Лев Гроссман - Волшебники.

Фрагмент книги

БРУКЛИН

Никто не заметил, что Квентин проделал фокус. Они шли по неровному тротуару втроем: Джеймс, Джулия, Квентин. Джеймс и Джулия держались за руки — вот оно как теперь. Все в ряд не умещались, поэтому Квентин плелся сзади, точно непослушный ребенок. Он предпочел бы идти только с Джулией или уж вовсе один, но не все получается как ты хочешь — так, по крайней мере, говорят факты.

— Эй, Кью! — бросил через плечо Джеймс. — Давай-ка обговорим стратегию.

Он, похоже, шестым чувством определял, когда Квентин начинает себя жалеть. У Квентина собеседование через семь минут, у Джеймса — сразу за ним.

— Твердое рукопожатие. Смотреть прямо в глаза. Когда он проникается к нам доверием, ты бьешь его стулом, а я раскалываю пароль и отправляю мейл в Принстон.

— Просто будь собой, — посоветовала Джулия.

Ее темные волосы стянуты сзади в волнистый хвост. Она всегда с ним мила, и от этого ему почему-то еще хуже.

— Да какая разница, что говорить.

Квентин снова проделал фокус. Совсем простой, с пятицентовиком. В кармане пальто, где никто не мог видеть. Туда и обратно.

— Есть одна догадка насчет пароля, — сказал Джеймс. — «Пароль».

Просто невероятно, как долго все это тянется. Им всего по семнадцать, но чувство такое, будто он знает Джеймса и Джулию вечно.

Бруклинская школьная система стремится выделять одаренных детей, а из одаренных вылущивает юных, так сказать, гениев. Вследствие этого они трое без конца сталкивались на риторических состязаниях, региональных экзаменах по латыни и в крошечных, суперпродвинутых математических классах. Из зубрилок зубрилки, чего уж там. К выпускному классу Квентин знал Джеймса и Джулию лучше всех на свете, не исключая родителей, и они тоже знали его как облупленного. Каждый из них предвидел, что скажет другой, не успевал тот еще рта раскрыть, и с сексом тоже определились. Джулия — бледная, веснушчатая, мечтательная, играющая на гобое и разбирающаяся в физике еще лучше Квентина — никогда не будет с ним спать.

Квентин, высокий и тонкий, по привычке сутулился — ведь все направленные с неба удары, по логике, поражают в первую очередь самых длинных. Волосы длиной до плеч так и остались мокрыми после физкультуры и душа. Перед собеседованием их следовало бы высушить, но он почему-то — в приступе автосаботажа, что ли, — не сделал этого. Низкое серое небо грозило снегом, и мир персонально для Квентина показывал невеселые кадры: ворон на проводах, растоптанное собачье дерьмо, гонимый ветром мусор и бесчисленные трупы дубовых листьев, попираемые транспортом и пешеходами.

— Вот пузо набил, — пожаловался Джеймс. — И почему я всегда обжираюсь?

— Потому что ты прожорливый свин? — предположила Джулия. — Потому что на собственные ноги надоело смотреть? Потому что хочешь дорастить пузо до пениса?

Джеймс запустил руки в каштановые кудри на затылке, подставив распахнутую грудь верблюжьего пальто ноябрьскому холоду, и громко рыгнул. На него холод не действовал, а Квентин мерз постоянно, точно застряв в какой-то личной зиме.

— Был один паренек в старину
По имени Дэйв-о,
Он добрый меч носил на боку
И ездил на добром коне-о, —

запел Джеймс на мотив «Короля Венцесласа» или, возможно, «Бинго».

— Ой, нет! — крикнула Джулия.

Джеймс написал эту песенку пять лет назад к школьному смотру талантов, и все они успели выучить ее наизусть. Джулия пихнула певца на мусорный бак, а когда это не помогло, сорвала с него шапку и стала лупить ею по голове.

— Моя прическа! Специально для собеседования!

Король Яков, подумал Квентин. Le roi s’amuse.[2]

— Не хочу быть занудой, — сказал он, — но у нас в запасе всего две минуты.

— Боже мой! — ужаснулась Джулия. — Герцогиня! Мы опаздываем, опаздываем!

Мне полагается быть счастливым, подумал Квентин. Я молод, здоров. Родители, тьфу-тьфу, тоже ничем особенно не болеют. Папа редактирует медицинские учебники, мама — рекламный художник (просто художник, поправила бы она). У меня хорошие друзья. Я прочно вхожу в середку среднего класса. Средний балл у меня такой, что большинство вообще не поверило бы, что он таким может быть.

И все же Квентин, шагая по Пятой авеню Бруклина в черном пальто и сером парадном костюме, счастливым себя не чувствовал. Почему так? Он собрал все необходимые ингредиенты, тщательно исполнил ритуал, произнес слова, зажег свечи, совершил жертвоприношение — но счастье, словно капризный дух, не пожелало явиться. Непонятно, чем еще можно его приманить.

Они шли мимо винных погребков, прачечных-автоматов, бутиков, сияющих неоном салонов связи; мимо бара, где старики уже выпивали, несмотря на раннее, три сорок пять, время; мимо коричневого Дома Ветеранов зарубежных войн с выставленной на тротуар пластмассовой мебелью. Все лишь укрепляло веру Квентина в то, что реальная жизнь должна быть совсем не такой. Космическая бюрократия поднапутала и подсунула ему эту дерьмовую замену.

Может, в Принстоне что-то исправится. Квентин повторил фокус с никелем.

— Играешься со своей волшебной палочкой? — осведомился Джеймс.

— Ни с чем я не играюсь, — вспыхнув, пробурчал Квентин.

— Стыдиться нечего, — хлопнул его по плечу Джеймс. — Это прочищает мозги.

Сквозь тонкую ткань костюма проникал ветер, но Квентин так и не застегнул пальто. Все равно по-настоящему он был не здесь, а в Филлори.

«Филлори» Кристофера Пловера, серия из пяти романов, издавалась в Англии с 1935 года. Пятеро братьев и сестер по фамилии Четуин попадают в волшебную страну, которую открывают случайно, проводя каникулы в доме своих эксцентричных дяди и тети. Гостят они там не совсем добровольно: отец у них сражается при Пашендейле,[3] по пояс в грязи и крови, а маму уложили в больницу с какой-то загадочной нервной болезнью — вот детей и отослали в деревню.

Впрочем, эти несчастливые обстоятельства остаются где-то на заднем плане. Каждое лето, три года подряд, дети съезжаются из своих школ-интернатов в Корнуолл. Там они возвращаются в тайный мир Филлори, исследуют свою волшебную страну и защищают ее добрых обитателей от всевозможных злых сил. Самый упорный их враг — некая Часовщица, угрожающая заморозить само время и навсегда остановить Филлори на пяти часах особо дождливого сентябрьского дня.

Квентин, как все, прочел «Филлори» в младших классах, но в отличие от всех — например Джеймса и Джулии, — так и не переболел этой сказкой. В ней он спасался от реального мира; в ней находил утешение от безнадежной любви к Джулии — хотя как раз из-за них она, возможно, и не смогла его полюбить. Там, конечно, много детского, малышового. Взять хоть Лошадку: ночью она трусит по Филлори на бархатных копытцах, а спина у нее такая широкая, что на ней можно спать.

Но там есть и другое, взрослое. Можно сказать, что «Филлори» — особенно первая книга, «Мир в футляре часов», написаны о чтении как таковом. Старший Четуин, меланхолический Мартин, проникает в Филлори через футляр больших напольных часов (Квентин живо представлял себе, как он протискивается мимо маятника, похожего на язычок в чьем-то чудовищном горле). Делая это, он открывает книгу, которая, не в пример другим книгам, честно выполняет свое обещание перенести тебя в иной, лучший, мир.

Как раз в таком мире — черно-белом, словно печатная страница, — оказывается Мартин. На полях стерни, на холмах — древние каменные стены. Каждый день там происходит солнечное затмение, а времена года могут длиться лет сто. Деревья стоят голые, бледно-зеленое море набегает на узкие белые пляжи, усыпанные битыми ракушками. В Филлори все значительнее, чем в нашей реальности. Там ты испытываешь подлинные эмоции. Счастье вполне достижимо и приходит по первому зову — или, вернее, просто не покидает тебя.

Тем временем они уже подошли к нужному дому. Тротуары здесь были пошире, вдоль них стояли развесистые деревья, а само кирпичное здание было единственным особняком в ленточной застройке квартала. Победив в кровавой, дорогостоящей Бруклинской битве, оно ненавязчиво напоминало современному окружению о Старой Голландии.

Будь это одна из книг «Филлори», внутри такого дома определенно нашлась бы потайная дверь в другой мир. После загадочных подсказок его хозяина, эксцентричного старичка, Квентин непременно наткнулся бы на старые часы, кухонный лифт или нечто другое, служащее входом в иную реальность… но это не «Филлори».

— Выдайте им по полной, — сказала Джулия, похожая в синем пальто с круглым воротником на французскую школьницу.

— Пока. В библиотеке увидимся.

— Пока.

Она и Квентин стукнулись кулаками. Она знала, что он к ней чувствует, знала, что он знает — чего попусту молоть языком. Пока она целовала Джеймса — упершись ему в грудь ладонью и задрав ножку кверху, как в старом кино, — Квентин старательно разглядывал припаркованную машину.

Оба зашагали по бетонной дорожке к двери.

— Я знаю, о чем ты думаешь. — Крепкий Джеймс слегка заколебал высокого, но хлипкого Квентина, обняв его за плечи. — Думаешь, что никто не понимает тебя — но я понимаю. — Отец родной, да и только. — Один я, а больше никто.

Квентин промолчал. Джеймсу можно завидовать, но ненавидеть его нельзя. Он не только красивый и умный, он и добрый к тому же. Он больше всех знакомых Квентина похож на Мартина Четуина. Но если Джеймс — Мартин, кто тогда Квентин? Вот так-то. Рядом с героем ты либо наперсник, либо злодей.

Квентин позвонил, вызвав дребезжание в недрах темного дома. Допотопный какой-то звонок, подумал он, перебирая в уме свои учебные планы, целевые задачи и прочее. К собеседованию он подготовился прекрасно, разве что волосы плохо высушил — но сейчас у него пропала всякая охота с кем-то беседовать. У него всегда так: лезешь из кожи вон, чтобы чего-то добиться, а потом вдруг — раз, и не хочется ничего. Уж на это он всегда может рассчитывать.

Дверь была самая обыкновенная. По бокам от нее, вопреки всякой садоводческой логике, еще доцветали на клумбах оранжевые и пурпурные циннии. Надо же, в ноябре. За неимением перчаток Квентин увел руки глубоко в рукава и сунул под мышки. Несмотря на зверский холод, пошел почему-то не снег, а дождь.

Пять минут спустя Квентин постучался и легонько нажал на дверь. Она приоткрылась, обдав их теплым воздухом незнакомого дома.

— Приве-ет? — Квентин, переглянувшись с Джеймсом, открыл дверь во всю ширь.

— Дадим ему лучше еще минутку.

— Чем, интересно, он занимается? Педофил небось — спорим, что педофил.

Темный холл был устлан коврами. Джеймс, не входя, позвонил еще раз — никакого ответа.

— По-моему, тут нет никого. — Квентину из-за того, что Джеймс медлил на улице, еще больше захотелось войти. Если где-то тут и правда прячется волшебная страна Филлори, жаль, что он обулся так непрактично.

Слева от лестницы помещалась нежилого вида столовая, справа — уютная комнатка с кожаными креслами и резным шкафом в человеческий рост. Интере-есно. Половину одной стены занимала огромная мореходная карта со стилизованной розой ветров. Квентин пошарил в поисках выключателя.

Все шторы были задернуты, но темнота в доме выглядела куда плотнее, чем просто при задернутых шторах — словно солнце уже село или вовсе затмилось, как только Квентин переступил порог. Я только посмотрю и сразу назад, решил он, двигаясь, как в замедленной съемке. Темнота покалывала его электричеством.

Он вполне мог бы поместиться в этом шкафу. Квентин дрожащими пальцами взялся за медную ручку — не заперто. Le roi s’amuse. Это было сильнее Квентина — как будто весь мир вращался вокруг него одного, как будто он всю жизнь шел к этой минуте.

Шкаф служил баром. Квентин, просунув руку за слегка позвякивающие бутылки, ощупал заднюю стенку. Шершавая фанера и никакой магии. Тяжело дыша, с пылающим в темноте лицом, он закрыл дверцу. Оглянулся, чтобы убедиться в отсутствии посторонних глаз, и увидел на полу труп.

Через пятнадцать минут в холле закипела бурная деятельность. Квентин сидел в углу на плетеном стуле, как служащий похоронного бюро на погребении очередного клиента. Затылком он прижимался к твердой холодной стене — только она и связывала его с этой реальностью. Джеймс стоял рядом, не зная, куда девать руки. Друг на друга они не смотрели.

Старик с внушительным животом и буйной, как у Эйнштейна, гривой лежал на полу. Вокруг него суетилась бригада «Скорой помощи», двое мужчин и женщина — слишком красивая и потому казавшаяся здесь неуместной. Видно было, что они не спасают жизнь, а выполняют необходимую процедуру. Вскоре они закончили, отлепили наклейки, сложили использованные шприцы в специальный контейнер.

Один парамедик привычно выдернул интубационную трубку. В открытом рту старика виднелся мертвый серый язык; от покойника слабо, но явственно пахло дерьмом.

— Плохо дело, — не в первый раз вымолвил Джеймс.

— Куда уж хуже. — У Квентина онемели губы и зубы. Главное, не шевелиться — тогда его не втянут во все это еще глубже. Дышать медленно, сидеть смирно. Не смотреть, что там у них происходит. При взгляде на Джеймса он попросту увидит свое отражение в бесконечном коридоре паники, который никуда не ведет. Интересно, когда они смогут уйти? Стыд из-за того, что он вошел в дом без приглашения, не отпускал его до сих пор — как будто именно это и привело к смерти хозяина.