Внутренний огонь
"Галерея писателя", канал о литературе и искусстве
Она завороженно смотрела вверх, на его глаза, в которых вспыхивали искры с первых же нот.
По танцполу был разлит красный свет, совсем приглушенный, и он, его горящие глаза — в лучах софитов. Его музыка волновала разум, взывала к эмоциям, затаенным в подсознании. Ощутить, почувствовать, признать. Пережить заново.
Алекс Беннетт — гениальный исполнитель нынешней эпохи. Он обуздал музыку и язык, найдя в них столько мощи, столько чувства, как если б это были стихийные силы. Когда он поет, он будто возносится в другое измерение. Он находится здесь и еще где-то в мире, простым людям недоступном. Но порой кажется, он все-таки ведет фанатов, искренне проникающихся его творчеством, за собой, даже если они того не замечают.
В одних его сияющих глазах — целая Вселенная. А из нот его благословенного голоса — складывается дорога к ней.
Последний раз Алина видела Алекса полгода назад, когда он приезжал в Москву и она вместе с командой готовила ему первый в России концерт, масштабное шоу. Которое, разумеется, стало самым зрелищным, самым мощным, самым захватывающим в стране за последние лет десять.
На правах выпускающего режиссера[1] Алина лично провожала его на сцену. Она видела его таким уязвимым, обнаженным душой за кулисами. Она видела его блистающим в лучах мировой славы на сцене.
Она знала его человеком. Она видела его богом.
— Love is a feeling![2] — Бархатный тенор, на куплете спустившийся до нижних нот, будто стеля ту самую дорогу к его истории, его душе, его Вселенной, теперь взлетел на несколько тонов.
Призыв, обращенный к тысячам, к миллионам. Чувствуйте!
Алекс был из тех артистов, кто держит весь процесс под своим контролем, кто устанавливает правила*, кто взращивает свою идею и продумывает ее так детально, как только может. Правда, из месяца, проведенного артистом в Москве, у них с Алиной было не так много времени для общей работы. Вот только дни шли столь насыщенно, что казалось, будто она провела с ним рука об руку не меньше полугода.
А разве этого времени недостаточно, чтобы влюбленность заполнила сердце доверху, не оставив ни капли места хотя бы для спокойствия, рассудительности? Об эгоизме и безразличии речи быть и вовсе не могло.
Алина оказалась поглощена им в первую же неделю. Ничто не мешало этому водовороту чувств завладевать ей, стремительно и неотступно. Ей не нужно было думать о том, как бы скрыть свои переживания, не выдать себя. Ведь вся команда давно была уверена, что ее сердце сделано из камня*, на котором выточен лишь четкий план работы и, где-то на внутренней стороне, жесткие моральные принципы.
Все время, что Алекс с Алиной находились вместе по работе, он был подчеркнуто бесстрастен к девушке. Неуемный вихрь его эмоций расточался лишь на то, что касалось его концерта, его парада славы, пьедестала его творчества. В то время как Алина чувствовала себя не больше, чем средством для воплощения его грандиозных идей.
Но это вовсе не мешало ей грезить о нем — скорее, напротив, разжигало внутри страсть, которую она не могла выпустить вовне.
— Give in to me...[3] — пропевал он с изящным придыханием и томным блеском в глазах.
«Give in to me». Не счесть, сколько раз в ее сознании повторялись эти проникновенные слова, его божественным голосом... Она бы сдалась. Не думая. Оставив все свои убеждения насчет личного и рабочего.
Когда Алина увидела их шоу в Москве, ставшее поистине грандиозным, она раз и навсегда уверилась, что в том и был смысл ее работы. Прикоснуться к столь великому торжеству искусства, в котором важное место занимало и ее мастерство, ее упорство, ее внимание. И глубокая, страстная влюбленность к нему, к каждому воплощению его творческого гения.
— Quench my desire![4] — Искры в темных глазах вспыхнули в разы ярче, словно стремясь озарить своим огнем тех, кто так ему предан. Алина стояла в первых рядах. Способность дышать и мыслить вернулась к ней лишь спустя пару менее эмоциональных строк.
Иначе его искры, отражавшиеся в глазах тысяч людей, превратились бы в пожар.
Как пошло это звучит по-русски: «утоли мое желание»*! А на английском, на этом окутавшем мир языке, с его особой сексуальностью, созданной из глубины гласных и мимолетности согласных... Пробирало до сердца. Это «quench» звучало, как щелчок: решение принималось за одно мгновение, и возврата уже не было.
— Talk to me, woman[5]...
«Woman» из уст Алекса звучало для Алины так, будто он, закрутив в воронку волны своего голоса, затягивал через нее к себе. Ей представлялось, что она стояла на сцене рядом с ним. Он бы протянул эти слова практически ей в губы. «Поговори со мной».
«Talk to me, man...» Она пыталась, когда он был в Москве. «Ты все сказал тысячам русских, которые покорены тобой. — Эта мысль не давала девушке покоя. Этот возможный диалог прокручивался в ее голове слишком часто. — Теперь скажи мне... В чем твой секрет?»
— Cause I’m on fire![6] — На этих словах пламя будто материализуется в его глазах. Огонь — бесспорно популярный образ, не только в песнях, но и в целом в мировой культуре. Алина видела, вживую и в записи, сотни раз, как люди пели про огонь.
И только он пел так, будто правда горел.
Когда главреж принесла Алине план работы по закулисью, она, проглядев его, сразу спросила, почему бы на строках с образом пламени не запустить искусственный огонь. Благо, давняя дружба с главным режиссером, еще с университетских времен, позволяла вносить свои идеи, не рискуя нарваться на поучения о том, кто каким делом должен заниматься.
Однако, едва Алина произнесла слово «огонь», подругу пробрала нервная дрожь, и она, будучи не в силах ничего объяснять, лишь бросила: «Если хочешь, разговаривай с ним сама. Я с этим огнем просто умываю руки».
И Алина пошла. Тогда Алекс впервые заговорил с ней не строгим, деловым тоном. В глазах отражался хаос, бушевавший в его душе. Он говорил, вернее, кричал, что огонь на сцене — это безвкусица и банальность. Что огонь должен гореть в сердцах людей, а не вовне. Целый ураган эмоций и не связанных между собой суждений обрушился на Алину, которая, опешив, не понимала, раствориться в нем, в этой буре, в центре которой был страстно желанный ей мужчина, или просто бежать.
Однако от него спасаться не хотелось.
Она не знала. Никто из команды не знал, что Алекс, еще десятилетним ребенком, оказался в огне. Родом из небогатой семьи, он с родителями жил в небольшом деревянном доме в неблагополучном американском городке. И ночью дом загорелся. К счастью, все спаслись, отец вынес его, окаменевшего от ужаса, на руках: когда родитель вошел в детскую, языки пламени уже перешли на кровать, успев обжечь мальчику ноги. На коже остались шрамы, заметные и по сей день. На сердце — неотступный ужас при виде огня. Или того, что очень напоминает реальный огонь.
— I’m just fine. Got to have some peace of mind...[7] — Голос, вознесшийся до третьей октавы, в противовес смыслу слов звучал надрывно. При ярком сценическом свете, несмотря на его темную кожу, было видно, как напряглись скулы. В глазах мелькнул страх. — No!
В Москве, когда Алина подошла к нему, сидевшему за кулисами в ожидании своего выхода, у него было такое же выражение лица. Но слишком уж много оно таило нервозности. Даже животного страха. Что было крайне странно для артиста, давно приобретшего мировую известность.
— Это ведь не обычное волнение перед выступлением? — спросила она на английском. — Расскажи мне, я постараюсь помочь...
— Все из-за твоего проклятого огня! — Взорвался. Слова Алины, полные сочувствия, оказались словно зажигалкой, поднесенной к фитилю. — Поверь мне: это большая ошибка.
Алина, всегда собранная, внимательная, в меру жесткая, на сей раз под влиянием чувств, волнения к человеку, который стал так важен, теперь не могла подобрать ни слова.
— Не пытайся понять меня, помочь мне. — Последнее прозвучало с явным скепсисом, мол, смирись, это невозможно. — Все равно твоих слов недостаточно*.
Когда он встал, намереваясь идти к сцене, Алина осмелилась положить руку на его плечо в знак поддержки. Алекс резко обернулся: в темной бездне его глаз промелькнула такая беспомощная обнаженность, что она замерла, не в силах даже опустить руку. Тогда он, на удивление аккуратно, несмотря на поглотившую его тревогу, взял ее ладонь, казавшуюся в сравнении с ним такой маленькой и такой бледной, в свою и сам опустил ее руку. Уголки его губ едва заметно поднялись, глаза на миг осветились.
И Алина повела Алекса вершить, как ей казалось, его очередной триумф. Тогда как лишь он знал, что это будет его самый непростой концерт. Ему предстояло столкнуться со своим страхом лицом к лицу и выйти победителем.
— Love is a woman...[8]
Снова это чарующее сочетание звуков, этот язык, столь эротичный по своей природе, в его исполнении становился орудием соблазна. Каждое движение его пухлых губ не уходило от внимания Алины, и каждый раз его губы, по воле обостренного воображения, касались ее губ.
— Give it when I want it...[9]
Музыка нарастала, каждая нота вонзалась в сознание, простирая дорогу его голосу, его словам, его призыву, которому было невозможно не подчиниться. По крайней мере, если не в этом мире, то в своем собственном.
Его крупная, тяжелая ладонь ложилась на ее лебединую шею, почти грубо притягивая к себе, затем опуская ниже, на колени... Черные глаза, во всей полноте своей власти, своего могущества смотрели на нее сверху вниз, расплавляя все страхи и маску бесстрастности. Высвобождая все эмоции.
Алина бы пошатнулась, если б люди вокруг не стояли так плотно. С воспаленной частотой она хватала душный воздух, однако радовалась тому, что здесь от этого наваждения было некуда деться. Наконец-то она не могла убежать от собственных чувств, желаний. Ее главное божество окружало ее. Весь его концерт был воплощением его сути.
— Taking me higher...[10]
Она бы могла взлететь только с ним. Только видя его на пике наслаждения, она бы на одном чувственном порыве преодолела этот подъем. Даже его глаза, его губы, голос, тело — все его материальное присутствие в этом мире было лишь верхушкой айсберга. Проникнуться его гением, разделить его человеческие слабости, дотронуться до души.
— Satisfy my feeling![11]
Он овладел ей. Потому что хотел этого. Потому что она почитала за огромный дар быть во власти этого мужчины. Перед ним у нее рассыпались все условности, все ограничения.
Она бы бросилась к его ногам, если б услышала хоть строку его песни, обращенную к ней и ни к кому больше.
Ее сердце вовек загорелось бы жарким, исполненным жизненной энергии огнем, если б те искры, что он расточал всему залу, были направлены к ней.
Алина не представляла, как он вкладывал столько страсти в каждое слово, в каждый звук своего голоса, если его песни воплощались для всех и ни для кого конкретно. Весь концерт она пыталась понять, не смотрел ли Алекс в какую-то часть зала больше, чем в остальные, но ничего подобного не заметила.
Возможно, его муза всегда была перед его взором, сопровождая на каждой ноте?
— Not like a lady. Talk to me, baby![12]
Скромность не существует рядом с ним. Правила приличия теряют свой смысл. Рядом с Алексом люди мыслят и чувствуют, следуя его волне.
Картина, так часто вторгавшаяся в сознание, снова захватила ее. Он возвышается над ней, темные глаза приказывают не останавливаться, мощная рука лежит на ее плече, сжимая его в моменты, когда ощущения накатывают слишком резко.
Почему даже тогда, когда плоть, казалось бы, опережает разум, эта связь кажется столь нематериальной?
Будто бы важно совсем не то, что можно увидеть или вообразить.
— Take me to the fire![13]
Его голос, во всей своей звучности, красоте и мощи, разнесся по залу. Казалось бы, это катарсис...
Искусственный огонь. Он вспыхивает огромным столпом буквально в метре от него, и Алекс... Он ступает в него. Безвредные, но зрелищные языки пламени окутывают его высокую фигуру.
«Когда он говорит об огне, он будто и правда горит...»
Алина смотрела записи других концертов Алекса. После Москвы он никогда не использовал искусственный огонь. А здесь, в Вене — в дань ли гениям музыки, прославившим этот город? — он повторил свое восхождение в стихию.
Стихию, которую наконец смог обуздать. Благодаря ей, ее стремлению, ее смелости.
Он стоял в огне*, и огонь очищал его душу от страха.
Она смотрела на него, окруженного пламенем, и находила в сей картине воплощение того, как их пути пересеклись на поприще искусства.
Она смотрела в его глаза и понимала, что во многом ее смысл жизни — в этом моменте бытия.
— Give in to the feeling...[14]
Последняя строка, произнесенная им в огне. Сделав шаг вперед, Алекс вышел из света огня в свет софитов, свет славы, и глаза его стали обводить огромный зал, спускаясь к первым рядам.
Внезапно их взгляды встретились. В черных омутах смятение сменилось удивлением, а оно — искренней радостью и неотделимой от нее страстью.
Все искры в его глазах были преподнесены ей. Здесь, сейчас. Всегда.
[1] Режиссер, работающий за кулисами.
[2] Любовь — это чувство (англ.) Здесь и далее — строки из песни «Give In to Me» Майкла Джексона.
[3] Сдайся мне... (англ.)
[4] Утоли мое желание! (англ.)
[5] Поговори со мной, женщина... (англ.)
[6] Ведь я в огне! (англ.)
[7] Я в полном порядке. Мне нужно обрести душевный покой... Нет! (англ.)
[8] Любовь — это женщина... (англ.)
[9] Дари это, когда я хочу... (англ.)
[10] Вознося меня выше... (англ.)
[11] Утоли мое чувство! (англ.)
[12] Не как леди. Поговори со мной, детка! (англ.)
[13] Брось меня в огонь! (англ.)
[14] Сдайся этому чувству... (англ.)