«Как заработать 1000 (тысячу) рублей». С. Довлатов
В прозе Сергея Довлатова о деньгах и об отношении к личным финансам говорится много. Лирический герой, личность которого для читателей навсегда переплелась с автором, запутался не только в отношениях с государством, женщинами, друзьями и с собой, он еще и всегда в долгах. А может ли не быть в долгах советский литератор? Лишь одни «легкие» деньги описаны в рассказе.
И, конечно, это не пример финансовой грамотности, не результат разумного потребительского поведения. Это всего лишь случайность, фата-моргана, вечная мечта, за которой гонится человечество. Надежда однажды создать нечто, что будет приносить деньги всегда, вечный двигатель. Рассказ «Как заработать 1000 (тысячу) рублей» как раз об этом. Он приведен ниже с небольшими купюрами:
<Я>…быстро написал рассказ «По заданию» — два авторских листа тошнотворной елейной халтуры. Там действовали наивный журналист и передовой рабочий. Журналист задавал идиотские вопросы по схеме. Передовик эту заведомую схему — разрушал. Деталей, откровенно говоря, не помню. Перечитывать это дело — стыжусь. <…> Я отослал свое произведение в «Юность». Через две недели получил ответ — «берем». Еще через три месяца вышел номер журнала. В текст я даже не заглянул. А вот фотография мне понравилась — этакий неаполитанский солист. В полученной мною анонимной записке этот контраст был любовно опоэтизирован: «Портрет хорош, годится для кино... Но текст — беспрецедентное говно!» Ах вот как?! Так знайте же, что эта халтура принесла мне огромные деньги. А именно — тысячу рублей. Четыреста заплатила «Юность». Затем пришла бумага из Киева. Режиссер Пивоваров хочет снять короткометражный фильм. Двести рублей за право экранизации. Затем договор из Москвы. Радиоспектакль силами артистов МХАТа. Двести рублей. Далее письмецо из Ташкента. Телекомпозиция. Очередные двести рублей. <…> Спрашивается, кто из наших могучих прозаиков увековечен телепостановкой? Где Шолохов, Катаев, Федин? Я и Достоевского-то не припомню... Тысячу рублей получил я за эту галиматью. Тысячу рублей в неделю. Разделить на пять. Двести рублей в сутки. Разделить на восемь. (При стандартном рабочем дне.) Выходит — двадцать пять. Двадцать пять рублей в час! Столько, я думаю, и полковники КГБ не зарабатывают. А нормальные люди — тем более.
Ключевое здесь слово — нормальные. Такие, как мы, обычные люди, они, говорит автор, заработать не могут. Их удел — жить от гонорара до гонорара, от зарплаты до зарплаты.
Однако лирический герой Довлатова из рассказа «Чемодан» попробовал себя и в другом качестве — побывал предпринимателем. Уезжая в эмиграцию, он собирает свои вещи и вспоминает, как они появились: «Через неделю я уже складывал вещи. И, как выяснилось, мне хватило одного-единственного чемодана. Я чуть не зарыдал от жалости к себе. Ведь мне тридцать шесть лет. Восемнадцать из них я работаю. Что-то зарабатываю, покупаю. Владею, как мне представлялось, некоторой собственностью. И в результате — один чемодан. Причем довольно скромного размера. Выходит, я нищий? Как же это получилось?!»
«Чемодан» вышел в США в 1986 году. Фактически это концентрат забавных историй о жизни в Советском Союзе. И, несмотря на то что это лишь серия рассказов, объединенных предисловием, вся серия — об экономике. О том, как выживать в экономической системе СССР, которая оказалась нежизнеспособна:
Шестнадцатого мая я оказался в Италии. Жил в римской гостинице «Дина». Чемодан задвинул под кровать. Вскоре получил какие-то гонорары из русских журналов. Приобрел голубые сандалии, фланелевые джинсы и четыре льняные рубашки. Чемодан я так и не раскрыл. Через три месяца перебрался в Соединенные Штаты. В Нью-Йорк. Сначала жил в отеле «Рио». Затем у друзей во Флашинге. Наконец, снял квартиру в приличном районе. Чемодан поставил в дальний угол стенного шкафа. Так и не развязал бельевую веревку. Прошло четыре года. Восстановилась наша семья. Дочь стала юной американкой. Родился сынок. Подрос и начал шалить. <…> Тогда я достал чемодан. И раскрыл его.
В начале шестидесятых Ленинград существовал отдельно от всей страны. Близость заграничной Финляндии и полузаграничной Эстонии, обаяние классической архитектуры и сравнительная отдаленность от правительственного центра — это сочетание позволяло жителям чувствовать себя свободнее, чем их соотечественники, ездить на такси, называть Невский Бродвеем и назначать встречи в кафе «Сайгон».
Как и в любом городе контрастов, ленинградцы ходили по краю. Шестидесятые на дворовом (низовом, но повсеместном) уровне утвердили культуру Советского Союза как лагерную. Сидели родственники, знакомые и соседи. За кражу и за антисоветскую пропаганду, за валюту и по случайности. Лавировать между шашлычными и обезьянником, заграничными галстуками и тюремной робой стало обыденностью для многих:
Фред нахмурился: — Когда-то я работал экспедитором. Жил на девяносто рублей в месяц… Тут он неожиданно приподнялся и воскликнул: — Это — уродливый цирковой номер! — Тюрьма не лучше. — А что делать? Способностей у меня нет. Уродоваться за девяносто рублей я не согласен… Ну хорошо, съем я в жизни две тысячи котлет. Изношу двадцать пять темно-серых костюмов. Перелистаю семьсот номеров журнала «Огонек». И все? И сдохну, не поцарапав земной коры?.. Уж лучше жить минуту, но по-человечески!..
Нормально, по-человечески — рефрен, к которому возвращается довлатовский персонаж. Вместе с Фредом они купили креповые финские носки, которые были популярны, чтобы перепродать. Прозаическая повторяющаяся жизнь, от которой никак не скрыться, знаменитое понятие «вшивого интеллигента» — все это оттуда, из тех лет, когда боевая романтика отошла на десятый план, оставив вместо себя инфантильного заместителя — романтику честного упорного труда и стабильности. Мечта о болониевом плаще — приземленная, недостойная взрослого сформировавшегося человека, который строит новый мир. Однако именно она сплотила целое поколение и показала свой потенциал, каждую пятилетку материализуясь заново: джинсы, жвачки, магнитофон, кока-кола.
Правительство не успевало удовлетворять потребности, взяв курс на количество, в то время как они росли качественно. Это и стало интригой рассказа. Началось массовое производство креповых носков.
В четверг позвонил Фред: — Катастрофа! — Что такое? Я подумал, что арестовали Рымаря. — Хуже, — сказал Фред, — зайди в ближайший галантерейный магазин. — Зачем? — Все магазины завалены креповыми носками. Причем советскими креповыми носками. Восемьдесят копеек — пара. Качество не хуже, чем у финских. Такое же синтетическое дерьмо… — Что же делать? — Да ничего. А что тут можно сделать? Кто мог ждать такой подлянки от социалистической экономики?!. Кому я теперь отдам финские носки? Да их по рублю не возьмут! <…>Теперь будут штамповать эти креповые носки — миллион пар в секунду…
Борьба с системой — подпольная фактически борьба на любом уровне — коснулась каждого. Работать не в полную силу, отбывать повинность и искать возможность подзаработать на чем только можно, чтобы купить что только можно, — все это породило центральную формулу эпохи: «На работе я халтурю, а на халтуре — работаю».
