, и я искренне надеюсь, что вам он все же не понадобится. Судя по звукам, разлетающимся в слепом страхе, вы решили снюхать все четыре буквы зараз и довести друг друга до закаленного экстаза. (Мама Дай Мне Агонию, не так ли?..). Ноздри пощипывает – я отвлекаюсь на знакомое всхлипывание и чуть ли не теряю нить повествования... (Я лечу вместе с вами...).

Влюбленные синхронно мурлычат, словно взъерошенные котята, вскормленные валерьянкой из сосков мамы-кошки. (Я трогаю ее, лапаю маму-кошку, сдавливая и вытягивая целебную жидкость из ее ослабленного тельца...). Возьми же меня, я беспомощен, перетащи в другое место, давай же, я держу тебя за хвост – исцели все недуги, возврати мне смелость и уверенность в завтрашнем дне, (Скажи мне, что я не умру...), скажи, что я вечен – я твоя неотъемлемая составляющая, (Я твоя часть...), я вылизанный комочек шерсти, закатившийся в темный уголок самой преисподней. Мои дети, (Эта оглушенная страстью парочка...), они не ценят друг друга, мама-кошка, скажи им, открой глупышкам глаза, оставь для них надежду на спасение, (Ведь они брат и сестра...). Поклоняющиеся плоти, отчуждающие каждое мгновение чистой радости, (Они поглощают друг друга...), угнетая обезумевшие тела. Скажи мне «Мяу!», я прошу тебя. (Только Кошачий, мяу...). Подергай-ка усами.

(Они дергаются...), отталкиваясь ногами от стенок кабинки. Я слышу, как (Стонет...) моя дочь и слышу, как (Задыхается...) мой сын. Из единого целого рождаются совершенные части. Мама-кошка, (Я не хотел...), ты знаешь, я не хотел скрещивать их, (Ты все видела...), я не хотел пробовать эту дрянь – он накинулся на нее, как самец бросается на самку, он разодрал ее, словно дрожащую бабочку, отдергивающую шторки созревшего кокона, (Так мягко и Так беспощадно...). Кровосмешение! Это я – меня нужно пожалеть, меня нужно спасти: (Они смешали меня...), залили мою желчь кровью, заполнили ею кишки и ждут, когда она перестанет течь, когда она остановится, но, Мама-кошка, где бы она – (Моя кровь...) – могла бы остановиться и... переночевать? (В «Sortie» еще остались свободные кабинки?). Черт, кажется, я обкакался. Послушай, мне правда нужна твоя помощь!

Появляешься ты, моя миленькая (Мамочка-кошечка...), шелковые усики, розовый носик, который я так люблю. «Тук-тук» – это стучишься ты. (Стучишься в дверцу моей кабинки...).

– Господин, я приглашена? Вы набрали мой номер... – скромно констатируешь ты. Я же дрябло протягиваю руку и убираю дверную задвижку. (Все верно, ты приглашена, входи, Мама-кошка...).

Ты, (Моя полосатая девочка...), видишь меня без штанов, но зрелище это тебя не отпугивает. Не зря я купил тебе эту маску, милая, вовсе не зря... Ты подходишь ко мне вплотную, (Идеально гладкая, как поверхность здорового девичьего кишечника...). Сколько тебе лет? Девятнадцать-двадцать? Да, пока что ты не испытываешь никаких проблем, кроме потребности в сексе. Ты кладешь влажноватую ладошку мне на плечо и через секунду касаешься (Усиками...) моей щетинистой скулы.

Оторви кусочек газетной страницы и прикоснись к моему заду. (Я вздрагиваю...). Вздра-ги-ваю, вздра-ги-ваю, вздра-ги-ваю – ты режешь меня без ножа, лаская плоть обрывком наждачной бумаги. (До крови...), дорогая, до крови, проведи рукой по розовой кожице, (Я твоя ровная поверхность...), я твой чистый лист совести, ты ухаживаешь за мной, ты должна, ты обязана, (Ты полностью моя...).

Ты задерживаешь дыхание и (Садишься на колени...) – холодные ладони обхватывают мои лысые ноги, (Давай же...), натягивай мои штанишки и зашнуровывай ботиночки, я, надо признаться, немножко замерз.

Подвинь ее ближе... Какая красивая у меня лошадка, ты не находишь? Я так рад, что приобрел ее... на Рождество, кажется?(На Рождество?..). Такая блестящая, ловкая, быстрая, скорее же, (Дай мне ее оседлать...), я соскучился по этому жесткому загривку... Ты обхватываешь мою поскрипывающую талию, кладешь меня на холодный кафель и, взяв за руки, вытягиваешь из кабинки. (Агу, моя дорогая, агу, моя милая!). Дело остается за малым: пододвинув ближе мое инвалидное кресло, (Ты сажаешь меня на попу...), а затем с силой приподнимаешь – я стараюсь самостоятельно опереться руками о подлокотники.

– Господин, осторожнее, я держу вас... – И ты поддерживаешь меня, ослабевшего, (Безумного...), сдвинутого с катушек естественного течения жизни.

(Мои дети...). Ты видишь, чем занимаются мои дети? О, Мама-кошка, произнеси это, (Скажи мне, чем они занимаются?..).

– Они оплодотворяют друг друга, отец... – спокойно шепчешь ты и, взявшись за потрескавшиеся ручки инвалидного кресла, увозишь меня прочь. (Они оплодотворяют друг друга...).

«Тук-тук» – я слышу последние звуки, после чего теряю оставшиеся силы и полностью доверяюсь тебе, (Дочь моя...), моя пушистая Мама-кошка. («Тук-тук» – это стучится ОНА...) – та женщина, что полюбила меня с первого взгляда, с первой минуты жизни. (Сколько же лет она ждала встречи...), ты не подскажешь? Однако, неважно... Моя воздыхательница ощущает непреодолимое желание и чувствует семейную ответственность, в отличии от своей младшей легкомысленной сестренки, повернутой на сексе.

(Наконец мы видим друг друга...). Дочь моя, эта женщина говорит, что (Все зависит от моего решения...), что я могу хоть сейчас переехать к ней – супружеское гнездышко уже подготовлено, мне, вроде как, не о чем волноваться. Думаю, (Она позаботится обо мне, как ты считаешь?..). Нет-нет, я полностью уверен в ее доброжелательности, но только мне кажется, что (Мы с тобой никогда больше не увидимся...). Пойми, я страшно боюсь неизбежности.

Тогда я просто скажу ей, что хочу подумать и вскоре перезвоню. Как думаешь, она не обидится? Ах, милая, ты можешь не волноваться, (Сегодня я не умру...). В конце концов кто-то должен составлять график посещения нашего туалета, не так ли? Найди же гнойную уборщицу и передай ей, чтобы повесила новые рулоны туалетной бумаги во все кабинки еще до закрытия, а после (Угости меня валерьянкой...).