Дискуссия «Музей о музее»
Дискуссия «Музей о музее» прошла 14 октября 2024 года в рамках деловой программы Профессионального музейного форума «Музейный Олимп» на теплоходе «Лебединое озеро»
Анна Щербакова, музейный эксперт и куратор
Юлия Тавризян, директор Пермской художественной галереи;
Петр Неплюев, научный сотрудник отдела истории Пермского краеведческого музея;
Юлия Мачевская, начальник отдела «Мастерская Аникушина» Государственного музея городской скульптуры;
Марина Линович, директор Государственного литературного музея «ХХ век»
Разговор, который мы начинаем сейчас, — продолжение наших размышлений про музейные коллекции на Пермском музейном форуме (по итогам форума вышел сборник докладов) и на лаборатории в Норильске. Сейчас появились проекты, в которых музей рефлексирует о самом себе, редкие пока проекты. Как музей говорит сам о себе?
Как будет построена сессия? Я скажу короткое вступительное слово, представлю участников, дальше дам слово каждому участнику по заранее заготовленному плану. Экспертам предлагалось выбрать суждение о музее, составить свое мнение – либо развить его, либо опровергнуть, предложив свое видение. Напоминаю, что мы разговариваем про нашу профессию, и попрошу не уходить в детали, госзадания и проч. Устроим музейную философию. Я тоже выбрала три цитаты. Вот они:
«Музей не осознает проблем собственной герметичности» (Наиля Аллахвердиева на лаборатории «РЕ-музей»)
Музей всегда себя исключает из всех контекстов. Об этом говорил Михаил Гнедовский на Пермском форуме: мы не анализируем, как коллекции появились, что повлияло на их появление. Даже, когда мы делаем выставку про музей, например, к юбилею, там часто нет ни контекста, ни людей (посетителей, сотрудников). Герметичность музея — проблема.
«Большая часть слов про музейное проектирование — музейная мода» (Леонид Копылов)
Герметичность мы маскируем огромным количеством модных слов.
«Раскрыть истинную природу музейных проблем – значит обнаружить их причину, что неизбежно приведет к резкой критике и связанными с ней рисками. Ведь если кто-то видит проблему и знает ее причину, то умалчивать об этом – признак трусости. Закрыться в научной башни из слоновой кости – форма преднамеренного эскапизма. Когда мы погружаемся в себя для того, чтобы уйти от окружающих нас проблемам, велика вероятность того, что внутри себя мы сталкиваемся с теми же самыми проблемами, которых старались избежать» (Томислав Шола «Вечность здесь больше не живет»)
Мы не формулируем ряд проблем, который стоит перед нами, как перед профессионалами, когда говорим про музей как про институцию. Не проговариваем проблемы.
Этот разговор — признание того, что все названное существует как проблема.
Петр Неплюев
«Лучший вид на музей все еще открывается с высоты башни из слоновой кости» (Филипп де Монтебелло, директор музея Метрополитен в Нью-Йорке)
Можно спорить, все зависит от оптики. Если мы говорим про музей, лучше смотреть с земли, оттуда виднее. Когда мы создавали наш проект «Антропология краеведческого», цель была посмотреть на самих себя с «земли». Нашему музею в следующем году 135 лет. Если поставить запятую, то получится 13,5 лет — переходный возраст — кем/каким будет музей в будущем? Перед нами вставала дилемма, какими мы будем дальше. В какие практики включимся? Нужно это исследовать. Прежде, чем что-то менять, нужно понять, кто мы такие. В проекте мы использовали автоэтнографический метод.
Анна Щербакова: Вам не кажется, что в этом есть самолюбование?
Петр Неплюев: А как без этого?
Анна Щербакова: То есть вы музеефицируете сами себя?
Петр Неплюев: В какой-то степени— да.
Анна Щербакова: Посетителю интересна ваша жизнь?
Петр Неплюев: Мы рассчитываем на музейщиков, предложили тему и надеемся, что к нам присоединиться, что получится разговор о том, что такое музей, о тех, кто работает в краеведческом музее сегодня.
Анна Щербакова: Как музейная коллекция, история здания, история музея включается в ваше исследование? Пу сути, вы в этой башне и остаетесь, если опираться на выбранную вами цитату.
Петр Неплюев: Мы смотрим не только на себя, но и на посетителя, на взаимодействия.
Анна Щербакова: У проекта нет конечной точки? Только гипотеза пока, которую вы проверяете?
Петр Неплюев: Да, пока проект продолжается.
Анна Щербакова: Сотрудники закончатся в какой-то момент. Что будет дальше?
Петр Неплюев: Это живая история.
Анна Щербакова: Куда вы денете медиаархив, когда закончите исследование?
Петр Неплюев: В итоге будет он будет музеефицирован и попадет в коллекцию музея.
Анна Щербакова: Вы описываете человека или музейного профессионала?
Петр Неплюев: Мы делаем и то, и то. Пытаемся понять, кто эти люди. Про профессионалов нам известно достаточно, а про людей — мало.
Юлия Тавризян
«Тезис третий о коллективе и коллекции Беда в том, что в музеях – и столичных, и провинциальных – самое худое в карточке или паспорте экспоната – это библиография, историография и история реставрации. Никто из исследователей планомерного, полноценного, историографического исследования этой вещи не сделал. А интерпретация начинается с анализа прошлых толкований оного артефакта в ансамбле, прежних опытов его экспозиции, хронологии и методики его реставраций. Нельзя интерпретировать без того, чтобы не учесть опыт предыдущих поколений». Геннадий Вдовин, «Музейная коллекция: актуальность интерпретации и интерпретация актуальности. Десять с небольшим тезисов о музейной интерпретации».
Мне показалось, что эти слова больше всего говорят про специфику той части музейных сотрудников, которые работают с коллекциями, а не с посетителями. Это про научную и кураторскую работу в большей степени. Научная работа в музее — это очень большой вопрос. Для меня было шоком в Дюссельдорфе, когда мы приехали на практику в музей К20, что туда за несколько лет до выставки пригласили специалиста по Матиссу. Музей занимался его обслуживанием. То есть музейная работа более практическая, более конкретная, чем творческие полёты.
Анна Щербакова: У нас в карточках предмета за редким исключением вообще ничего не написано.
Юлия Тавризян: Здесь в зале два хранителя Пермской галереи. Ксения начала работу с того, что перемерила всю деревянную скульптуру, размеры оказались другими и поэтому впечатления обо всех предметах были другими.
Анна Щербакова: Возможна ли история предмета вне времени или вне контекста интерпретация будет страдать?
Юлия Тавризян: Без понимания контекста невозможен ни один проект.
Анна Щербакова: Но при этом мы каждый раз изобретаем велосипед.
Юлия Тавризян: Да, мы изобретаем в чистом поле, потому что не можем учесть знания, которые есть у предыдущего поколения, они не передаются. Вот я опубликую, тогда и будете знать (с) Это многим музейщикам знакомая фраза.
Большая проблема преемственности и включения людей, которые накопили огромный материал, в то, чтобы они его передавали. Я не хочу ругать свое поколение — сама к нему отношусь, но обладая этими знаниям, иногда люди сами ими не пользуются, не создают контекст вокруг вещи, вокруг произведения.
Анна Щербакова: Есть чувство собственности, когда хранитель экспроприирует хранимое. Знания не пускают в оборот.
Юлия Тавризян: Я считаю, что это одна из самых больших проблем. Чувство собственности сильно отражает сильно принцип оргструктуры многих музее. Оргструктура по семейному типу. Перестройка этих отношений, в том числе отношений к предмету, начинается с изменений оргструктуры, взаимоотношений внутри коллектива. Эта проблема есть везде. Нам очень везет в том, что приходят новые сотрудники, им приходится начинать с нуля. Такого количества атрибуций, как за прошедшие год-два, у нас не было много лет. Это связано с программой реставрации, с одной стороны, с другой стороны — с бОльшей открытостью научного архива галереи. Наш собственный научный архив становится более открытым. Экспроприация уходит в прошлое. Огромный шаг сделан в сторону истории бытования вещей, истории здания. Физически видишь, как это происходит. Это большая радость.
Реплика из зала: «Очень согласны!»
Софья Кондратьева: Что кроме музейной этики и культуры, может изменить отношение к накоплению материала?
Юлия Тавризян: Издательские программы. Нужно, чтобы люди отдавали. Привлечение специалистов. Мы — музеи — очень боимся пустить к себе людей из смежных областей знания, а когда они приходят, они открывают другие смыслы.
Мария Правдина: Мы говорим с коллегами о том, что положить жизнь на изучение темы, и не поделиться, — обессмысливание своей жизни. Ничего же не останется. Если ли у вас, как у директора, инструменты, которые помогают сделать так, чтобы коллеги «отдавали» знания?
Юлия Тавризян: Мне кажется, такие проекты, как «Антропология краеведческого», работают на это. С людьми надо разговаривать. Это мое кредо. С посетителями, с коллегами. Со всеми надо разговаривать. Мы записываем интервью со старшим поколением сотрудников. Пока есть возможность спросить, надо спрашивать.
Марина Линович
«И если в начале ХХ века считалось, что посетителям транслируется (пусть и в популярной форме) научное знание, то в начале XXI века знание, которое извлекает из коллекций хранитель и то, о чем эти коллекции «рассказывают» посетителю, воспринимаются как совершенно разные вещи. Иначе говоря, сопровождающий коллекции нарратив хранителя радикально разошелся с нарративом, вернее, со множеством нарративов, адресованных публике. Таким образом, в современной музейной практике усугубилось расщепление музейной профессии на, с одной стороны, хранителя (по сути, жреца, обеспечивающего сохранную передачу коллекций – то ли для будущих поколений, то ли для представителей внеземных цивилизаций), а с другой – коммуникатора (то есть собирательного профессионала, обеспечивающего включение коллекций в современную живую культуру). Кто же из них отвечает за коллекцию?» Михаил Гнедовский «Критика музейных коллекций»
Я не так долго руковожу музеем. По основному образованию я философ. Разговор зашел на тему, с точки зрения которой я смотрю на всю деятельность. Мой предыдущий опыт работы не связан с музейным делом, поэтому я по-прежнему смотрю на музей как посетитель, с точки зрения посетителя.
Где искать правду? В музеях. Архивы могут с нами поспорить в смысле правды. Но мы с ними не спорим, мы дружим. Я как философ считаю, что музей — это часть общества, общество само по себе. Главная задача — хранить. Должна быть цель. Для чего? От погоды, природы, разграбления, от рискованных решений, от катастроф? Музей — место генерации смыслов. Для того, чтобы их передать, музей должен уметь взаимодействовать с современным поколением. Иначе ничего передать мы не сможем. Сильная позиция музея позволяет формировать культурную политику, не реагировать на нее, не страдать от нее, а формировать. Наш ресурс — вся история и культура отдельной страны. Кто, если не мы, передаст вечные ценности нашим поколениям?
Нам нужно овладеть современным языком. Мы использовали дневники, переписки, архивные документы, укомплектовали их в понятную для молодежи форму (проект о М. Зощенко, см. Вконтакте — прим. авт.): как он дружил, с кем он спорил. В понятной форме все можно было узнать, но то, что молодежь читала, — архивные записи Зощенко и его современников. Я могу сказать, что результат удивил нас самих — посещаемость возросла на 1330 процентов. ⅓ посетителей наших молодежь от 14 до 22 лет. Музей — место, где можно говорить.
Анна Щербакова: Вы спорите с цитатой?
Марина Линович: Нужно хранить, но хранить не бесцельно, а ради того, чтобы передать.
Анна Щербакова: Нужно работать с молодежью, вы правильно говорите. Музеи — это не страшно, они это понимают.
Марина Линович: Кроме того, хочу сказать, что сила накладывает огромную ответственность — за интерпретацию и за комплектования.
Анна Щербакова: Музей ответственен за то, как в музее будет выглядеть прошлое в будущем. Это понимание своей ответственности как института памяти.
Юлия Тавризян: Все ли надо хранить?
Марина Линович: Хранить надо избирательно, миссия — движущий фактор политики комплектования.
Анна Щербакова: «Политика комплектования» — словосочетание, которое мы произносим, как заклинание, но иногда за ним ничего не стоит.
Насколько объективно ваше представление о современном поколении, подростках, их потребностях — это ваше личное восприятие или результат исследования?
Марина Линович: Мы в проекте — наставники. Наша методическая база, наши решения, наше понимание того, как нужно. Молодые люди участвуют в части подачи, но смыслы — наши. Музей имеет право на высказывание.
Юлия Мачевская
«Даже злая отечественная журналистика не рискует поднять руку на музеи. Откройте любую газету, и вы найдете язвительную рецензию на театральную постановку, но рядом обязательно будет очень добрый, иногда приторный отчет об открытии очередной музейной выставки. Музеи не просто защищены от критики – они вовсе не знают, что такое критика» Михаил Гнедовский, вступительное слово к книге Томислава Шолы «Вечность здесь больше не живет»
Я на стороне тех, кто считает, что музей для людей. Я далекий от философских размышлений человек, считаю себя коммуникатором и переводчиком с языка предмета на язык людей, которые приходят. Знание как таковое можно получить во многих местах, мне кажется. Музей — это площадка, куда мы приходим за уникальным опытом.
Анна Щербакова: То есть речь идет не столько о передаче научного знания?
Юлия Мачевская : Не отрицаю эту роль музея, но она далеко не единственная сегодня. Я работаю в художественном музее, мы много работаем с современным искусством, наш опыт можно расширить и на другие музеи. Однажды в разговоре с художником всплыла идея о том, что самое ценное, что может человек унести с выставки, — удивление. Для меня важно налаживать мосты между художником и обычными людьми, мы ставим художника вровень со зрителями.
Комментарий из зала: Разворот в сторону посетителя такой фундаментальный, что, кажется, мы забываем родной музейный язык. Мы слишком слишком сильно развернулись в сторону посетителя.
Переводчик должен знать два языка (с)
Наталья Федянина: Мне кажется цитата провокативная. Мне коммуникаторы ближе, но должна быть система противовесов и много других компетенций. Наша сила в том, что мы берем от современного мира навыки коммуникаторов, но важно и все остальное. В музее должны быть сильные хранители, научные сотрудники. Противоречия в цитате не вижу, ни один путь не «правильный» в чистом виде. Сложность — это то, в чем мы существуем.
Анна Щербакова: Да, мы развернулись к посетителю, а где граница? Где мы можем не идти на поводу у посетительского интереса? Это вопрос на будущее.
Юлия Тавризян: Не нужно забывать, что музейщик — носитель знания о предмете. Что важно хранить, — так это знания. Их хранить, их передавать, их вписывать в коммуникационную стратегию. Самое ценное, что есть у музейщика — знание о музейном предмете.
Анна Щербакова: Наша дискуссия завершается, я надеюсь, мы где-нибудь в другом месте продолжим этот разговор.