СКОРЕЕ ЖИВ, ЧЕМ МЕРТВ: ЧТО ПРОИСХОДИТ С АКЦИОНИЗМОМ В РОССИИ
Акционизм в 2021 году становится всё более размытым понятием. Сейчас это явление тесно связано как с художественными, так и с политическими практиками — активизмом. Но так было не всегда: российский акционизм прошёл несколько этапов развития, которые сильно отличались друг от друга. В новом материале выясняем, как менялось взаимодействие зрителей и акционистов на протяжении тридцати лет, и разбираемся, актуальна ли эта форма современного искусства в наше время.
Исследователи российского акционизма Павел Митенко и Татьяна Волкова разделяют историю акционизма последних 30 лет на три волны, каждая из которых по-разному выстраивает коммуникацию между звеньями цепи: акционист — зритель — медиа — власть. Однако для всех трёх этапов характерно то, что искусство акционизма развивается параллельно с социальной и политической ситуацией в государстве и отражает проблемы, которые до сих пор остаются нерешенными. Например, акционист становится протестным функционером, который взрывает инфополе скандальной акцией, направленной на яркое освещение проблемных ситуаций. Художник-акционист и исследователь медиа Петер Вайбель подчёркивает, что в современных реалиях «функция художника смещается от производителя работ к системному критику, берущему на себя задачи, ранее бывшие прерогативой государственных органов». В то же время, разделение российского акционизма на три волны говорит о том, что социально-политическая ситуация в стране сильно влияет не только на содержание, но и на форму акционистского высказывания.
Первую волну, прежде всего московского радикального акционизма, в 1991 году открывает проект «Восклицательный знак» движения Э.Т.И. Анатолия Осмоловского: тринадцать участников акции легли на брусчатку Красной площади так, чтобы их тела образовали матерное слово из трех букв. Совмещение табуированного слова с территорией главной площади страны символизировало протест против тяжёлой жизни в постсоветской России и повышения цен.
Во время акции «Баррикада» накануне дефолта 1998 года Большая Никольская улица была перекрыта пустыми картонными коробками; в процессе своего перформанса «Юный безбожник» на территории Манежа Авдей Тер-Оганьян разрубил топором репродукции икон в знак пародии на действия российских художников авангарда, которые отказывались от эстетики «старого» искусства.
Несмотря на то, что авторы этих акций отказывались встраивать свое творчество в рамки художественных институций и ориентировались на общественно-политическую проблематику, они всё равно стремились внести себя в историю искусства и мировую традицию акционизма. В этом заключается их главное отличие от авторов, которые занимались акционизмом в более поздние годы.
Представители второй волны акционизма, начало которой положили проекты арт-группы «Война», выстраивают стратегию политического активизма, в котором художественная составляющая становится одним из средств пропаганды, и не пытаются войти в историю. Один из важнейших инструментов акционизма второй волны — телесность, воплощенная в человеческих агентах, которые противопоставляют себя политическому строю. Это наиболее ярко проявилось в одной из акций «Войны» 2008 года, а также «Фиксации» Петра Павленского 2013 года (по данным издания «Радио Свобода», которое, по мнению Минюста РФ, выполняет функцию иностранного агента на территории РФ. — ред.). Парадоксально, но эта телесность является замершей и будто не живой иллюстрацией социальной проблемы, на основе которой выстроена акция.
Группа Pussy Riot, отделившаяся от «Войны» в 2012 году, говорила о том, что одна из их акций «была в большой мере не телесной практикой, а интеллектуальной. Оргазм тогда испытала только смотрительница Тимирязевского музея — остальные были слишком сконцентрированы на создании порнографически правдоподобного портрета страны».
Перформансы Петра Павленского — «Шов» 2012 года, «Туша» 2013 года, «Фиксация», «Отделение» 2014 года, «Освещение» 2017 года — также тяготеют к статичной форме: художник либо взаимодействует со своим телом как с материалом и инструментом для яркой статичной иллюстрации политической проблемы (зашитый рот как метафора ограничения свободы мысли; обнаженное тело, опутанное колючей проволокой, как метафора законов, которые связывают человека), либо входит ради этого в кратковременное взаимодействие с объектами городского и архитектурного ландшафта (поджог покрышек на Мало-Конюшенном мосту в акции «Свобода» 2014 года) (по данным изданий «Медиазона» и «Meduza», которые, по мнению Минюста РФ, выполняют функцию иностранного агента на территории РФ. — ред.).
Статуарный формат акционистских высказываний в 2008-2017 годах можно объяснить тем, что в это время велась активная разработка законов (например, «Закон о пропаганде гомосексуализма»), которые вызвали большой резонанс в российском обществе. Образ героя-одиночки, чьё тело подчинено репрессивному режиму, становится ключевым для второй волны российского акционизма.
Третья волна идёт по пути построения коллаборативного диалога между участниками и зрителями акций. Арт-активистские практики, работа с миноритарными группами (ЛГБТ+, наркопотребители, мигранты, секс-работницы), использование художественного языка для изменения реальности — всё это используется в позднем искусстве акционизма.
«Тихий пикет» Дарьи Серенко — одна из самых известных акций третьей волны. Начиная с 2016 года Дарья выходила в публичные пространства с плакатами, на которых были написаны фразы, стихи, вопросы, хэштеги, рисунки, связанные с различными социальными проблемами (часто с темой феминизма и трудного положения ЛГБТ+ в России). Спонтанные взаимодействия со зрителями художница описывала в соцсетях и прикладывала к постам хэштег #тихийпикет, который сейчас принято использовать при проведении аналогичной акции. Другая известная акция от Катрин Ненашевой «Не бойся» 2015 года, также побуждает зрителей задуматься о том, как переживают свою социальную изоляцию угнетаемые группы людей (по данным издания «Meduza», которое, по мнению Минюста РФ, выполняет функцию иностранного агента на территории РФ. — ред.). На протяжении месяца Катрин ходила по Москве в тюремной робе, пытаясь взаимодействовать с окружающими в образе заключенной, а в конце акции вышла на Красную площадь, где и была задержана. Обе акции помещают в центр внимания непосредственный процесс коммуникации акциониста со зрителем, причем растянутый во времени. В отличие от второй волны, предлагающей зрителю монологическую статуарную фигуру одинокого героя, акционизм третьей волны выстраивает с миром горизонтальную коммуникацию. Зачастую она основана на приемах самоорганизации, где художник становится для зрителя не демиургом, а равным медиатором, а зритель для художника — соучастником акции.
В 2021 году акционизм, несомненно, жив, но порой создаётся ощущение, будто он частично возвращается к традициям второй волны.
Самый тиражируемый в медиа акционист сейчас — Павел Крисевич (по данным издания «Meduza», которое, по мнению Минюста РФ, выполняет функцию иностранного агента на территории РФ. — ред.). 5 ноября 2020 года он распял себя на подожженным кресте у здания ФСБ на Лубянке в знак поддержки политзаключенных; 24 января 2021 года заключил себя в сферу из колючей проволоки на Арбате; 11 июня 2021 года выстрелил себе в висок холостым патроном на Красной площади. Акции политического самоубийства, вскрывающие зыбкую грань между символическим и реальным насилием, очень напоминают перформансы Петра Павленского: то же взаимодействие с собственным статуарным телом одинокого борца с властью. Для акций Павел выбирает наиболее «удачные» локации, обладающие аурой общепринятого политического протеста: Лубянку, Красную площадь, Арбат. С одной стороны, выбор акционистских жестов и локаций напоминает о классиках не только второй волны (того же Павленского), но и перформанса в целом. С другой, в этом можно усмотреть иронию: пустой, холостой выстрел-жест показывает не только отсутствие смысла в бюрократической системе или пустоту плакатов на уличных пикетах, но и дегероизацию акций Павленского. Бесполезный выстрел будто сообщает: художественный опыт прошлого, настоящего и будущего не имеет значения, потому что не произведет реального воздействия. Он словно стирает опыт трёх волн акционизма и оставляет зрителя в зияющей пустоте невозможности повлиять на государственный строй при помощи искусства. Можно считать это следствием политического режима или пост-ковидного ухода в диджитал. Можно говорить, что своим перформансом Крисевич перечеркнул все три волны русского акционизма, или, наоборот, обновил тривиальный художественный жест, добавив в него слои иронии. Можно по-разному относиться к художественной составляющей и медийности акций Крисевича, но, в любом случае, арт-сообществу следует проявить солидарность и поддержать Павла во имя того, чтобы искусство акционизма непрерывно развивалось, а не находилось под арестом.
Временные рамки трёх волн акционизма размыты и до сих пор несколько условны. И всё же есть художники, которых можно считать яркими представителями третьей волны. Например, Катрин Ненашева: в своих перформансах художница часто рефлексирует на тему социальной отверженности женщин-политзаключенных. Все ее акции отличаются остросоциальной направленностью и стремлением вскрыть проблемы, с которыми сталкиваются представители социальных меньшинств. Кроме того, Катрин активно занимается психоактивистской деятельностью, направленной на признание и адаптацию в обществе людей (в т.ч. подростков) с ментальными проблемами и наркозависимостью (по данным издания «Радио Свобода», которое, по мнению Минюста РФ, выполняет функцию иностранного агента на территории РФ. — ред.).
Партия мертвых — ещё одно яркое явление российского акционизма. Ее образовал в 2017 году художник Максим Евстропов как реакцию на «Бессмертный полк». По словам Максима, целью было обыграть стремление российской власти использовать образ смерти в качестве ключевого в политике: художник приводит в пример выборные бюллетени, якобы подписанные от лица мертвых людей, и уверяет, что «в России удобно быть мёртвым» (по данным издания «Радио Свобода», которое, по мнению Минюста РФ, выполняет функцию иностранного агента на территории РФ. — ред.). Группа регулярно проводит перформансы, читает лекции, свободно говорит на тему смерти и death studies, участвует в монстрациях, а также занимается волонтерской деятельностью на петербургских кладбищах.
Павел Крисевич — новое лицо в истории современного российского акционизма и на данный момент, пожалуй, самое медийное. Формы его акций во многом можно назвать калькой с перформансов, уже вошедших в историю. Его акции противоречат законам третьей волны акционизма: он не стремится включить в свои перформансы окружающих, а противопоставляет себя всему миру. В любом случае, Павел Крисевич — интересный феномен в мире акционизма: его можно считать как художником, который заставил этот вид искусства «откатиться» в развитии, так и джокером, который иронично заявляет о том, что искусство не способно повлиять на политический режим. Выбор остается за зрителем.
Автор: Екатерина Шитова
Редактор: Анастасия Жукова