Глава 1
Земли дворян Шестовых, включавших в себя множество деревень и поселков, были весьма обширны. Деревеньки располагались на протяжении полноводной реки Шачи, связывающей их между собой. Летом торговля велась на многовесельных стругах, а зимою их заменяли сани, скользившие по льду, не уступая суднам по скорости. Одной из таких деревень являлась Домнино, родное для Ивана Сусанина, где он работал не покладая рук. В этой деревне было около тридцати изб, располагающихся полукругом, а по центру стояла недавно отстроенная маленькая церквушка. Купол у неё не сиял столичным золотом, обагрённым копотью от залпов пищалей, а напротив отдавал спокойным серебристым оттенком, недавно срубленной и обтесанной осины. На расстоянии каких-то ста шагов от церкви располагалась изба самого Ивана Осиповича, где вершились судьбы провинившихся и оклеветанных. Избу, по древнему обычаю, строили всем миром, каждый сосед внес свою лепту: кто дерево срубил, а кто и просто донести помог. При входе в избу стоял дубовый стол, над которым наш герой трудился три дня и три ночи без отдыху. За ним стояли сундуки да скамьи, служившие спальным местом для обожаемой дочери Ивана — Антониды, а сам Иван спал на печи, тепло которой согревало уставшие за день кости и придавало сил для завтрашних свершений.
Он уже давно был стариком, и лицо его покрыли множественные морщины, а борода приняла светло серебристый оттенок. Чуть петухи начинали горланить, так он уже и на поле орудовал плугом, и изредка, смотря в далекий край, где последние колоски упирались в сосновый бор, размышлял:
— Эх, люблю я эти просторы, конца и края не видать! А деревья-то! Такие деревья токмо у нас бывают, нигде таких нет! У ляхов, да шведов поди тоже древесина имеется, но чтобы такая, только у нас… А ежели на поле необъятное глаз положишь, так вообще день можно простоять не оторвавшись, красота! — С такими мыслями Иван, упоенный работой, косил пшеницу в поле, готовясь к тяжелой зиме.
В избе любящая дочь с улыбкой встречала отца вкуснейшей едой, служившей благодарностью за его тяжкий труд в поле. На столе всегда лежали свежеиспеченный хлеб, хрустящий в руках, пироги с капустой, которые Иван Осипович так любил, да щи в бутылях, сделанные еще по маминому рецепту. Наевшись от пуза, Иван ложился на печку и закрывал глаза на часок-другой.
Когда солнце было примерно в ладони от заката, в избу начинали стягиваться крестьяне со своими просьбами и проблемами. Тоня на это время уходила собирать цветы на опушках и гадать, когда же её Никита вернется с очередным донесением из самой Москвы, про которою он часто сказывал, когда они вдвоем сидели у речки.
— Умыкнули ляхи красу Москвы, так мы её скоро вернем! Да засияет она еще краше, чем прежде, при новом государе! Многая лета русской земле! — это были последние слова, которыми Никита обмолвился со своей любовью, а потом вскочил на коня и поскакал в Москву, где ему наказано было узнать решение Земского собора.
На закате она возвращалась с полной корзиной цветов, ставила ее в избе, где разносился приятный цветочный аромат, помогающей ее немолодому отцу быстро заснуть. Иван Осипович в то время обычно выпроваживал пострадавших, превращающихся уже в собеседников:
— Ну, полно горевать, придумаем чего-нибудь — говорил он, подмигивая — ступай, завтра свидимся еще, покумекаем!
Закрывая скрипучую дверь за посетителем, он умывался, зажигал лучину и вскарабкивался на печку. Тоня, убрав стол и собираясь ко сну, спрашивала отца напоследок:
— Папенька, случилось чего нового сегодня?
—Сегодня снова ко мне Степан Кусков пожаловал. Столько крови попил, как комарье поганое. Был у них далече спор с Емелькой Кудрявцевым о деревянном плуге. Так вот тогда я спор в пользу Кудрявцева решил, вроде разошлись миром. Так это прохвост сей день снова ко мне явился и говорит:
— «Плуг мой Емелька получил и все лето землю рыхлил, требую с него половину скошенного за ущерб мне принесенный», — поморщившись, передразнил Иван, вызвав кроткий смешок, что был ему дороже всего самого заливистого смеха. Отпив из ушата, продолжил: — Времена нынче тяжелые, ополченцы все еще пятую деньгу просят, а тут ему, видите ли, половину подавай. Так я как затрещину дал, так он со скамьи и повалился с испугу, говорю: «людей простых трогать не смей и не грози расправою, а то не ровен час к самому Романову пойду, он тут недалече в вотчине своей проживает, а коль узнает о поступках твоих срамных, так не сносить тебе головы!». Во, мужики смеялись, когда тот красный, как самовар, выбегал из избы с огромной шишкой на лбу.
Рассмеявшись, отец и дочь гасили лучину и укладывались спать, думая о днях грядущих.