Игра (повесть)
Подписаться на канал в telegram
Мишка подошел к телевизору и нажал большую красную кнопку. Тут же в комнате пропало всякое мерцание, а с ним и всякая жизнь. Лишь тусклый заоконный свет едва пробивался через наглухо зашторенное окно.
Далекий неистовый «Г-о-о-л!» донесся из-за неприкрытой форточки. Тот самый, что знаменует собой достигнутую нелегким мальчишеским трудом победу. И тише, в злобном отчаянии, затянул следом хор свою песнь: «Очко дырявое блять!»
Мишка тяжело вздохнул, сел посреди темной комнаты на пол и принялся слушать далекие окрики.
«А и вправду?» - подумал Мишка. Ведь в девяточку по красоте можно завернуть лишь под углом, аккурат носочком. Лучше – с наката или навеса. Но такие приемы даже в дворовом пенальти не пройдут. Любому пацаненку известно: чем правила строже, тем авторитет матча выше. И тем выше авторитет бьющего в случае победы, вырванной под неистовый возглас: «Затащи-и-ил!»
Мишка правила знал хорошо, но старшие в игру его все равно не брали. И в этом была вся грусть мишкиной маленькой жизни. От того Мишка сидел летними вечерами дома. Сидел и смотрел по телевизору «Космических спасателей лейтенанта Марша». И только за окном стихали мальчишеские едва различимые голоса, Мишка тут же забывал о всякой футбольной пыли и ссадинах, девяточках, тройках и шестерках, перекладинах, залихватских плевках перед ударом, потертых на удачу ладонях, «дырявых» и штангах. И видел перед собой одни только эхолеты, готовые к тяжелым неравным боям.
Мишка встал с пола, подошел к стоявшему в углу комнаты старому деревянному стулу, материну юбку сбросил с него на пол. Он поднял стул над собой и просунул голову через рамку на спинке. Сиденье уперлось в Мишкин тощий живот. Лакированные ножки торчали впереди самого Мишки, будто орудия. От тяжести Мишка запыхтел и покрылся испариной. Поддерживая руками «эхолет», он резко развернулся и зацепил ножками гладильную доску. Утюг закачался, соскользнул с подставки и полетел на пол.
- Ты чего там ломаешь? – крикнула с кухни мать.
- Ничего. Я играю просто, - прокричал в ответ Мишка. Он попытался поднять утюг, но уперся орудиями об пол, и дотянуться не вышло.
- Придется покинуть эхолет, - озираясь, произнес Мишка. Он снял с себя стул, поднял с пола увесистый утюг и аккуратно, почти бесшумно, оглядываясь попутно на дверной проем, поставил его на место. Старая краска на полу треснула и осыпалась. Мишка растер след носком, все так же осторожно придвинул гладильную доску ножкой на трещину. Он вновь обвесился стулом, робоподобно прошелся до балконной двери, отогнул край штор и взглянул на улицу. Мальчишки давно перестали гонять мяч и разбежались по домам. Задул летний ветер, будто с одуванчиков сорвал с тополей пуховую накидку. Дремавшая за окном сорока тут же встрепенулась, махнула крыльями, силясь не повалиться с ветви, и застрекотала в недовольстве.
Мишка медленно навел на нее орудия и сказал:
Мишка сидел вплотную перед экраном.
«Они отступают по всей Венере!»
«Отставить! Надо уничтожить их технику»
«Марш передает на Визалют: неосапиантская контратака отбита. Они направляются в лес. Сектор Дельта 42. И это – не отступление. Это бегство!»
«Отличная работа, Джей Ти. Не ослабляйте давления. Поддержите наземные силы, атакующие гору Артемис в секторе Альфа 85. Нужно зачистить эту территорию как можно скорее»
«Пора показать неосам, что и мы кое-что смыслим в своем деле!»
- Мишка! А ну-ка, иди сюда! – отец вернулся с работы в приподнятом настроении. Мишка нехотя оторвался от телевизора и вышел в прихожую. Мать, не сумев сдержать любопытства, оторвалась на секунду от плиты и тоже выглянула.
- Во! Смотри, что купил, - сказал отец и передал Мишке коробку.
- У-у-у, ну зачем это, Володя? Он теперь совсем ничего делать не будет. Про учебу можно забыть, - тут же запричитала мать.
- Можно забыть. Только ненадолго. Час там, или два вечерком. Ничего страшного. В этом даже польза есть, - сказал отец, стягивая грязные рабочие сапоги один о другой.
Мишка осторожно положил коробку на родительский раскладной диван. На коробке во всю ширину был изображен мотоциклист в наклоне, мчавшийся по спортивной трассе. Над ним, в разы меньше, сложивши пальцы буквой «V», в красной кофточке и синей кепке набекрень стоял улыбавшийся слоненок. Мишка никак не мог понять, что же это такое. Только хотел он открыть коробку, как в комнату вошел отец.
- Так, давай-ка я сам сейчас «Денди» достану и подключу сразу. А после ужина поиграем, - сказал он, разорвал слепленные скотчем ребра коробки на крышке и вытащил большой кусок пенопласта. Внутри в резных пазах лежали плотно завернутые в пупырчатый целлофан яркие пластиковые части. Мишка, завороженный происходящим, тихо уселся рядом и стал наблюдать, как отец собирает приставку. Тот раскрыл руководство и ругнулся:
- Тьфу ты, еб! На китайском, что ли? – он долго вертел его в руках, листал, разглядывая картинки-схемы, но вскоре все же добрался до инструкции на русском, собрал все детали воедино и подключил к телевизору.
За ужином Мишка быстро сглотал все, наготовленное матерью, и ринулся в комнату. Отец уже сидел перед экраном и во что-то играл. По телевизору ползали квадратные маленькие танки, стреляли белыми шариками, прятались в зеленом кустарнике и рушили красные кирпичные стены. Отец, видя, как загорелись Мишкины глаза, протянул ему второй джойстик.
- Садись давай рядом. Здесь вдвоем вот можно, - сказал он.
У отца был желтый танчик, главный, а у Мишки – зеленый. Отец хитрил, прятался от врага, а Мишка долго не мог приноровиться к управлению, и все его жизни быстро заканчивались. Тогда отец переключал игру. Из-за Мишкиной нерасторопности приходилось вновь и вновь проходить первый уровень. Наконец, закусив набок язык, кряхтя, дергаясь и ворочаясь вслед за танком, прошли они первый, второй и третий уровни. А на четвертом в комнату вошла мать.
Всю ночь Мишке снились зеленые танчики, что он и есть один из этих зеленых танчиков, защищающий вместе с остальными штаб – заложенного кроваво-красным кирпичом черного гигантского орла. Но, когда Мишка вплотную подъехал к этому орлу, тот почему-то, его больно клюнул, и Мишка упал с кровати. Сидя в темноте, еще не отошедший от кошмара, он прислушался. В родительской комнате негромко стучал пулемет, отбрасывая на дверной проем слабый голубоватый свет. Мишка подошел к родительской комнате, осторожно переступая босыми ногами, приоткрыл тихо дверь и прислушался.
«В ряде районов Грозного сегодня продолжались столкновения между подразделениями внутренних войск МВД России и Министерства обороны и боевиками Дудаева, сообщил Интерфаксу военный источник в Моздоке, где находится штаб операции. По его словам, центр города в целом контролируется российскими войсками, а так называемый президентский дворец блокирован. Военный подчеркнул, что столкновения носят локальный характер, боевики действуют разрозненными группами и единая система управления их отрядами разрушена, и многие полевые командиры действуют сами по себе. Источник отметил, что российские войска будут продолжать операцию по очистке города от незаконных вооруженных отрядов. Что касается местонахождения Джохара Дудаева, то, по одним данным, он с личной охраной укрывается в бункере на одной из окраин Грозного, по другим – с ближайшими сторонниками скрылся из города. В связи с этим не исключено, что Дудаев организует свой штаб в южной, горной части Чечни, куда ранее уже была переброшена часть его формирований, полагает военная разведка».
Все весенние каникулы Мишка просидел за приставкой. Переставляя картриджи, Мишка пытался пройти полностью хотя бы одну игру. Но жизни быстро заканчивались, и Мишка психовал. Он бил джойстиком об пол, в гневе выдернутые из слота картриджи летели в стену. Мишка никак не мог понять, почему на такую длинную, такую интересную и красочную игру дается всего три жизни. Почему просто нельзя было сделать одну бессмертную. Почему в Galaxian поначалу так легко, и даже можно почувствовать некоторое превосходство перед пришельцами, а затем играть становится просто невозможно. С каждым уровнем легкие пришельцы исчезают, а сложные все быстрее и быстрее заполняют ряды построения. Легкие пришельцы предсказуемы, а сложные, напротив, вне какого-либо порядка все чаще пикируют на Мишкин корабль. И тот, в конце концов, сдается под этим 8-битным натиском, взрывается в холодной жестокой черноте экранного космоса. Мишка злился, терял последнюю третью жизнь, и новый картридж летел в стену.
В Antarctic Adventure пингвинья нерасторопность очень раздражала Мишку. Вместе с джойстиком в руках, Мишка вращался из стороны в сторону, наклонялся вперед, будто на шарнире, и вскоре у него даже заболела спина. Там, где, казалось-бы, можно было с легкостью перескочить полынью, пингвин запинался и долго приходил в себя. Пытаясь схватить разноцветный флажок, чтобы на мерцающем вертолетном винтике перелететь через опасности и сократить время, пингвин нарывался на бревно, закатывался под него и после долго выбирался наружу. Когда Мишка, казалось бы, приноровился и начал вовремя нажимать кнопку джойстика, и пингвин почти перелетал через полынью, из той внезапно выскакивал усатый желтый тюлень. И пингвин спотыкался, падал и тянул время. Тюлень улыбался всей своей желтой мордой, щурил ехидно глазки, будто на «Таганском ряду» продал очередному пингвину картонные кроссовки. Мишка от такого тюленя страдал не меньше, чем пингвин, поскольку мать в картонности кроссовок обвиняла самого Мишку. А тот, хоть бегай и пинай мяч, хоть просто ходи до школы и обратно, изнашивал эти кроссовки ровно за неделю. Подошва отклеивалась. Нитки рвались из швов. Мишке влетало. Желтолицый тюлень улыбался. Пингвин спотыкался о бревно и проигрывал гонку. Так о стену бился еще один картридж.
Мишка хотел было уже выключить порядком доставшую приставку, как заметил в коробке еще одну игру, последнюю, которую он еще не опробовал. Картридж с ничего Мишке не говорящим названием Lemmings тут же был установлен в разъем, и игра началась.
ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА
ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА
ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА
ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА
ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА…
Шелк зелени, обрамлявшей рыжье глинистой почвы, ковром стелился перед пилигримами. Орда, в потемках несуществующей, попросту не отрисованной Господом Создателем ночи, но явившейся живым кровоточащим «вопреки», в противовес божественному деянию, запертая и уставшая бродила по пещере. Мишка, осознавая себя Господом Спасителем, узрел огонь алтаря в правом нижнем углу экрана. Алтарь народов, врата в ничто, поднявшие в мольбе два факела, горящих пустым нервным пламенем. Запертый в извечном вопросе «Что делать?», Мишка беспорядочно жал кнопки, пытался разглядеть иконки внизу экрана, выстроившиеся стройным рядом. И понять. Народ слонялся от стены к стене, стиснутый в своей видовой пиксельной непригодности, равно как и ею же нелепо стесненный. Вход (или выход) манил недоступностью в мир, будто в лени недовершенный, наскучивший Создателю, а Спасителю неясный. И нет теней.
ТА – ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА
ТА – ТА-ТА-ТА-ТА – ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА
После ужина Мишка вновь уселся на пол поближе к экрану.
«Это маленькие жители, живущие на острове. Они постоянно что-то любят строить. Либо ломать, копать, возводить».
«Он тоже любит ломать, копать, возводить, собирать. Но дело в том, что это не люди, вы знаете? Это - КРЫСЫ».
«На восьмибитной картинке невозможно разобрать, что это – маленькие человечки или маленькие КРЫСКИ».
Проповедник «Новой реальности» развернулся и посмотрел в камеру: «Но я вам по секрету сообщаю – это КРЫСЫ».
«Там есть несколько колонн. Они шагают по этим колоннам стройными рядами. Потом они срываются с них. Падают и разбиваются насмерть. Мы долго думали – что же делать? Оказывается, в нижней части экрана есть несколько оконцев. В них показаны действия, которые можно выполнять. И там мы разглядели, что они могут использовать здесь десять зонтиков, что соответствует десяти КРЫСАМ. Мы раздали эти зонтики, и они благополучно спустились с этого уровня».
«То есть вы так спасли жизнь многим жителям маленькой планеты».
«Мир Новой Реальности. Мир находок, открытий, радостей и разочарований».
Мишка бросился к приставке. Он тут же приказал КРЫСАМ копать, и все благополучно перешли на другой уровень. Колонны. Поначалу Мишка не успевал вовремя раздать всем зонтики, и КРЫСЫ на пути к спасению падали и разбивались насмерть, оставляя после лишь кроткую восьмибитную дымку. Упал. Пшик. Упал. Пшик. Этот спустился и перешел на следующий уровень. А этот нет. Мишку очень забавлял весь процесс. Научившись раздавать зонтики вовремя, Мишка уже сознательно лишал некоторых возможности выжить. И получал от этого удовольствие.
Наконец, он перешел на следующий уровень. Здесь нужно было распределить жертвы. Кому-то из КРЫС предстояло стать направляющими. Направляющие не пропускали основной поток КРЫС к опасности, подводя тех к спасительному переходу. Когда все заканчивалось, над направляющими, неподвижно расставившими руки в стороны, возникали цифры.
Направляющие хватались за голову, тряслись в агонии и взрывались, исполнив свой долг перед популяцией. Поддавшийся цифровой мантре и плевавший на цели КРЫС, Мишка, в конце концов, принялся взрывать, топить и сбрасывать с высоты в пропасть всех подряд. Там, где среда Создателя не позволяла осуществить задуманное, Спаситель сознательно менял ее, менял пространство перед бегущими вперед беспомощными КРЫСАМИ. КРЫСАМИ в тупике.
В первый день летних каникул Мишка выбежал на улицу в новенькой синей бейсболке, лихо завернутой козырьком назад. Володя ждал его у подъезда. Он подпинывал футбольный мяч, стараясь как можно дольше удержать его от касания с землей.
- Ебать, видал нахуй, уже по десятке нагоняю, - сказал Володька.
- Ага. Охуенно, - ответил Мишка, - Че, куда погоним?
Володька остановился, поймал мяч снизу одной рукой, а второй пригладил растрепавшиеся взмокшие волосы. Челка черными кудрями опустилась и прилипла ко лбу, Он тут же смахнул ее влево, оставив от грязной пятерни след.
- А погнали в «козла»? – вдруг предложил Володя.
У трансформаторной подстанции валялись бутылки. Володя с Мишкой покидали их в кусты и принялись поочередно пинать мяч в исписанную стену.
- А-ну-ка, - Володя приноровился и попал в одну из надписей, - Смотри! Прямо в хуй попал!
- Ахах, точно, - сказал Мишка и тоже попал так, что мяч с силой отскочил в кусты мимо володиной ноги.
- Сука, блять! Очко, - громко крикнул Володя, - Чуть в шприцы не укатился.
- Осторожней там, - занервничал Мишка, смотря, как выбирается из кустов Володя с мячом в руках.
- Не проткнул шарик? – спросил Мишка.
- Не, заебись все, - Володька с силой пнул по мячу, тот отскочил от стены, набрав под углом высоту. Мишка задрал голову, подпрыгнул и ударил по мячу головой.
- Вы мне еще за Севастополь ответите! На нахуй! – Мишкин удар пришелся аккурат так, что мяч легонько шаркнул по кирпичным зубьям подстанции, - Задел! Очко.
- Ну бляяять, - протянул Володька и побежал за мячом, - Ты чего меня дрочишь?
- Разыгрывай, - сказал Мишка и приготовился отбивать. Володя встал подальше от стены, несколько раз отбил мяч рукой, будто баскетбольный, затем поставил и отошел еще на несколько шагов назад.
- С пыра-то нахуя? – успел вставить Мишка, но Володька уже разогнался и так ударил мячом по стене, что от той с грохотом посыпалась штукатурка. Мишка такой рикошет отбить не успел.
- Два – один, - сказал Володька, довольный своим ударом, - Зацени! Хуй отпал!
- А-ха-х, точно! – сказал Мишка, - Давай всю стену разъебем!
Мишка поставил мяч в центр площадки, разбежался и пнул. Пушечное ядро попало точно в цель, кладка старой крепости треснула.
- Эй! Вы чего там ломаете, шпана! – прикрикнула с балкона соседнего дома пожилая женщина.
- Пошла нахуй, пизда старая, - крикнул Володька в ответ.
- Я сейчас милицию вызову! – не унималась пенсионерка, перевалившись через край балкона.
- Себе вызовы, ебанутая, - прокричал Мишка.
- А ну-ка, - Володька прикинул удар, - Долетит – не долетит?
Володька подкинул рукой мяч, тот закружился в воздухе, и в аккурат опустился на взведенную ногу. Женщина бросилась на пол. Осколки балконного стекла глухо посыпались в цветник. Схватив скорее мяч, мальчишки бросились со всех ног.
- Паразиты, блять! Уроды! Скоты! – кричала испуганная женщина вслед, и крик ее безнадежно затихал. Так начались Мишкины каникулы.
Когда Мишку поставили на учет, каникулы уже заканчивались, а в шуме еще зеленой листвы проносились первые пожухлые нотки осени. Мишка лежал на кровати, лишенный всяческих благ. «SEGA» пылилась, и даже отец, в знак какой-то особенной солидарности с Мишкиным наказанием, не смел притронуться к джойстикам. Последние недели перед школой Мишка либо работал по дому, либо просто лежал без дела, что было наказанием большим. Спасаясь от скуки, непрестанно крутил он воспоминания о беспечном лете. Но, едва ухваченные, воспоминания эти таяли. Мишка тянулся к ним вновь и вновь, но те предательски блекли, и, казалось, вовсе были чужими. Он вспоминал подожженный гараж, и тут же в ярком пламени появлялась милиция, участковый в серой неясной форме с таким же серым неясным лицом, и комната, запомнившаяся Мишке лишь тремя буквами – П, Д, Н. Всякая яркость летних злодеяний тлела, и виделись Мишке лишь материны заплаканные глаза, далекие и полные горести. Но только отпускал он эти неспокойные летние отблески вкупе со всякой надеждой пережить их вновь, как охватывало его совершенно иное чувство – чувство вечной какой-то игры, вечного движения, участником которого он впервые ясно и отчетливо себя ощутил.
Что делать с этим новым чувством Мишка не знал. Прошлое вдруг показалось ему бесцельным и блеклым. Грядущее - все больше личный подвиг в самых глупых и неестественных обстоятельствах, будто совершенный не Мишкой, а только героем с его лицом, и чаще в иных каких-то мирах. Гавань, полная военных кораблей, или поверхность Марса. Мышиная нора и меч. Пустыня, испещренная змеиными следами. Едва тронутые неоном задворки мегаполиса, полные теней и драк. Вновь и вновь Мишка попадал в самый центр борьбы, вновь и вновь побеждал лежа без дела в кровати. А уже через две недели родительская злость ослабла, в школе начались первые учебные деньки, и Мишка забылся в суете будничного распорядка.
- Мало говна тебе, а? Пидор, блядь!
(СХВАТИТЬ ЗА ШИВОРОТ И ОКУНУТЬ В ОЧКО)
(РАСЦЕЛОВАТЬ И САМОМУ ОПУСТИТЬСЯ)
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ)
Мишка со всего маху пнул Шмакова в живот. Тот застонал, скорчился, оставил всякие попытки подняться с зассанного кафеля, - Фу, блядь! Ты че, сука дебил ебаный? Ты нахуя по полу ластами своими шаришь? Тебе ссанина нравится что ли, а? Давай в очко суй голову!
- Вот пидорас! Давай суй, сука, - прикрикнул Володя, попутно назначенный на шухер. За дверью сортира кто-то стоял. Володя выглянул в щель.
- Семин? Ты че, нахуй, попутал что ли? А? Съебался быстро! – Семин тут же выскочил в коридор, придерживая на ходу свои очки, - Задрот ебаный! – крикнул Володя ему вслед.
- Так че, Шмаков? Порешали за бабушата? – спросил Мишка.
(СПРОСИТЬ НАСЧЕТ БАБУШАТ ГРОМЧЕ)
(СОРВАТЬ ШТАНЫ С ПРОТИВНИКА (НЕДОСТАТОЧНЫЙ УРОВЕНЬ, ИЗНАСИЛОВАНИЕ НЕДОСТУПНО))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ)
- Да нет у меня денег, пацаны! – Шмаков поднялся было на четвереньки, но тут же получил крепкий пинок в «солнышко», - Ай, блять! Пацаны, да нет у меня денег!
(СЛОМАТЬ ЖИЗНЬ (НЕДОСТАТОЧНЫЙ УРОВЕНЬ, ИЗНАСИЛОВАНИЕ НЕДОСТУПНО))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ)
- Не пизди, сука, - сказал Володя, - Или че тебя? На счетчик поставить?
- Давай, петух бля, у нас еще дел дохуя, - сказал Мишка, - Давай, выворачивай нахуй все карманы, косяк ебаный! Или нахуй деньги быстро, или сейчас из очка пить будешь, мажор ебучий!
Шмаков неохотно принялся шарить по карманам.
- Стоять, нахуй! Ты че, бабки решил зашкварить? У тебя руки вон все в ссанине, - подлетел тут же Володя, позабыв о всяком шухере, - Давай говори в каком.
- Вот здесь, в пиджаке справа, - сказал Шмаков.
- А ну-ка, вставай давай, - приказал Мишка, - Вон сюда выйди быстро!
Шмаков послушно вышел на середину туалета. Володя брезгливо вытащил из внутреннего кармана Шмакова смятые бумажки. Шмаков было тут же рванул к выходу, но Мишка перегородил собой путь.
(СПРОСИТЬ МЕЛОЧЬ (УРОВЕНЬ ЮМОРА ДОСТАТОЧЕН))
(ТЫ НЕ УЙДЕШЬ БЕЗ ПОЦЕЛУЯ (СУМАСШЕСТВИЕ))
(ХАРКНУТЬ В ЛИЦО (УРОВЕНЬ СЛЮНООТДЕЛЕНИЯ ДОСТАТОЧЕН))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ)
- Стоять, блядина! Слышь, а мелочь есть? – спросил он строго. Шмаков в недоумении посмотрел на пацанов.
- Да ладно, Шмаков, я тебя подъебал, - сказал Мишка, расхохотался и раскрыл перед бедолагой дверь. Шмаков побежал к выходу.
Володина густая харкотина настигла портфель Шмакова, едва переступившего порог школьного туалета. Он обернулся, скинул портфель, в негодовании принялся отирать харчки о дверной косяк.
- А ну съебался, блять! – заорал Володя. Шмаков отскочил, запнулся и, нелепо загребая руками в попытках удержать равновесие, развернулся и стремительно помчал прочь по лестничному пролету.
- Сколько наскребли? – спросил Мишка. Володя достал из кармана скомканную стопку, аккуратно развернул, сложил на ладони и пересчитал.
- Часа по два примерно, - ответил он, - Каждому.
(ВАШ УРОВЕНЬ ПОВЫШЕН. МАЛЫЕ УНИЖЕНИЯ ДОСТУПНЫ)
- Бля, маловато будет, - ответил Мишка, - Давай литру тоже проебем?
- Давай, - ответил Володя, - Нахуй эту истеричку пизданутую. Ща бы какой-нибудь сладкий зашел…
И только Володя сказал это, как дверь туалета распахнулась, и вошел Чибис. Чибис был не из робких. Изгнанный из другой школы за неуспеваемость и поведение, не отличавшийся особым умом, Чибис занимался боксом. Чибис был бит и сам часто кого-то бил. Но как-то сложилось так, что к старшеклассникам Володе и Мишке он не лез. Чибис рулил восьмыми, Мишка с Володей – девятыми. Конфликт интересов на первый взгляд невозможен. Но Мишка с Володей давно пробили, что деньги у Чибиса в основном не от того водятся, что он рулит и отжимает, а от того, что отец его торгует на рынке. И Мишка с Володей переглянулись.
Чибис закончил ссать, подошел к парням.
(ДАТЬ ПО ЕБЛУ (РИСКОВАННО, ПРОТИВНИК ВЫШЕ СРЕДНЕГО УРОВНЯ))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ (НЕДОСТУПНО))
- Держи, - Володя протянул было ему пачку, но тут же смекнул, что Чибис только что поссал, а рук не помыл. Тогда он протянул ему только одну сигарету.
- От души, - сказал Чибис, зажал сигарету зубами и закурил.
Володя взглядом указал Мишке на выход. Тот зашел Чибису за спину, перегородив собой путь.
(НАПАСТЬ СО СПИНЫ (ПЛЮС К АТАКЕ))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ (НЕДОСТУПНО))
- Слышь, Чибис, а ты че, руку обоссал? – спросил Володя.
- В чополо, че. Ты хули рук не моешь? Ты за хуй держался только-что, а хуль руки не помыл, а?
- Ну и че, что не помыл. Мой хуй же, че хочешь?
- Ты за хуй взялся, потом сигарету в рот вставил. Выходит, что и хуй во рту держал.
- Э-э-э? Ты нахуй так базаришь, а?! Ты не попутал ли, еблан, блядь?
- Слыш, нахуй, черт ебаный! Ты тут нахуй сам не базарь! Я тебя на бабки ставлю, понял?
- Какие бабки? Ты че, стрелу хочешь забить?
- Стрелу? Я на стрелки с пидорами не хожу. Давай сегодня сотка с тебя до конца уроков. Понял, олень ебаный? – Володя повел плечами в стороны, приподнял брови, сам слегка приподнялся на носках. Он сделал к Чибису шаг, взглядом уперся о его переносицу, и сказал:
(Я ТАКОЙ ЖЕ ПИДОР, КАК И ТЫ (СУМАСШЕСТВИЕ))
(БУДЕШЬ ХУЙ СОСАТЬ? (ДОСТУПНО НА ВРАГАХ МЕНЬШЕГО УРОВНЯ))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ (НЕДОСТУПНО))
Чибис, чувствуя, что Мишка подходит сзади, ответил:
- Хули сотку-то. Давай полтос тебе после уроков зашлю и замнем.
- Ты че, лоха спалил? Ты нахуй вообще соображаешь, долбоебик, какой за тобой косяк? Или ты че думаешь, за тобой такая хуйня безнаказанно проскочит? Ты че думаешь, мы тебя ловим или че? Ты нахуй будь пацаном ебать.
- Ты сигарету вставил? – подключился со спины Мишка.
- Ну вставил, - ответил Чибис.
- Э, - лбом Володя со всего маху толкнул Чибиса в грудак, - Ты нахуй на вопрос вопросом отвечаешь? Тебе ебало сломать, или че? Тебя пацаны спрашивают. Нормально базарь, слышь?
- Э, давай не барагозь так, слышишь? – сказал Чибис, озлобившись.
(СЛЫШИШЬ, ТЫ МНЕ В ХУЙ ДЫШИШЬ! (ПОЛЕМИЧЕСКИЙ ВЫПАД))
(ЛАДНО ЧЕ ТЫ РЫЧИШЬ (ВКЛЮЧИТЬ ЗАДНЮЮ))
(НАПАСТЬ СО СПИНЫ (ПЛЮС К АТАКЕ))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ (НЕДОСТУПНО))
- Слышишь, ты мне в хуй дышишь! Понял? Ты че-то дохуя выебываешься, не? Ты нахуй сейчас на себя все заборы снесешь. Будешь больше торчать, понял?
- Да все я понял. Дохуя просто сотка. Давай полтос. Полтос с собой просто сейчас.
- Ты че, сука, не понял? – сказал Володя, отводя в сторону правую руку для замаха.
(ДАТЬ ПО ЕБЛУ (РИСКОВАННО, ПРОТИВНИК ВЫШЕ СРЕДНЕГО УРОВНЯ))
(НАПАСТЬ СО СПИНЫ (ПЛЮС К АТАКЕ))
Чибис приготовился увернуться, но тут же Мишка подлетел сзади, схватил Чибиса за ноги и с силой дернул вверх. Тот от неожиданности не успел выставить вперед руки и со всего маху впечатался носом в пол.
- А-а-а, суки, вы че, охуели совсем? Я ж говорю только полтос сейчас, - заверещал Чибис.
- Давай быстро, блять, все, что есть, - заорал Мишка.
Чибис вытащил полтинник, протянул куда-то вверх. Володя выдернул несчастную бумажку из рук Чибиса и сказал:
- Слышь, Миха, а давай его обоссым?
(ДАВАЙ ИГРАТЬ, ЧЬЯ СТРУЯ СИЛЬНЕЕ (СУМАСШЕСТВИЕ))
(РАССТЕГНУТЬ ШИРИНКУ (ИСПОЛЬЗОВАТЬ МАЛОЕ УНИЖЕНИЕ))
- Да нахуй надо, - сказал Мишка, - Обоссым, если еще полтинник до конца уроков не намутит.
- Да эта сука лох ебаный, хули он намутит. У папика бабки тащит, пидор блядь, - ответил Володя.
- Да вы че, пацаны? Да нахуй это вам надо, а? – сказал Чибис, прижав к окровавленному носу руку.
(ЗАБИТЬ, ЗАТЕМ ОБОССАТЬ (ПРИЕМЛЕМО))
(ОБОССАТЬ, ЗАТЕМ ЗАБИТЬ (НЕБЕЗОПАСНО))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ (НЕДОСТУПНО))
- А ну заткнись нахуй, пидорас, - крикнул Володя и въехал Чибису кулаком под глаз. Чибис застонал, повалился на пол, закрывая голову руками. С минуту ребята остервенело запинывали Чибиса. Затем Володя расстегнул ширинку и достал член. Моча полилась Чибису на голову, потекла по волосам на лицо, смешиваясь со слезами и кровью стекала по рукам на пол.
- Телка блядь ебаная, - сказал Мишка.
(ВАШ УРОВЕНЬ ПОВЫШЕН (ДОСТУПНЫ СРЕДНИЕ УНИЖЕНИЯ))
(ВЫЙТИ ИЗ ТУАЛЕТА И ЗАВЕРШИТЬ МИССИЮ (ДОСТУПНО))
Оставив Чибиса валяться в луже Володиной мочи, ребята вышли из туалета.
- Опа, погоди, братан, - сказал Володя.
(ГОМИЦИД (НА ДАННОЙ ЛОКАЦИИ НЕДОСТУПЕН))
(ВЫМЫТЬ РУКИ (ПЛЮС К АВТОРИТЕТУ))
- Ну чего еще? Сейчас запалят нахуй, - сказал Мишка и обернулся. Володя стоял в умывальнике у раковины и мыл руки.
НАМ ПО ЧЕТЫРЕ ЧАСА ПОСТАВЬ ДАВАЙ Я ЗА ТЕРРОВ О ПАЦАНЫ ЗДОРОВО АГА ДАВАЙ НА «Б» БЕГИ ВОН ОНИ ВЫБЕГАЮТ ВОН МЕНТЫ ДАВАЙ ВАЛИ ЕГО ЩА ПОГОДИ Я ЩА МУХУ ВОЗЬМУ В – 4 – 3 ДАВАЙ ПОГНАЛИ БОМБА ГДЕ? НА «А» БЛЯ АККУРАТНЕЕ ВОН ОН СУКА СИДИТ ЩА СНИМУ А СУКА ПИДОР В – 4 – 2 В – 4 – 2 ДАВАЙ Я СЕЙЧАС НА «В» ЗАЛОЖУ ОСТОРОЖНО ВОН ОН КРЫСА ЗА ЯЩИКАМИ КЕМПЕРИТ ДАВАЙ НУ ТЫ ГДЕ Я НА РЕСПЕ ЕЩЕ БЛЯТЬ ЩА ПОГОДИ В – 4 – 5 ЩА Я СО СЛОНА ИХ РАЗЪЕБУ ДАВАЙ ПОШЛА ФЛЕШКА ЧЕ СУКА НА ДЫМОВУХУ КИДАЙ ЧЕ СТОИШЬ БЛЯТЬ КИДАЙ ДЫМ ВО ПОГНАЛИ НАХУЙ ТЫ ЧЕ С ЧЕЧНЕЙ БЕГАЕШЬ БЛЯТЬ ЩА ПРОЕБЕМ ПИЗДЕЦ ДА Я ТАК ПОУГАРАТЬ ВЗЯЛ О-О-О АХУЕННО РАСПИДОРАСИЛО ЩА Я ТУТ СПРЕЙ НА СТЕНЕ ОСТАВЛЮ ДАВАЙ НА «Б» СТАВИМ ВСЕ ДАВАЙ ВОН ОНИ ПОШЛИ ПОШЛИ ПОШЛИ ДАВАЙ 10 9 8 7 6 5 4 3 2 1 TERRORISTS WIN
Мишка поморщился. От катькиных трусов потянуло знакомым запахом. Будто мать нарезала колбасного сыра на завтрак. Или заварила «Анаком» в потрескавшихся эмалированных мисках. Он отшвырнул их подальше на пол. Этой же рукой Мишка забрался под катин топик и принялся грубо массировать грудь, периодически подхватывая сосок, оттягивая его вверх под тканью и отпуская. Но Катя резко выдернула его руку наружу.
- Стой, - сказала она, - Я так не могу расслабиться.
- Бля, Катюх, ну ты че? Ну, давай, может музыку поставим, а? Ща, погоди, - Мишка поднялся с кровати, на ходу заправляя набухший член обратно в трусы. Он подошел к центру и принялся перебирать кассеты.
- Во, заебок, - крышка кассетника щелкнула, и Мишка нажал «PLAY», - Сейчас расслабимся.
Мишка плюхнулся в кровать, потянулся за поцелуем, провел Кате рукой по голове и тут же вновь скользнул под топик. Юная Катина грудь, пусть не такая большая, как хотелось Мишке, была упруга и хорошо держалась без всякого лифа. И Мишке ощущение этой упругости в руке доставляло непередаваемое удовольствие. Медленно он потянул топик вверх, и Катя, на этот раз абсолютно голая, вновь запустила руку Мишке в трусы.
Ну где он, пацаны? Ну где он? Ну где ОН?»
Мишкин член серебрился у самой вершины парой склизких капель. Катя ухватилась за него своей ручкой, немного поделала так полюбившееся Мишке «вверх-вниз» и захихикала.
– Че? – спросил удивленно Мишка, оторвавшись от Катиного соска.
– Первая, – она слегка дернула член влево и вверх, – Вторая, Третья…
– Ай, ну ты че бля, – сказал Мишка, – Это тебя Серега на своей «шахе» прокатил так, а?
– Да какой Серега, ты че несешь? Все! – В легкой обиде Катя тут же одернула руку и прикрыла ладонями груди.
– В смысле – все? – Мишка в недоумении рассматривал ее строгие, неровно подведенные брови. Чувствуя нестерпимую ломоту в паху, он беззлобно схватил ее за руку, оттянул от груди, втянул в рот ее нежный сосок и заиграл языком. Катя застонала, рука ее сама вновь опустилась вниз.
– Четвертая… – легким трепыханием сорвалось с ее крашенных блеском губ.
«А как я должен был жить здесь,
В объятьях душной несвободы разума,
Надломленной судьбы тысяч истинных,
Видевших только разврат и хаос?»
– Слышь, – Мишка вынул средний палец из Катиного влагалища, обильно сочившегося, и незаметно вытер о простынь, - А это - гандоны есть у тебя?
– А? Что? А… Да, есть. У матери где-то спрятаны. Слушай, можешь поискать? Лень вставать. Так хорошо здесь… – сказала Катя, потягиваясь в сладкой истоме, – Ты поищи, а я на тебя отсюда посмотрю.
- Идет, - Мишка встал посреди комнаты и осмотрелся.
– Хи-хи, – Катя подставила руку под голову, прикрывая второй свой аккуратный ротик. Мишка в недоумении обернулся. Даже после того, как Катя легла на бок, грудь ее была все также упруга и держала форму. Холодный фонарный свет осторожно касался всех ее изгибов, оставляя каждой неровности легкие, едва заметные тени, будто подводя жирной чертой и без того прекрасные женские формы, будто силясь ухватить немного тепла с ее тела в зимнюю снежную ночь. Мишка звучно почесал яйца и спросил:
– Это что – флюгер? – Катя рассмеялась. Неумело еще подведенные, глаза ее игриво блеснули в полутьме. В неспособности сдержать хохот, Катя рукой прикрывала рот. Но в то же время она тайком не сводила глаз с Мишкиного члена, чувствуя, как где-то внизу растекается приятное раздражение.
- Хуюгер, - Мишка повернулся к Кате задом так, чтобы скрыть свой слегка искривленный вправо член. Мишка не решался включить свет. В полутьме, так полюбившейся глазам и скрывавшей, как считал Мишка, всякие огрехи его тела, он принялся шарить мыслью в поисках заветных резинок.
- Да где же они могут быть? – спросил Мишка вслух.
Курсором мыши он провел по экрану, нажал на дверцу стенного шкафа.
- Да, блять, - сказал Мишка, и оглянулся на Катю - А где от шкафа ключ?
(У ВАС ТОЛЬКО ТРИ ПОДСКАЗКИ: ИСПОЛЬЗОВАТЬ; ОТМЕНА)
- Ну давай, подскажи тогда, хули. Пока стоит, - сказал Мишка чувствуя, как кровь в неохотной пульсации медленно оттекает от паха, сводя на нет всякое напряжение.
- А он в шкатулке вон, - сказала Катя, - Мать вроде там прячет.
Мишка подошел к шкатулке, стоявшей в углублении дешевой ДСПшной стенки, но и та оказалась запертой.
- Да еб твою мать, - Мишка негодовал, - У тебя тут по ходу редко ебутся-то, а?
- Слушай, давай сам ищи, - изобразила Катя обиду, - Найдешь – будем трахаться. Не найдешь – домой пойдешь.
(ВАШИ ПОДСКАЗКИ ЗАБЛОКИРОВАНЫ. ВЫ МОЖЕТЕ ПРИОБРЕСТИ ПОДСКАЗКИ В РАЗДЕЛЕ «МАГАЗИН»)
- Ну пиздец, - Мишка еще раз осмотрелся. На журнальном столике он заметил небольшую женскую сумку. Та оказалась открытой.
- А вот и ключи какие-то, - сказал Мишка и попробовал отпереть шкаф.
- Да с чего ты взял, что они в шкафу? – спросила Катя.
- Да хуй знает. У меня просто родаки в шкафу в тряпках всегда ныкали, - Мишка взял в руки шкатулку. На крышке он разобрал выжженную надпись: «Жизнь и Свобода».
- Отец с зоны прислал… когда-то… - сказала Катя, - Давай уже реще.
Мишка вставил ключ, повернул и замок легко щелкнул.
(ВЫ ПЕРЕШЛИ НА ВТОРОЙ УРОВЕНЬ)
Крышка медленно поднялась. Обитое бархатом нутро полыхнуло, наполнив все Мишкино сознание ярким свечением. Поначалу ослепший, охваченный неспособностью сопротивляться этому взрыву и отвести глаза, Мишка щурился и сквозь просветы наползавших век присматривался к происходящему. Тускнея, нутро шкатулки вырисовывало в Мишкином сознании какие-то силуэты, ступени, небрежно наброшенные на затылок зимние шапки.
- А вот и гандончики, - сказал Мишка и попытался дотянуться. Но шапка оказалась дальше, чем позволяла Мишкина ватная рука. Он покачнулся, провел ладонью по стене.
- Чистый бархат. Мамино платье, - сказал Мишка, чувствуя нежное тепло.
- Э, бля, братан, ты че? Нихуя тебя забрало, все руки в побелке, - сказал Володя. Он развалился на ступеньках, откинулся назад и аккуратно придерживал сигарету внутри бутылки. Пластик тускнел, наполняясь хмурым волшебством, и Володя, как настоящий волшебник, следил, чтобы плюха химаря не соскочила с огонька на донышко.
В подъезде было тихо. Снег беззвучно падал на козырек, и Мишке казалось, будто только двумя своими глазами он может следить за всеми снежинками одновременно. Белая масса прорывалась через исписанное грязное стекло и липла, оставляя странный, непонятный Мишке рисунок.
- Че, отпустило? – спросил Володя, - На-ка вот еще.
Аккуратно зажав прожженную в пластике дырку, Володя поднялся со ступенек и поднес к Мишке бутылку из-под «Кока-Колы».
- Праздник к нам приходит! Праздник к нам приходит! Праздник к нам приходит! – приговаривал Володя, отвинчивая крышку, и едва та слетела, как Мишка жадно присосался высохшими губами к горлышку. Володя отвел большой палец назад. Тут же дымное пахучее естество заполнило до краев мишкины легкие. Тусклый свет одинокой подъездной лампочки тут же показался ему чересчур ярким, и он прикрыл уставшие глаза.
- Ну че, ты Катьку-то выебал или нет? – спросил Володя.
- Да я всех выебал, - простонал Мишка, - Давай потом красного возьмем. А-а-ахуен-но, блять…
(ВНИМАНИЕ: ПРИ ДЛИТЕЛЬНОМ БЕЗДЕЙСТВИИ ИГРА ДЕЛАЕТ ВЫБОР ЗА ВАС)
- Э, слышь че, пацантрэ, - сказал Санек, поправляя спадавшую с затылка ярко-красную шапку с надписью «Adidas», - Погнали пивандрия может перед парами въебем?
- Так уже пары, - сказал Володя.
- Да? А че сейчас? – удивился Санек.
- Физра, ебать, - ответил Вовчик, демонстративно затягиваясь.
К сидевшим на остановке ребятам подошел Лысый.
- Пацаны, есть закурить? – Лысый смачно харкнул в размокшую грязь, и сопля его, едва тронутая весенним солнцем, блеснула как нечто единственно чистое на всем районе, но тут же увязла под колесами старушкиной тележки. Героин, который Лысый активно вкалывал в себя в надежде уйти от этой грязи вокруг, сам не был ни капли чистым. Менты, неоднократно крепившие Лысого, не были чисты на руку. Член Мишки тоже не был чист после Катиной попы, от чего Мишка то и дело украдкой почесывал промежность через плотные спортивные штаны. И только харчки Лысого – Катиного старшего брата – получив на вылете огранку о полусгнившие зубы, в солнечных лучах недолго блестели истинной чистотой. Словно вырванное заживо сердце, яростно пущенное в весеннюю парашу, тут же безразлично его поглотившую. Будто не было кругом ни харчков, ни человека, ни сердца, а только одна лишь немая воля размазанного по городу дерьма.
- Держи, Лысый. Здорово, - сказал Мишка. Еще на подлете он заприметил под ногтями Лысого грязь, своими руками вытащил одну сигарету и протянул Лысому.
- А, легкие… - сказал Лысый, - Легкие у меня и свои есть.
- Погоди, - сказал Санька, - У меня «Альянс» крепкий.
Санька, по-видимому, тоже заприметивший грязные ногти Лысого, протянул вместо открытой пачки одну сигарету. Лысый закурил и закашлялся. Гул его легких смешался с грохотом трамвайной сцепки, как тело человеческое бухает измученной своей грудью, смешиваясь в конце концов с просыревшей невозмутимой землей и ею нещадно давится. Трамвай подобрал редких полуденных прохожих, звонко шуганул грязную собаку с не то потерянными, не то озлобленными глазами, и умчался прочь, увозя на холодной «колбасе» двух мальчишек. Лысый посмотрел им вслед так, будто какое-то последнее откровение провожал пустыми покрасневшими глазами. Зрачки его смущались и Солнца, и грохнувших искр, слетевших с резавшего воздух токоприемника, и подлых, сновавших на пути Лысого отражений, то внезапно мелькавших под ногами, то в безмерной наглости заходивших Лысому за спину у магазинных зеркальных витрин. Оттого зрачки Лысого искали покоя, стремились к одной лишь блеклой неподвижности, ожидая своего часа.
- По нулям, - сказал Санька. Расхохотались. Бурное обсуждение пары знакомых девчонок кончилось, и беседа неспешно влекла на дело.
- А че, пацаны, сейчас-то чем живете? Бомбите? – интересовался Лысый.
- Да так, по мелочи. Лохов в шараге трясем. А что, с какой целью интересуешься? - Володька с хитрецой вгляделся в мутное лицо. Лысый тут же ответил:
- Да, короче, вопрос один можно решить. Тут один есть недалеко. Раньше вместе мутились. Он мне должен, короче.
- Сколько должен? – заерзал тут же Володька.
- Да пару касиков. Ну катю еще сверху, за простой, - ответил Лысый. Все переглянулись.
- Не, ну а хули нет? – Лысый натянул шапку на подмерзшие оттопыренные уши.
- На пивас все равно добить надо. Мы сейчас сколько лохов ждать будем? Они на парах все, - сказал Санька.
- Базаришь, - сказал Володя, - Погнали?
Мишка дел с Лысым иметь не хотел. Коловшимся все же доверия быть не должно, тем более старшакам. Лысый Мишке был неприятен, сам мог мутить нечистое с них, хотя и Мишка был ему почти что зять. И Мишка молчал и думал.
(ВНИМАНИЕ: ПРИ ДЛИТЕЛЬНОМ БЕЗДЕЙСТВИИ ИГРА ДЕЛАЕТ ВЫБОР ЗА ВАС)
Все четверо подошли к обшарпанному деревянному бараку.
– Слышь, вы пока тут поразминайтесь. Я сейчас его побазарить выдерну. Вон там пока, у качели встаньте, - сказал Лысый и скрылся за дверью общаги.
– Качели у качелей. – усмехнулся Санек. Втроем ребята прошли на детскую площадку. Двор пустовал. Но каждый знал, что общаги крышевались, и что из окон кругом таращились сейчас сотни глаз. Заходить сюда стоило только по реальным вопросам.
- Слышь, пацаны, может нахуй, а? – спросил Мишка, – Не, я не то, чтобы. Но тут внатуре можно опиздюлиться.
- Да тут одни нарки, типа Лысого. Они тяжелее шприца-то ничего не поднимали, - сказал Санек.
Санек, конечно, был в себе поуверенней. Санек был выше, крепче и, хотя и любитель был выпить, тренировки по самбо все же не пропускал. Мишка с Володей заприметили Саньку еще на первом курсе училища. Деревенского, простых суждений и незатейливого умом рослого паренька они тут же взяли под свое крыло. И Санька млел с городских забав, млел с плана, млел с выбитых не зазря лоховских зубов. И если в деревне денег особо отжать было не у кого, то в городе Санька приобрел к своему любимому хобби приятный бонус.
Вскоре Лысый показался на крыльце общаги. За ним вышел пацан вдвое, а то и втрое больше самого Саньки.
- Опиздюлимся, - шепнул Мишка.
(ВНИМАНИЕ: ПРИ ДЛИТЕЛЬНОМ БЕЗДЕЙСТВИИ ИГРА ДЕЛАЕТ ВЫБОР ЗА ВАС)
- Знаешь как у меня батя говорит? – Санька повернулся и с неподдельным азартом в глазах посмотрел на Мишку, - «Чем больше шкаф, тем громче падать», ептать. Мишка попытался вспомнить, что говорил его батя до того, как не вздернулся после очередного приступа «белой горячки». В памяти Мишки отец навсегда остался маленьким подбитым желтым танком, все жизни которого кончились в бытовых «непонятках». Суета возле полуразрушенной базы. Опущенный на дно, давно разложившийся «Курск». Одни лишь черно-белые глаза остались, в прохожем цыганенке силившиеся разглядеть Мишку. И чуждые карие, в ответ суетливо рыскавшие по могиле в поисках сладостей.
- Ну че, который барыга? – спросил здоровяк издалека, но тут же почуял подвох, - Э, слышь, это че за фраера? Че за непонятки, а?
Лысый сделал шаг в сторону и взобрался на спинку скамейки, будто уже победивший полководец. Македонский, выманивший слона из индийской кущи. Слон достал из карманов джинс руки, сжал чернильную роскошь перстней в огромные кулаки.
- Вы че сука, малолетки ебаные, охуели? Вы че? Этот черт за базаром не следит, а вы нахуя ведетесь?
- Слышь, «вася», - сказал Санька, - Бабки есть у тебя?
Здоровый от такой дерзости впал в ступор, и Санька тут же прописал ему в подбородок. Четко. Поймал дыхание. Ножку подвернул. Идеальный удар. И Слон, потерявший наездника, повалился в грязь.
- Ого! – радостно завопил Лысый, - ебальником в парашу прямо!
Он резво соскочил со скамьи, будто никогда и не кололся, наклонился к здоровяку и принялся шарить по карманам. Санька тоже хотел было ринуться шманать поверженного противника, но Володька его одернул. Он прихватил Саньку за отворот куртки и тихо сказал:
- Пусть сам шманает. Тут кругом палево.
Озираясь, Лысый поднялся в полный рост, и подошел к ребятам.
- Ладно, от души, братва, - он протянул Саньке руку. Тот пожал в ответ. В ладони осталась смятая денежная купюра.
- Больше у него нет, - развел руками Лысый, - Пополам попилим, пацаны?
- Да похуй, давай. Мы сейчас до магаза сходим, разменяем, - сказал Володька и взял у Санька тысячу. Здоровяк постепенно приходил в себя.
- Я на остановке вас подожду, - сказал Лысый и мелкой крысиной трусцой дернул из двора. Последовав его примеру, ребята дернули в ларек.
- И сухариков дайте, - сказал Володя, расплачиваясь.
- Слышь, Вован, ты все-то не трать. Нам еще Лысому пятикатку нужно отдать, - суетился Санек, подхватывая пакеты.
- Не кипишуй, - улыбнулся Володя, - Отдохнет Лысый.
Все трое воодушевленные, в предчувствии еще большего веселья, вывалились из ларька. На «колбасе» вновь промчались двое пареньков без шапок, пряча подмерзшие головы в воротах забрызганных курток. Солнце, растратив награбленное, обернулось зимним пустоцветом и само теперь нуждалось в тепле. Город, тщетно пытаясь пробудиться, бросил всякие надежды, и в нелепой грязной возне пошел вместо ручейков тенями. И люди, мокрые и пустые, принимали этот город в себя, как принимали и все дерьмо вокруг, ничего своего не имея. Лишь трое с полными пива пакетами озарили улицу неподдельной радостной улыбкой, рванув после в задорном гоготе под мутные дворовые небеса.
- Че, блять? – Володька оперся о дерево. Его рвало.
- Хули, не похавали. Ща бы в столовке похавали, - сказал Мишка, - Там такой хавчик ровный. Давайте похавать сходим.
- Вечереет, ебта, - сказал здоровый розовощекий Санька, с деревенского детства привыкший уже к приличным пивным дозировкам. Развалившись на стоявшей посреди двора заснеженной скамье, он беззаботно подбрасывал в воздух сухарики. Некоторые ловил ртом. Некоторые падали в серый мокрый снег.
- Сейчас какая пара, а, пацаны? – спросил Мишка.
- ОБЖ вроде, - сказал Вовчик, оттирая снегом рвоту с кроссовка.
- Уже ОБЖ, - повторил Мишка, - Ну че, отошел?
- Отошел. Ща, а ну – дай хлебну еще, - он потянулся к стоявшей на столе полторашке, но повалился в снег, - Ахах, ебать. Хорошо хоть не в блеву ебнулся.
- Внатуре. А то бы в школе залупился. Ой, это, блять, ахах, в шарагу, епта, - сказал Санька. От выпитого ему стало жарко, и он вновь сдернул шапку на затылок.
- Пошли нахуй там разнесем все, - сказал Мишка.
- Эй, Вовчик, ты как? Нормально там? – спросил Санька, перегибаясь через деревянную спинку. Вовчик лежал на снегу и улыбался.
- Погнали, погнали, - не унимался Мишка, - Сейчас мы ОБЖшника в жопу нахуй выебем.
(ВЫ ВЫПИЛИ ЗЕЛЬЕ СИЛЫ: НАВЫК КРАСНОРЕЧИЯ СНИЖЕН)
На подходе к училищу Вовчик немного отошел, и все трое прошмыгнули мимо охранника не вызывая подозрений. Пара ОБЖ была в самом разгаре, когда дверь аудитории распахнулась от крепкого Санькиного пинка.
- Извините за опоздание, - сказал Санька и прошел к задним партам.
- Вечер в хату – сказал Вовчик. По аудитории пролетел одобрительный смех.
- Здорово, здорово, пацаны, - жал Мишкину руку Серега. Лопнувшие капилляры залили кровью вздувшиеся белки его глаз, - Слышь, че – может того?
- Не, от души, братишка, - ответил Мишка, - Мы по синьке сегодня.
Вовчик поздоровался с пацанами, повалился на стул рядом с Мишкой и громко рыгнул.
- Так, вы там что делаете? Заниматься не хотите – пожалуйста, - указал мелом на дверь молодой преподаватель, - Я никого не держу.
- Да все, все. Не пизди, - сказал Мишка, - Мы тихо сидим.
Санька сел чуть ближе к доске сразу за Баженовым. Баженов напрягся, подвинул вперед стул, стараясь по возможности отодвинуться от Саньки. Санька взял у соседа ручку и с силой всадил острием промеж лопаток Баженову. Баженов зашипел от боли, дернулся и обернулся назад:
- А ты че делаешь? – спросил Санька, прямо при Баженове отбросив ручку обратно соседу. Но только Баженов отвернулся, Санька вновь со всего маху воткнул тому острием промеж лопаток.
- Тебе че, делать нехуй? – спросил вполголоса Баженов.
- Тебе че, ебало сломать? – спросил Санька, вновь на глазах Баженова отбросил соседу ручку, - Ты с какого хуя взял, что это я, а?
- В смысле? Вот же ручка, - сказал зачем-то Баженов без всякой силы и потупился.
- И че, что ручка? Тут у всех ручки, кроме меня. Отвернись нахуй, долбоеб очкастый, - сказал Санька. И Баженов отвернулся, но тут же получил новый болезненный укол. Ручка с легкостью проходила сквозь изношенный свитер, оставляя на рубашке, а затем и на коже болезненные чернильные точки. Баженов дернулся сильнее и чуть не перевернул парту.
- Так! – преподаватель отвлекся от доски на происходящее, - Баженов! Ты чего там устроил! Ты учиться пришел или развлекаться? А?
- Учиться, - тихо сказал Баженов. Санька еле сдерживал смех.
- Ну так учись, - преподаватель повернулся к доске и продолжил что-то писать.
- Э! Пацаны! - громко шепнул Санька, обернувшись к друзьям, - Хотите камелот увидеть?
- Давай. А это че за хуйня? – спросил Вододя. Санька расшнуровал огромный зимний ботинок, тихо снял и со всего маху ударил подошвой Баженова по спине. Все расхохотались.
- Ты че творишь-то, а? – возмущался Баженов. Он вертелся на стуле, стараясь оттереть грязный след, но лишь сильнее втирал его в ткань.
- Так! Я вижу там меня не слышат. да? Баженов! А ну вышел вон! – заорал преподаватель. Баженов поднялся со стула и уже было вышел, как тот заметил на его спине огромный грязный след.
- А ну-ка, стой. Баженов! Я кому говорю – стой! – преподаватель повернулся к аудитории и строго посмотрел на задние парты, - Кто это сделал?
- Иди нахуй! – крикнул Мишка. Володька рассмеялся. Санька вальяжно развалился на стуле, расставив ноги в стороны. На парте перед ним лежала только его красная шапка.
- Это кто сказал? Кто это сказал? Вы совсем оборзели? – преподаватель подошел ближе и наклонился над Мишкой, - Это ты сказал?
- Это ты сказал? А? Я знаю, что ты. А ну, пошел отсюда, - палец указывал на дверь.
- Слышь, нахуй, съеби давай обратно к доске. Ты че, не слышал, что это не он? – сказал Володька. На тепле его развезло так, что вновь захотелось блевать.
- А можно выйти? Мне обломаться надо, - сказал Серега и рассмеялся, - Я уже не могу нахуй твою хуету блять слушать. Давай, нахуй, а то внатуре дурно здесь.
- Вы что себе позволяете, а? А ну вон! – Серега, ждавший этого, встал и поплелся к выходу.
- Слышь, внатуре, не барагозь. Пиздуй давай к доске, че ты выебываешься, - сказал Санька.
- Выродок! – в гневе бросил преподаватель, - Все вы выродки!
- Да ты че, охуел, а? А ну-ка, - Санька поднялся со стула, схватил его за шею и потащил к доске.
- Миха, погнали этому пидору втащим! - горланил Вовчик, тут же позабывший о всякой дурноте, и вскочил со стула.
В аудитории было тепло и душно, и сильнее всего Мишка хотел подняться и пойти прочь. Тело под плотной черной толстовкой взмокло, будто от простуды, и Мишка отвел ворот в сторону, чтобы выпустить накопившийся жар и продышаться. В неподвижном тепле помещения Мишка вдруг ясно почувствовал вонь своих ног, обернутых в дешевый китайский саван и в нем же стухших. И все вместе, и этот запах, и этот немощный лох Баженов, за одно только свое «циканье» заслуживший глотнуть из унитаза. И этот душный воздух, и не менее душный ОБЖшник. И эти зеленые облупившиеся стены. И вид темно-коричневой полторахи за окном, воткнутой в грязный сугроб – топливо слили и не добраться до звезд. И эти помутневшие совершенно незнакомые лица вокруг. И если бы не разноцветные «пидорки» у каждого на макушке, на парте, в нагрудном кармане пуховика или просто в руках, то и не сыскать вовсе общности между ними, а только нащупать выцарапанный ручкой «ХУЙ», словно «Homo homini lupus est» (Человек человеку волк – лат.), по-пацански упрощенное до трех. И воспоминание о Катькином заду, странное, тугое и вонючее – все это подступило к самой Мишкиной глотке…
(ВНИМАНИЕ: ПРИ ДЛИТЕЛЬНОМ БЕЗДЕЙСТВИИ ИГРА ДЕЛАЕТ ВЫБОР ЗА ВАС)
- Хуясе струганул! Братан, ты как вообще? – обернулся на знакомые звуки Володя. Санька скрутил назад руки преподавателя. Тот в ответ лишь истошно орал и дергался. Но Володя придавил его слабое тело к стулу, словно голого и слепого птенчика, и намертво примотал к деревянной спинке скотчем.
- Да вы что творите, выродки! Да я вас засужу каждого! Помогите! Помогите! А-А-А! – жертва не унималась, стараясь высвободить руки. Но Санька даже в пьяном виде силен был, как бык – годы, проведенные в ДЮСШ не прошли даром.
Когда Мишка отблевался и приподнял глаза, ребята уже намертво залепили скотчем рот несчастного. Он выстанывал последнее из нутра, слабые вопли сменив на одни лишь слезы. От этого сопли, тут же образовавшиеся, нещадно текли и забивали всякий проход кислорода. Дышать становилось все труднее и труднее. Сидевшие ближе к Мишке повскакивали со стульев и либо вышли, понимая, что пара закончилась, либо встали в плотное кольцо вокруг учительского стола, предлагая в истошном хохоте разные издевательства.
- О, ебать, погоди, слышь, - Володька выбежал из аудитории и через минуту вернулся со щеткой для пола, держа ее словно копье. Санька тут же отскочил в сторону от жертвы, и Володька с силой воткнул грязный ворс в заплаканное покрасневшее лицо. И то застонало от невыносимой боли и осознания собственной беспомощности.
- На, сука, на, блять, - не унимался Володька, - На, пидорас ебаный.
Володька с размаху впечатал щетку деревянным ребром прямо в переполненный соплями нос. Скромно хрустнул нос. Очки слетели на стол, и кровь полилась по белоснежному полотну просторной учительской рубахи.
- Сышь, сышь, хорош, - сказал Санька, обращаясь к Володе, - Погнали нахуй отсюда.
- Погоди, - Володька бросил швабру и подлетел к преподавателю, истошно выхрапывавшему у душной аудитории воздух. Вдохнуть носом не получалось. Володька схватил за угол скотч, стянувший преподавательский рот, и спросил:
- Заявишь в ментовку? Ну? Отвечай, а то убью нахуй! Засудишь, сука? – Володька озверел, упиваясь властью над задыхавшимся окровавленным человеком. Лицо его вздулось от злобы, раскраснелось так, будто он макнул его в это залитое кровью полотно в знак победы. Сердце в предвосхищении убийства и от выпитого заколотилось сильнее.
- Заявишь, сука? А? Маши башкой своей, сука, - не унимался Володька.
Избитый затряс в мольбе головой, подтверждая отказ от иска и желание жить. Володька резко сдернул скотч вместе с жидкими усиками. Эпилированный жадно задышал, будто выплывший наконец фридайвер, ранее не осознававший всю опасность своей затеи. Мишка встал на ноги, подошел к столу, посмотрел пьяными одуревшими глазами на залитую кровью рубаху. Он зашел за спину жертвы, поднял пластмассовое мусорное ведро, полное скомканных бумажек, и надел бедолаге на голову.
- Погнали нахуй, а то еще сука сейчас ментов вызовет, - сказал Мишка, и все трое поспешно ретировались.
Ребята вышли из училища, спустились по ступеням залитого светом крыльца и свернули за угол во тьму. Размокшая за день снежная грязь местами все еще чавкала под ногами, и на пути к гаражам ребята с трудом разбирали дорогу. Три сигаретных огонька мерно плыли вперед, наперекор собравшейся было пировать нечисти, выползшей из монохромных джунглей на людскую тропу и захватившей ее.
- Слышь, погодите, пацаны, - сказал Володька, повернулся к едва различимому в темноте сугробу и расстегнул ширинку. Раскаленная моча плавила останки снега, в непроглядной тьме сменив собою весеннее солнце в нелегкой, но благородной борьбе со слабеющей зимой. Мишка с Санькой последовали Володькиному примеру и, стараясь не забрызгать обувь, поливали переработанным пивом грязный снег, разглядывая в безмолвии тихие далекие огоньки, проносившиеся по трассе.
Еще на подходе к гаражам ребята услышали задорный гогот толпы. Знакомые пацаны со всей округи собирались на этом пятачке, пили пиво, жались с девочками и доили случайных прохожих.
- Э, там сладкие что ли идут? Э, че, кто такие? – Степа еле стоял на ногах. Силуэт его Мишка разглядел еще издалека. Последнего переполняла настолько же необузданная, насколько бессмысленная и хаотичная сила. Любивший забраться в таком состоянии в мягкое, залитое спиртным и прожженное окурками кресло своей наглухо тонированной «девятки», Степан рычал и выл, закусывал на поворотах свой голодный звериный язык. Один лишь Степан во всей округе мог так водить, ибо только зверь способен различать дорогу через толстую черную пленку на лобовом стекле. И тьма эта впереди «девятки» была его стихией, как нужны всякому зверю его логово и его охота.
- О, нихуя, братва! – Степа разглядел в неярком свете фонаря знакомые лица, - Как сами, пацаны? Че по чем?
- Слышь, здорово, - Санька первый протянул ему свою крепкую руку. Степа протянул в ответ сухую, тонкую и слабую, воистину оживавшую лишь как противовес рулевому давлению. Нежнейший, пропахший крепким «Альянсом» цветок, едва способный вздернуть зажигалкой пивную крышку. Но стоило только поднести его к штурвалу полуторалитрового переднеприводного «Энтерпрайза», как тут же грубели лепестки, желтые грязные ногти яростно впивались в обернутую вокруг руля покорную плоть.
- Че, погнали, покатаемся? Я заправился, - сказал Степан, отбросил в сугроб пивную бутылку, и повалился вперед, хватая на лету дверную ручку. Свет полыхнул божественным откровением, и тут же погас после дверного хлопка. Движок застонал под Степкиной умелой пыткой, словно заблудившийся в ереси каторжанин, и уверовал наконец в мощь инжектора. Завертелось под левой рукой весло. Степан высунул голову наружу и крикнул:
Свет салона еще несколько раз полыхнул в темноте, и столько же раз хлопнули двери. Когда паломников набился целый салон, Степка дал газу и покатил вперед, уверенно и смело. Ибо чтобы пройти сквозь тьму, достаточно одной лишь памяти о свете.
(ЧТОБЫ ПОБЕДИТЬ НЕОБХОДИМО ВЫПОЛНИТЬ ОДНО ИЗ УСЛОВИЙ)
(ПЕРВОЕ УСЛОВИЕ: ОБОЙТИ ОСТАЛЬНЫХ И ПРИЙТИ ПЕРВЫМ)
(ВТОРОЕ УСЛОВИЕ: РАЗБИТЬ МАШИНЫ СОПЕРНИКОВ)
(ТРЕТЬЕ УСЛОВИЕ: СБИТЬ ВСЕХ ПЕШЕОДОВ)
- Хули, мусора, хули, мусора, хули, - подпевал Степка заигравшей с чьего-то телефона песне, - Едем так как ехали – даже в хуй не дули! О-па-на… - занос, вывернул, - Бляяя, я ебал…
По трассе мчится, гонит тройка
Внутри – попойка, внешне – койка,
И если б не отбойник блядский,
Ремень не держит тело братски,
Замолкло. Сдохло. Не вспотело.
(ВЫ ОТКРЫЛИ «ВЕНОК НА ДОРОЖНОМ СТОЛБЕ». ВВЕДИТЕ ВАШЕ ИМЯ, ЧТОБЫ СОХРАНИТЬ ПРОГРЕСС: ________________)
Вот и новый день прошел – ну и нахуй он пошел. Завтра будет день опять. Да и в рот его ебать.
Служи как я служил, а я на службу хуй ложил.
Круглое – носим, квадратное – катаем.
С утра проснулся – уже выебся.
Кто в армии служил, тот в цирке не смеется.
У солдата выходной. Пуговицы в ряд.
Как дорога ты! Для солдата! Родная, русская земля!
Целуйте бабы рельсы – я еду домой.
За собою двери роты тихо затворю.
Сбивая черным сапогом с травы прозрачную росу.
И гоп-стоп зелень, а ну-ка ложки не хватай.
Игрок номер один прячется в сушилке от посторонних офицерских глаз. Игрок номер два заходит в сушилку с огнетушителем. Игрок номер один поднимает одну ногу и держит согнутой в колене, стараясь при этом удержать равновесие. Игрок номер два поднимает над согнутой ногой игрока номер один огнетушитель и со всего маху бьет по бедру. Игрок номер один хватается за поврежденную ногу, корчится и «курлычет» от боли. Игрок номер два смеется: «В цаплю же играем, а не в журавля!»
Игроки номер один при команде «Рота! Отбой!» врассыпную мчатся по кроватям, заскакивают под одеяло и замирают. Если вы имели опыт прохождения детской игры «Море волнуется Раз!», ваши шансы на выигрыш повышаются. Пока игроки номер один неподвижно лежат под синими одеялами, игроки номер два внимательно слушают. При малейшем движении хотя бы одного игрока номер один кроватная металлическая сетка под ним издает скрип. Если игроки номер два насчитают три скрипа, то раздается команда «Рота! Подъем!». Игра начинается ровно в 22:00, самое позднее окончание игры возможно в 06:00.
В случае, если игрокам номер один удалось пройти игру «Три скрипа» и, наконец, уснуть, игроки номер два все равно продолжают внимательно слушать. Если какой-либо игрок номер один издает во сне характерный звук, возникающий вследствие вибраций мягких тканей гортани и глотки, игроки номер два бесшумно встают у изголовья игрока номер один и дружно забивают подушками по голове.
То же самое, что «Глушить тигра», но после удачной охоты один из игроков номер два стягивает за собой одеяло поверженного игрока номер один, прихватив его за кончик и перебросив через плечо, словно шкуру.
Игрок номер один участвует в игре в случае, если при окрике «Рота! Подъем!» продолжает употреблять абстрактное недосягаемое осексуаленное ничто, находясь при этом в горизонтальном положении. В данном случае игрок номер два, желательно более крепкого телосложения, ухватившись за металлическую сетчатость горизонтальности резким движением бицепсов, подключая также мышцы спины и ног, переводит горизонтальность игрока номер один в вертикальность. Абстрактное недосягаемое осексуаленное ничто при этом переводится в абсолютно реальное шокирующее падение, сводящееся после к вполне достигнутой боли и к не менее достигнутому позору.
Животное, совершившее проступок, являющийся в свою очередь ничем иным, как проявленным результатом несоответствия совершенного самим животным действия и принятой в микросоциуме поведенческой нормой, либо иной определяющей установкой, ставится к стенке. Тыльной стороной ладони кисти животного прикладываются ко лбу одна на другую, импровизируя тем самым условное представление лосиных рогов. Человек, как ему и подобает на бойне, успокаивает животное, в том числе такими словами, как:
а) «Да ты че, нахуй? Не мужик что ли, а?» (стыд);
б) «Давай, мне тоже по духанке лося били!» (присоединение);
в) «Я сейчас тебя выебу, нахуй, черт ебаный блять!» (запугивание)
Животное ввиду отсутствия иных путей разрешения сложившейся ситуации (заранее на роль лося рекомендуется подобрать травоядное), попутно попадая под влияние внутренней жертвы, в немом соглашательстве замирает в ожидании, прищурив слегка глаза. Человек со всего маху бьет в образованное руками животного перекрестие, сопровождая при этом свое действие такими словами, как: «На, сука, промеж рогов, ебать!». Животное при этом испытывает боль от нанесенного удара как в лобной части головы, так и в затылочной, поскольку параллельно возникшая инерция черепной коробки гасится о позади оказавшуюся стену. Человек при этом испытывает радость, которой с удовольствием делится и с другими людьми.
Существо пониженной социальной сопротивляемости агрессивными окриками и крепкими пинками ползком прогоняется через пыльный коридор, образованный нижней сетчатой частью металлических кроватей и полом.
Существо вылавливается Богом. Бог утверждением «Курить!» утверждает собственную божественность. Существо отсутствием у последнего сигарет не ниже марки «Winston» лишь подтверждает свою болезненную ничтожность, и Бог, разгневавшись, увеличивает гекатомбу до «ЗАРЯДА».
Курица гриль + питьевой йогурт + мороженое.
Когда Богу остается ровно 100 дней до приказа о несущественности его деяний, из различных Богом забытых мест существами достаются загодя заготовленные, хорошо просушенные пряники. Богу велено грызть. Пока Бог не поглотил пряник, существо что есть мочи лупит Бога, собрав в кулак всю свою ярость, превращаясь постепенно в человека, а затем и в игрока номер два.
Долго я думал, о чем написать тебе, Соник. А начать, лучше-то, пожалуй, с самого неба. Россыпь звезд, Соник. И вот, есть они, пока есть на земле я, лежащий, думающий, вдыхающий аромат трав. А лежит ли кто на тех далеких звездах и смотрит ли также на меня, Соник? Нет. Никто не смотрит. Холодно там. А здесь – лето. А там – лед. А здесь – Земля. А там и земли-то не видать, не то, что Бога. А тут Бог в каждой травинке, в соловьиной трели, любови далекой девушки, крепком ударе прикладом. Пусть и обмельчал Бог вслед за душой человеческой, а все же наш. На Земле.
Уровень твой, Соник, мы с ребятами поделили. Усатого я побил, получил синюю, родимую. Дождалась. Провел рукой по гладкому скотчу, сдернул почтовые наклейки. Вскрыл картон, и вырвались, покатились по уровню и зазвенели золотые твои колечки. Крикнул тогда я: «Ай, налетай, братва!», и стало хорошо на душе. Спасибо, словом, за настоящий пацанский грев.
Утро заволокло туманом. Сегодня я вышел не просто на свежий воздух. Едва уловимый тонкий запах донесся до меня, впорхнул в затосковавшую грудь долгожданную радость бытия! Вот он я, Соник! Вот он я, а вот и тело мое. Вот палаточный, за ночь покрывшийся испариной мокрый отяжелевший брезент, такой же нелегкий, как и сама армейская наша жизнь.
И тут, Соник, я потянулся, одернул край, выбрался в прохладу утра, теряя по пути останки всякого сна. А кругом – русское поле. Есть ли такое где? Вот оно, два этих слова, и оба они передо мной. И только оба они сложившись расстелют того незримого духа полотно, на котором, Соник, без страха и сожаления, а только с гордостью и чувством готов я погибнуть. Русскому полю – русские головы. Так оно было, будет, и так оно есть. Время, Соник, всегда берет свое. Время не подгадаешь, это вот я понял в свои два десятка. Но исполниться Веры и сложить свою голову с честью на земле русской – это, вот, Соник, и подгадывать не нужно. Пуля ищет быстрее любой собаки, оттого сперва пуля, сперва голова оземь, а потом уж только рвут твое сыновье тело ненасытные собачьи жвалы. Рвут сыновье, а по исходу ночи станет оно земляным. А потом и цветочным…
После завтрака притомился. Тепло сытости вытеснило всякие размышления, оставив один лишь выбор: игры иль сон. Спать-то вроде охота, Соник, но и «ежа крутануть», как говорится, тоже на старый дембель охота. Так, Соник, и вышла эта занятная история.
А было вот что. Скука, она, брат, человека меняет, не то что. Там от нее и Бодлер страдал, не то, что мы, плебеи бесконечного человеческого воспроизводства, суть ничто на теле массы, пылинка мнений, всего-то. Так и мы, пылинки, скуке порой подвержены и сильнее, и больше, и непримиримей ее всевластие перед нашими скромными умами. Поймал я, одним словом, Суханова. Рядовой, щуплый, весь в свою хрупкую тростиночку-мать, что к нему на встречу водил я в гарнизоне. В ГОКе тогда, помнится, мать его угостила меня пирогом с мясом и рисом. Сказала тогда, мол, друга твоего, Ваня, тоже вот давай угостим. А я жую тогда пирог-то этот, вкусный, с мясом и рисом, и думаю: «Да какой твой Ваня к хуям мне друг, старая ты вонючая пизда? Я твоего Ваню головой в очко скоро окуну, если он хоть раз еще, сучка, мне портянки стирать откажется». Промолчал я тогда, конечно. Жевался. И еще помню тогда подумалось: «Мясо с рисом. Рис с мясом. А Ване в роте – хуй без соли. Я из этого Вани твоего, сука старая, всю душу выбью. Так что Ваня твой к тебе без души вернется!»
Невзлюбил я тогда Ваню еще сильнее. За мать да за пироги эти. И сегодня вот, после завтрака, поймал я Суханова и за шиворот поволок к поварам. Сейчас, говорю, я тебе кокарду выпрямлять буду. А кокарда у него новая. Краску, падла, не счистил еще иголкой. Велено было всем молодым – краску счистить за сутки. А Ваня этот, сука такая, со своими пирогами, с матерью своей ебаной, видать мне в кореша набиваться вздумал! Представляешь, Соник, падла эта – и мне в кореша?! Вот хохма! Это за пирог-то?! За этот вот пирог-то вкусный, с мясом, блять, и с рисом! За пирог! В кореша! Падла!
Я, блять, говорю, суке: «Смирно стой, пидарасина!». Взял метровую колотушку у поваров. Ну ту, деревянную, которой блядское это пюре толкут, суки тупые, что всегда эти ебаные комки блять ебаной картохи в жиже этой блядской плавают, да как ебнул этому червю, блять, прямо по лбу, блять, по кокарде, по матери по евоной, суке. Как ебнул, блять! Чпок, нахуй! Деревянным молотком метровым как дал по башке его тупорылой, Соник, как переебал! Тот, сука, чуть этим мясом с рисом тут же не просрался нахуй! Скотина, блять! Сучара! А оно, понимаешь, Соник, не то сознание евоное, не то, что, хуй его знает что. Короче, пошатнулось все, закачалось к хуям собачьим, замелькало. Окна блять. Искры, искры. Окна. Окна. Огни. Окна. Сука эта подо мной стонет. Тадах-Тадах. Тадах-Тадах. Я еще пива блять в ресторане въебал. А хули. Сейчас зелень пошла – одни мажоры, долбоебики. За бабло жопу свою спасают. Эх, Соник, ебать погулял я. Выпил пива, понимаешь, нормально блять так выпил. А эта дура, блять, прямо нахуй в тамбуре давай раком вставать. Ну, я ее в тамбуре отмахал сперва, ахуенно так, давно не ебался. А тут как хуй вставил – мать честная! Как в пирог блять, с мясом и рисом. Приятно так. Выпил считай еще, ну. Потом хуй вынул, хотел было под хвост ей лысого загнать. А она, сука, понимаешь, взбрыкнулась. Не, говорит, в сраку не дам ебать. Я говорю: «Ну нихуя себе фарватер! Ты блять меня за кого держишь?» Не дам говорит и все. Ну, ебать, давай, говорю, пошли тогда к тебе. В купе, блять. Пизду эту старую пройтись послали. Повозмущалась, я ей косарь сунул, на говорю, мать, не обессудь, давай вон до ресторана за хлебом съеби. Положил пизду эту и как давай ебать. Раз, дернул, два, сильнее. Раз. Два. Левой. Раз. Два. Левой. Раз. Два. Левой. Пррр-яяя-мо! РАЗ! ДВА! ТРИ!
Белая река бесконечного вожделения унесла меня тогда, Соник, в самые потаенные глубины моего сознания. А глубин-то оказалось не так много, Соник, не так много глубин-то человеческих. Только две всего. Воля и совесть. Что, Соник, суть одно и тоже. Если человек хороший. Если мужик. А не мужик – не служил.
Нелепая и навязчивая образность. Дурной и болезненный сон. Пустой и бездушный женский храп. Нет любви. Есть только вымя. Титька, вывалившая из-под заспанного плотного полотна. Вонь изо рта. Странно это: воняет, а член стоит.
Я – толстый. Я выпустил газы. Я посмотрел в ужасе на жену. Не проснулась. Слава Богу.
Когда-то она была красива, наверное. Но не сейчас. Не потому, что с ней что-то не так, постарела она или больна, или запустилась. Вовсе нет. Хороша все также, как и раньше. Только вот красоты нет больше. Ни в чем.
Я понимаю, что нужно вставать, но играюсь со своим членом. Небольшим, но моим. Мой член. Мои яйца. Мои газы Моя смерть внутри.
Я даже не понимаю, о чем думаю сейчас. Раньше были образы. Сейчас образы экранирует одна только истина – скорее бы. Опоздать на пять минут и за это полчаса выслушивать от начальника не стоит тех десяти минут болезненного дергания крайней плоти, больного и тайного. Жена спит. Я кончаю и желаю не просыпаться ей никогда.
Осторожно, одной рукой удерживая желтоватую застоявшуюся сперму в пределах моего необъятного живота, другой я поддергиваю с пола грязный свой носок и им же все растираю, а после просто кладу его обратно на пол. Жена ничего не скажет. У нас с ней негласный договор на мерзость.
Сел в кровать. Газы мучают меня постоянно. Лучше выпустить их сейчас, чем в трамвае, или, тем более, на работе. Работа у меня, конечно, не сахар. Ладно.
Растворимый кофе. Молока нет. Десять минут растерянно смотрю в окно. Сижу, курю и не могу решить, что же больше меня пугает: кровь на туалетной бумаге или предстоящий день? Опять газы. Ладно.
Небо. Ну и что? Ничего. Мне небо скорее противно. Я его, собственно, и не вижу. Вижу во сне, а в окно посмотрел сейчас – ну что это за небо? Я такое не заказывал. Одна радость осталась – пожрать. Иногда не хочется и этого. Но даже если ем через силу, по привычке впихиваю в себя доверху, чтобы почувствовать хоть что-то. Бурлит. Ладно.
Помыться дело такое. Я моюсь, но тут же потею и вновь начинаю вонять. Рубашки. Безразмерные сорочки. Лимонная. Прилипает к соскам и очень болезненно трет. Зачем я живу, Господи? Нет ответа.
Жена встала. Я быстро собрался и вышел. Грязно. Я не понимаю, что это. Что за время года такое. Мне, конечно, плевать и на это. Так. Старая какая-то просохшая привычка помнить время года. Помнить время. Помнить. Поясница намокла. Опять газы. Во дворе лучше пустить последнее. На остановке могут заметить. А я отчего-то не хочу, чтобы меня замечали. Может от того и ем столько, чтобы скрыть, спрятать в себе человека. Не знаю.
Познать себя можно только в других. Здесь вот их много, других. На остановке. Так что мне теперь? К каждой швали прислоняться? Так только себя и развлекаю размышлениями, пока не подъехал еще мой трамвай. Телефон на холоде держать не охота. Даже думать лень. Само как-то.
Сразу встаю у окна. Как же просто не принадлежать себе. Встал у окна и стоишь. Время уходит. Дорога уходит. Жизнь уходит. Впереди пробка. Час простоим точно, но это ничего. Я же вышел немного раньше. Мне слушать упреки с самого утра сегодня не хочется. Я просто не заготовил реакцию. Всю реакцию я потратил уже на эрекцию. Ну и что? А, точно. Нужно заплатить за проезд. Передайте, пожалуйста, уважаемый такой же как и я выродок, за проезд. Обреченный выродок. Обреченный на вырождение по праву рождения. Какая-то обратная преемственность и больше ничего хорошего. Одни только люди кругом, серые и скучные. И во главе всего – бездарность.
Секс, конечно, иногда бывает. Иногда и хорошо бывает. Просто хорошо. В пятницу, например. А в понедельник просто дурно. Невыносимо дурно. Опять к этой мрази. А у меня душа. Была. Когда-то. Ладно.
А в пятницу хорошо бывает. Завезли вот на днях хорошую водку. Замечательную капусту. Золотые огурчики. Нежнейшее сало. Великолепный борщ. Заводной лучок. Острый чесночок. Жирненькая селедочка. Жареная картошечка. И водочка. Водочка. Водочка.
А потом утро понедельника, червь-сосальщик, отмерший было на пару дней и на пять дней вновь отросший. Чувствовал бы, что он так меня всего высосет, если бы вообще чувствовал хоть что-то. А так только голод.
Дети хуже собаки. Собака гадит не со зла. Пакостит. Портит вещи. Дети портят жизнь. Дети – это смерть. Одна радость, что мать жива еще. Можно сплавить. Выпить нормально. Мне ничего не нужно. Хочется только вот так вжаться в себя посильнее, покрепче, и уснуть. С силой как-то уснуть. А лучше сперва выпить. А лучше выпить и уснуть навсегда. А лучше всегда так: выпил – умер, выпил – умер. Выпил. Сдох.
Остановка. Дорога. Грязь. В холоде толпятся люди. Каждого человека мерно отстукивают турникеты. Неуверенно как-то уступают люди. Проходите же, прошу вас. Мне тоже нужно пройти. Скорей бы кончилась эта каторга. Вспотел в который раз уже. Пятна, наверное, на рукавах. Газы. Сейчас нельзя. Сдержался. Стук. Вошел в лифт. Не вошел, точнее. Вжался в общий гроб. Заживо хоронят, суки. Ладно.
На две минуты опоздал. Теперь смотрит из своего аквариума. Нет. Все-таки это ублюдок. Подонок. Подлец. Все-таки это настоящая мразь. Разделся. Сел за монитор. Открыл таблицу Excel. Открыл еще одну. Зашел в почту. Зашел в Skype. Ублюдок занят. Понедельник иногда бывает хорош. Некогда доставать меня, пока достают сверху другие ублюдки. Нужно подождать. Нужно высидеть, выждать время. Вот. Ушел на совещание. Полчаса позади. Пойду курить.
Зашел в туалет. Газы. Слышал кто? Нет, вроде не слышал. Вроде некому слышать. Такая пустота здесь. И все равно стыдно. За свою боль. Газы доставляют мне страдание. Свои. Жены. Детей. Старой больной матери. Я чувствую газы повсюду. Я всегда о них помню. Кишечник болезненно вздувается. Пузыри громко и протяжно перетекают по каждому повороту. Но все же газы единственное, что заставляет чувствовать себя живым. Боль – это граница жизни, которую еще может чувствовать такой человек, как я. Стыд – что же, и это неплохо. И все это вышло, наконец. Мама, как же я ненавижу себя. Ненавижу себя, смываю то, что было несколько минут назад частью меня. Возможно не самой худшей. Я возвращаюсь за решетку Excel. Единственная тюрьма, в иерархии которой я прицельно занял бы почетное A1.
Я слишком много думаю про Excel. Больше, например, чем о своей жене. Или о детях. Я не знаю, о чем все они размышляют. Вообще, мне даже плевать. Я не испытываю к ним неприязни. Просто сама жизнь мне неприятна. А если они – жизнь, то и они неприятны. Они – жизнь! Смешно! Дегенераты, повисшие на моей шее, словно гиря утопленника. И эта. Что-то там. Такое. Между ног. Между ячеек. Между строк. Между столбцов. Между листов. Между книг. Сейчас я сделаю ВПР и залью тут все…
Хотя нет. У меня не хватает данных.
Вот сводная таблица. А эта – нет. И что? Газы. Терпи. До обеда еще как-то можно удерживать эти позывы. После же мне становится всегда хуже. Я не понимаю. Неужели только у меня любая пища начинает бродить? Громко. Долго. Вонюче.
После обеда становится просто невыносимо. Я издаю жуткие звуки, при этом сижу и разглядываю груди. Прелестные груди главного специалиста. Китана. И две огромные сиськи. Китана. Китана. Как только она отводит взгляд от монитора, я резко выныриваю из ее выреза обратно в Excel-тюрьму. А может это вовсе и не тюрьма, а храм? Укрытие от сисек Китаны и прочей пошлости кругом? Укрытие, или вовсе – открытие. Непонятное. Как бозоны Хиггса. Черт его знает, что это за бозоны. Мне плевать. Моей жизни они не коснутся. Я просто посмотрю еще на ее огромные сиськи. Китана. Китана. Китана. Посмотрю еще. И пойду домой.
- Батя, а давай в города? – окликнул Умник отца, осторожно кравшегося по коридору с пивной кружкой.
- Хуй. Пизда. Ахаха – расхохотался Весельчак. Ворчун развалился на диване прямо в пуховике. Ярко красную шапку он сдвинул на макушку.
- В города? Ну давайте, че, - отец вошел в комнату, посмотрел на Ворчуна - А ну, убирай нахуй свои копыта!
- Хах! Копыта, блять, слышь, а? Копыта, копыта. Копытца! Хуитца!
- Полежать блять дай, а? Вон на стуле сядь, - ответил Ворчун.
- Я сейчас тебе на голову сяду, полудурок блять. Уроки сделал? – спросил отец и повалился прямо на его ноги. Тот недовольно втянул их, и отцовский сухой зад плюхнулся в продавленный пуф.
- А на стул мать посадим, - сказал отец, отхлебнул пенного и выдохнул легкой субботней отрыжкой, - Мать! Ма-а-ть! Пиздуй сюда!
- Чего накурили опять? – мать заглянула в комнату, все еще отирая руки полотенцем.
- Не накурили, а накурились, мать, - сказал Умник.
- Не умничай давай, сынок блять, - сказал отец, - Дай лучше сигарету бате.
Умник протянул отцу синий Winston. Отец на мгновение вгляделся, потом заметил: - Легкие у меня и свои есть.
- Держи, пап, - Скромник встал из-за компьютера, подошел к отцу и вытащил из кармана красный Bond.
- О, уважал таких! – Отец еще раз глотнул пивка и закурил. Мать тихо села на стул, все еще отирая руки.
- Мое увожение! Е-е-е! Е! Е! Е! – затянул Весельчак.
- Апчхуй! – Чихун громко зашмыгал носом и потянулся к матери, - Мать, дай полотенце, а?
- Платок возьми. Где твой платок? – ответила мать. Весельчак переглянулся с Чихуном и расхохотался.
- Дуть надо было не в хуй, а со всеми, - сказал Простачок и протянул Чихуну салфетку, - Завязывай давай, порошкообразное.
- От души душевно в душу, - ответил Чихун скороговоркой и громко просморкался.
- Ну че, айда в города? Я начну, - сказал Умник.
- По кругу пойдем? – уточнил Скромник.
- По хуюгу, - хихикнул Весельчак.
- Тебя ща по кругу пустим, даун блять. Ясен хуй по кругу, - Ворчун даже приподнялся на локтях, чтобы донести любопытному брату правила.
- Короче, заебали пиздеть. Абакан, - Умник кивнул на Весельчака, - Следующий!
- Норильск. Ахах! Не. Норильск! Хуй! Писька! Мать, давай реще, - сказал Весельчак.
- Караганда, - тихо ответила мать.
- Манда! – тут же подхватил Весельчак.
- У-у-у, бля, опять на «А»! – недовольно протянул Ворчун, - Астрахань.
- Так, мне на «Н», значит, - сказал отец и отхлебнул еще, - Новосибирск.
- Калининград, - картавя выдал Скромник.
- Во молодец! Хоть один умный сын у меня. Правильно говорят: «Семь раз засунь, шесть – вынь!»
- Ахаха! Нихуя коры мочишь, бать, - рассмеялся Весельчак.
- Бать, я тоже умный, смотри! – Чихун подскочил и затрясся в бешеных конвульсиях, хаотично размахивая руками над головой, - Ебать, смотри, батя! Тектоник нахуй!
- Ой! Какой долбоеб! – сказал батя, - Сука, тебя че, током ебнуло там в жопе? Город давай!
- Дно! – резко остановился Чихун.
- Дно – город в Псковской области, - тут же проверил в интернете Простачок, - Ну, а я тогда Одесса.
Блять, как ты заебал, начальник блять! Понаписал хуеты своей. Сколько знаков без пробелов, скотина блять?!
Соедините слова по точкам и разгадайте ребус:
Прошу рассмотреть мое резюме на должно
Направляю вам Вам свое резюме. Прошу рассмотреть мою кандидатуру на должность менеджера продаж специалиста отдела продаж менеджера по работе с клиентами менеджера по продажам
сука, ебаные угнетатели, блять
Предлагаю Вам пососать хуй рассмотреть мою кандидатуру на должность менеджера по продажам. Во вложении направляю Вам фото своего хуя пидарасы блять свое ясный хуй не брата резюме.
- Добрый день! Уважаемые дамы и господа! Направляю вам в формате word смертельный цирковой номер! Только сегодня и только сейчас! В очередной раз на арене нашего цирка смертельный номер – «Летун»! Впечатлительных детей, слабонервных, кормящих и беременных женщин, страдающих эпилепсией и прочих эмоционально незащищенных просим покинуть зал! Остальные – внимание! Встречайте! Несравненный ШУТ и его дикие кошки! – шпрехшталмейстер скрылся в узком темном коридоре. Свет погас. Зрители затаились в ожидании.
- Сколько уже длится? Тридцать? – спросила тучная дама, силясь разглядеть пожилого высокого мужчину в темноте.
- Около того, – сухо бросил спутник в ответ, – Тридцать или тридцать пять.
Сверху осторожно разворачивали конфету. Чуть поодаль лопнула натянутая упаковка, и двое негромко хрустнули чипсами. Повсюду зашипели банки с газировкой, зашевелились в сумках оголодавшие пальцы, то и дело вместо шоколадного батончика натыкаясь на ключи, зажигалки, зеркальца и салфетки, пронесенные фляжки с коньяком, очки и футляры от них же, проездные на метро, проездные в автобус, проездные в трамвай и троллейбус, банковские карты, скидочные карты, звенящая мелочь, скрепки и жвачки, пластырь обычный и бактерицидный, открывашки, наушники, электронные сигареты и сигареты в пачках, нюхательный, жевательный и сосательный табак, ментоловые леденцы, таблетки от укачивания и чтобы уснуть, и чтобы не болела голова, и чтобы не случилось поноса, и чтобы выпить, если уже случился, и презервативы, и особые таблетки, если презервативы уже не спасли. Шепот смелел, перерастая в болтовню. Один мужчина громко и протяжно зевнул. Другой мужчина тихонько и осторожно пукнул. Третий мужчина резво и мокро чихнул. Четвертый мужчина заскреб ногтями по темечку. Пятый мужчина отхлебнул из банки. Шестой отхлебнул из бутылки. Седьмой отхлебнул из фляжки. Восьмой поправлял фуражку. Девятый почесал в паху у себя. А десятый почесал в паху не у себя. И молоденькая девушка, сидевшая в первом ряду, ойкнула и смущенно захихикала. А другая девушка на нее шикнула. А третья девушка на себя пшикнула. А четвертая, чуть постарше, поправила лиф. А шестая, тоже уже женщина, тоже. А седьмая просто скучала. А восьмая женщина, еще чуть постарше, с интересом принюхивалась. А девятая, сидевшая с тем самым мужчиной, принюхивалась с отвращением. А десятая очень-очень хотела писать, но и «Летуна» очень-очень хотела посмотреть. А одиннадцатая просто очень-очень хотела. А двенадцатая уже не хотела ничего. А тринадцатая дала затрещину сыну. А четырнадцатая дала дочери совет. А пятнадцатая дала бы сейчас тому, что тихонько и осторожно пукнул, а пукни он громко и неосторожно, то не дала бы, конечно. А шестнадцатая привела первоклашек. А первоклашки, гурьбой навалившиеся друг на друга, из обычной детской возни устроили настоящую потасовку. И молодая учительница уже без всякого разбору шикала на всех. И сидевшие рядом старушка с внучкой тоже попали под раздачу. Но старушка оказалась бойкой, резво подскочила и принялась унимать первоклашек вместе с учительницей. А внучка ее доказывала, что она вообще не из этого класса, а из пятого «Б». А крохотная такая потому, что ест плохо и болеет часто. И грипп, и бронхит, и ангина, и ОРЗ, и ОРВИ, и даже мелко- и плоскостопие. А если ноги маленькие и плоские, то и расти – зачем? Гогот, полушепот, смешки, хохотки и бесконечное шуршание, жевание, глотание – все это слилось, наконец, в один большой нескончаемый гул, настолько громоздкий, что уже и вовсе не заметный. Стремительно и стихийно заполнил он все пространство купола. И так же стремительно и стихийно оборвался, когда зажглись прожектора, и посреди арены появился ШУТ.
Он стоял неподвижно, и пара хлыстов свисала вслед за его неуместно короткими руками. Небритое заспанное шутовское лицо без всякого искусственного грима выражало в равной степени как неудовольствие, так и доведенное до предела равнодушие к происходящему. Прожектора, строго направленные в центр, ясно освещали его худое, изрядно поношенное тело. Рубаха, наскоро и неумело выглаженная, топорщилась местами из-за туго перетянутого ремня. И рукава по-холопски обвесили крепко сжатые кулачки, нависли организованным собранием застиранных складок пролетарской ткани с торчащими в разные стороны нитками. Рубашка, потертая в локтях и пожелтевшая, прилипла намертво к взмокшей спине, оставив лишь карман на пояснице для стекавшего струйками пота. Тонкой удавкой галстук сжал на вороте глотку. Но ШУТ дышал ровно и размеренно, будто привыкшая к ошейнику старая собака: невозможно было ни толком вздохнуть, ни толком задохнуться. Старые вельветовые брюки складками осыпались на огромные зимние ботинки, оголив лишь тупые густо промасленные носки из дешевой кожи. ШУТ поднял правую руку, в римском приветствии отдавая приказ невидимому механизму. Засаленные грязные волосы на его крупной, неуместной на столь худощавом теле голове, сверкнули на мгновение в этом чарующем свете. ШУТ замахнулся и с легкостью умелого укротителя метнул в темноту сухой щелчок хлыста.
Тут же вспыхнул свет, озарив купол, клетку, публику и десять тигров, все это время молчаливо сидевших на эстакадах по периметру арены. Рассекая воздух то левым, то правым хлыстом, ШУТ обошел хищников по кругу. Тигры завихляли хвостами и грозно оскалились. Один, попятившись назад с площадки, оступился и принялся по-кошачьи нелепо хвататься за воздух задней лапой. И публика выдохнула, завелась хохотом, будто опомнившись – пока по ту сторону клетки смерть, по эту лишь оплаченное забавное представление.
Так ШУТ обошел своих подопечных несколько раз, заводя звериную ярость. Тигры пустили в бой с неуловимыми щелчками острые когти, но по старой памяти опасались ударов и жались к эстакадам, отчего такое яростное, но бессмысленное сопротивление лишь сильнее заводило публику. Наконец один из тигров, тот самый, что чуть не повалился с эстакады, вдруг спокойно сел и отчетливо произнес:
- Добрый день! Михаил Александрович? – лукавая улыбка сменила грозный оскал.
- З-здравствуйте… – ответил ШУТ в недоумении. Хлысты, утратившие былую казацкую удаль, тут же в бессилии опали на ковер. С легким запозданием вслед за ними опустились вниз и слабые иссохшие руки, – Да. Это я. А кто говорит?
– Михаил Александрович, наконец-то мы до вас достучались. Меня зовут Андрей. Я специалист отдела по работе с просроченной задолженностью. Михаил Александрович, довожу до вашего сведения, что у вас за два месяца накопился долг. В связи с чем, можете пояснить?
– Да я заплачу. Сейчас просто нет такой возможности, вот и все. У вас же там есть эти… «кредитные каникулы». Можно их взять? – спросил ШУТ неуверенно.
– Михаил Александрович, вы два месяца не платите, на звонки не отвечаете. Банк принял решение взыскать с вас задолженность через суд. Обсуждать какие-то кредитные каникулы абсолютно неконструктивно. Я бы даже сказал неприлично. Может у вас получится в досудебном порядке бабки вернуть, а? Миша?
- В смысле – Миша? – опешил от такой наглости ШУТ.
- В смысле ты, червяк! Понял? Или ты еще ничего не понял? – тигр вдруг соскочил с эстакады, легкими прыжками подскочил к ШУТУ и остановился, поглядывая то на хлысты, то на своих голодных собратьев.
- Эй, ты мусор почему не вынес? Ты вообще не мужик что ли? Ты хоть что-то по дому собираешься делать, а? Безрукий ты человек! Тряпка! Баба, а не мужик! – послышалось вдруг из-за спины. ШУТ обернулся. Другой тигр уже стоял прямо за его спиной, распахнув в смертельном оскале пасть.
- Ну ты, тупорогий, когда отчет сдашь? Почему продаж в этом месяце так мало? План кто будет выполнять? Тетя Срака? – огрызнулся третий, когтями впиваясь в ковер у самых шутовских ботинок.
- Папа! Папа! Я говно нашел! Смотри! – спрыгнул еще один.
- Папа! А я говно съел! Смотри! – спрыгнул вслед за ним второй.
ШУТ завертелся, стараясь не выпустить никого из виду. Но только он поворачивался лицом к одному, как за спиной опасно приближались остальные.
- Извините, у вас вот тут нет справки вот этой формы. Я вас принять не могу. Извините. Не моя вина. Понимаете, у нас начальство. Я вижу, что у вас. Да. Да. Я понимаю. Но извините. Справки у вас нет. Все, - послышалось за спиной.
- Да, конечно. У нас прекрасные ипотечные ставки. В этом году 100% будет снижение, так что успевайте. Вы еще потом спасибо мне скажете, что я вам первому позвонил и сообщил, - прозвучало где-то совсем близко.
- Какой бокс?! Ты что, с ума сошел? Хочешь, чтобы тебе голову отбили? Ты посмотри на отца, ему вон по башке настучали на стройке, посмотри каким дебилом стал! Думаешь я за такого дебила выходила? Или ты думаешь, что я рожать от такого дебила собиралась? Никакого тебе бокса. Давай, не придумывай на ночь глядя. Тебе еще учиться, в институт поступать. Как не хочешь? Мы же с тобой говорили, мы уже решили, что ты на строительный пойдешь! Никаких «не хочу»! Через «не хочу»! Ты что мать в гроб вгоняешь? – тигрица первая вцепилась в слабую плоть, рванула правую руку аккурат за бицепс. ШУТ заверещал от боли, будто на похоронах коронного правого оверхенда. Но тигрица с висящими до самого ковра кормовыми сиськами с легкостью подмяла несчастного под себя.
- Михаил, здравствуйте! А у нас для вас уникальное предложение! Вам одобрена карта «Дружба народов». Беспроцентный период сто дней. Снятие и погашение в банкомате любого банка без процентов, - прорычал девятый тигр, вцепился в левый ботинок и рванул со всей силы, опершись когтями о кроваво-красный ковер арены. Ахиллесово сухожилие лопнуло, словно резинка на старых поношенных дешевых трусах.
- Извините, вынуждены вам отказать. У вас недостаточно опыта для нашей вакансии. Также нам не понятно, почему вы так часто меняете работу. Вы знаете, у нас такое не приветствуется. Компания ищет позитивных молодых людей, целеустремленных, а главное – стабильных. Всего вам наилучшего и успехов в поиске работы! – сказал десятый тигр, массивными пушистыми лапами прижимая к ковру еще трепыхавшуюся окровавленную шутовскую плоть. Он наклонился, раскрыл пасть и с легкостью вырвал вместе с галстуком шутовской кадык.
- Еб твою мать! А ну съебал отсюда, даун блять! Че нихуя мусор не вынес? – Мишка отвесил Игорю смачный подзатыльник, отчего Игорь закачался на стуле и чуть не упал.
Ай, да и хуй с ним. Лучше напишу я письмо Владимиру Георгиевичу. А то эта повесть ебаная уже в край меня заебла.
Дорогой Владимир Георгиевич! Здесь плохо все. И всем. Особенно мне, конечно. А писали ли вам когда-то письма от хорошей жизни? Я думаю нет. Искренние – точно.
Дорогой Владимир Георгиевич! Ваши литературные шедевры однозначно на меня повлияли. Да и не только на меня. Но вот хорошо ли это? Продолжать ли есть говно, как вы завещали? А продолжать ли есть ваше говно? Загадка. А отгадка проста:
Не лезет. Не выходит свое-то. Кишка тонка. И давилка слабая. Раньше нужно было давить, а сейчас все. Тю-тю.
Дорогой Владимир Георгиевич! Вы уж простите меня. Я из глубинки. Человек необразованный во всех смыслах. А все образование мое можно уместить в хронометраж «Зеленого слоника». Но, к сожалению, не в его суть. Но видите, я тоже немного пишу. И пишу вам сейчас с одной лишь целью – донести до вас, что Вы, Владимир Георгиевич, победитель игры!
Дорогой Владимир Георгиевич! Я сейчас вам все расскажу. Как я мучаюсь. Как я страдаю. И кому на Руси жить хорошо, а кому – помирать.
Жить хорошо, Владимир Георгиевич, надо было раньше. А помирать – Мишке. Вырос наш Мишка. Вырос, но и врос, как волос. А вросший волос рвать нужно, иначе абсцесс. Поэтому, Владимир Георгиевич, как победителю вам рассказываю о финале сего шедевра.
Дело было 20 июня 2021 года, в 23:37 по московскому времени. Сел я и дописал повесть, значит, которую будто на бересте, знаете, по-русски так выскребал полтора года. А глянул – и не береста это вовсе. А туалетная бумага, да еще и в говне вымазанная. Вот рулон взяли, раздвинули сраку гада, червя вонючего, обосрыша, и как лентой производственной этой моей бумагой вордовской прошлись по сраке. И понял я две вещи:
1) Мишка короче все, не жилец. Да я его сразу ебнуть задумал. Только вот как? Я решил, что раз повесть моя про игры, да и сама она тоже игра (космизм! вселенская суть! смыслы коры земной!), то и помереть этот персонаж должен в игре. Мерзко и глупо. Впрочем, как жил, так и помер. И я придумал вот что:
Мишка женился, нарастил брюхо. Женился на той самой пробляди, у которой дома гандоны искал. Так вот она ему родила такого же дегенрата, блядь такая. Да не от него, а от мрази какой-то еще хуже. Ни родовитости, ни ума, ни таланта. Сидит эта свинья (это сын сучий-то, я ж про сына вам все толкую), и ни матери, ни отцу, какими бы они не были хуевыми, прости Господи, не помогает. А только в свои танчики рубится по сети, на Т-34 по Киеву едет, значит. А отец, короче, с работы пришел, воняет, ну. И говорит сыну:
- Еб твою мать! А ну съебал отсюда, даун блять! Че нихуя мусор не вынес? – Мишка отвесил Игорю смачный подзатыльник, отчего Игорь закачался на стуле и чуть не упал.
Ой, блять, Владимир Георгиевич, я еще забыл вам сказать. Не сказать, а спросить хочу. Почему так писать сложно, блять? Неужели это вот такой титанический труд? Это же ахуеть! Как же вы пишете? Да еще и по стольку за раз! Ну я понимаю, что я жук-пердун из провинции, из Верхнего Залупинска со своим сасало на Ундервуде в люди лезу. Но хуль там у вас на лаврах так места мало, блять? Билетик не купишь, один лишь хуй да кукиш.
Ну это я так, простите меня. Мне просто совсем похуй стало на эту ебаную повесть, всю душу вымотала. Я вот как-то дрисню подхватил в восьмом классе, чуть не сдох. Так представьте, какого это – полтора года таким говном вонючим дристать! Тут любой ахуеет, любой ебу дастся.
Ну и дальше там значит он сыну пизды-то дал, ну так, слегка. Чисто со стула согнал, надел на хуй ВИ АР шлем. Ну не на хуй, конечно, это шутки все. На голову этот шлем-то надел ВИ АР, блять, на который хуй накопишь. Да я и сам не знаю как Мишка-то накопил. Въебывал поди, чтобы кредит взять в «БЫСТРАДЕНЬГИБЛЯТЬ». Спасибо, дядя Вова, поиграли в игори. Ну это я не про вас, конечно. Вы для меня всегда только с большой, так сказать, с нормальной такой большой буквы – Владимир. Вот пишу когда имя ваше, вспоминаю 988 год. Красивая, конечно, ассоциация вышла с вами и с Крещением. Но это и стыдно как-то. Как трусы грязные – чиркашня сплошная, а не метафоры.
И Мишка (а он пивка-то уже ебнул, на расслабоне весь) сел такой, и выбрал какую-то новую игру короче.
Ой, а пиво, кстати, Владимир Георгиевич, такое говно варят. И так дорого, суки. Капиталисты, блять. Вот с-суки! Я тут купил было «Лосиный берег», в «Фикс Прайсе» взял. Вышло всего что-то 27 рублей за бутылку. Так у меня желудок полыхнул. Ну и срака со злости! Как с народа дерут! Все дорого блять, а возьмешь жижи вонючей – хуй удовольствия. Обпердишься весь, блять, да обоссышься. Только боль в голове. Причем не на утро, как положено. На утро вся эта боль говном вонючим выходит, и жопа горит. Кровь на бумаге даже, сука. Чем поят блять?! Я вот портер пил, нормальное пиво было. Сейчас его «Балтика» тоже варит, но мало, блять. А в магазинах в основном нефильтрованная хуйня. С глотка можно сероводорода наебашить на воздушный шар, блять. Чтобы на нем же с горя и разбиться нахуй об Уральские горы. Горки (хи-хи!)
Так вот он в стиме-сриме заходит в эту игру, все пиздец, аттракцион 17D, и тут короче сцена. Дым там блять, как у Пугачихи с этого самого пива ебаного («Варим сусло-хуюсло», «Живая бочка говна», «Живой медведь-пердедь»), и все короче, но ему нихуя ни одного пигаля не дали. Он просто, блять… Ахах!
Тут я сам ахуел, конечно, со своей задумки. Я ее блять на самом деле, понимаете, придумал еще до того, как всю эту портянку ебаную написать. Я блять сперва придумал конец! ЭТОЙ! АХУИТЕЛЬНОЙ! ИСТОРИИ! А потом блять думаю, ну хули, рассказ ебану, и поржем с корешами. А тут блять рассказом не отделаться.
Короче блять. Я придумал, что на сцену выходит…
Нет, нахуй, не волшебный кролик!
Выходит на сцену Николай Гнатюк. А у него же глаза пиздец узкие. А когда пел свою хуйню, так еще и щурился. А тут блять он выходит в костюме циклопа из Людей-X, и на глазах у него эта хуйня надета, защитные очки блять. Ну и он поет эту свою муть блядскую, как прививка мочой всем детям 80-90-х:
Птица счастья завтрашнего дня!»
Жмет на эти свои очки розовые блять, и у него короче лазер хуярит и сносит Мишке ебальник.
И я долго думал, что вот он, конец! Заневес, овации, поклоны. А хуй там. Приходит короче эта проститутка, ну жена его, которая мать того отпрыска, что с того берега моря на заячьей залупе блоху пронес и в карантин Киев брал. И короче у нее нервяк пиздец. А бабы нулевых же все на нервах поголовно, у кого пубертат с нулевыми совпал короче. Как военное время, я ебал конечно. Небо мирное, но время – военное. Хуйня какая-то геополитическая.
Ну и короче она такая блять давай там выть, орать блять, Мишка, Мишенька, Мишок! (как мышь «по-болгарски» ха-ха!), и вся белая. А сын к ней подходит короче и говорит: «Ма! Не вой блять, у меня стрим через десять минут на Твиче. Ты там с батей посиди пока на диване. А чтобы успокоиться и не ныть блять, вот тебе ПОП ИТ, а вот СИМПЛ ДИМПЛ. И мне не мешай, а то донатов хуй упадет»
Ну и все короче, она сидит такая, жмет пупырки, и у нее чакра в очке раскрывается, все заебись. Гармония. И сын денег тоже тогда нормально поднял. И не работал никогда больше, как Олег Мавроматти. Потому что работают сейчас только такие, как Мишка. Только его и на работу больше не пустят – прививки нет.
2) Владимир Георгиевич! Литература – это говно!
Дай вам Господь доброго здравия! И простите мне мою дерзость. И глупость. И простите мне за мои опечатки и несуразицу, ибо я уже не могу больше эту парашу мерзкую ни перечитывать, ни редактировать, ни тем более уж блять переписывать. И простите всю Россию, коли уж и меня прощаете.