[2] РАМА ЯМЫ
Улицы обвили мою шею. Придавили щекой к облупившейся штукатурке стен. Решетки балконов переплавились в наручники, водосточные трубы — в кандалы.
Щёлк. Щёлк. Задержали. «Смотрела на небо».
Ко мне подошёл человек с рюкзаком- холодильником. Он остановился напротив, снял с плечей жёлтую стиральную машину и достал из неё пылесос. Пока я прикладывала карточку, незнакомец вытащил из пылесоса пылесборник, и протянул его мне. Ешь.
Я открыла сборник пыли. Он оказался полон кирпичей, несвалившихся с неба. Аппетит пропал, и я начала раскачивать этот пыльный пакет в мусорный бак. На пятой раскачке пылесборник был отпущен в полёт, и вдруг стало тесно. Я провалилась на этаж ниже, в болото.
Вновь посмотрела на небо. Через дыру в асфальте на меня расплакался город. Деревья вокруг мусорного бака сгибались от хохота и аплодировали этой сценке. Я пригрозила им кулаком, но тут же опомнилась и извинилась. Через месяц их больше не будет. Я видела это на фотографиях прошлого века.
Яму, в которой я затонула, залатали жидким асфальтом. Намокла одежда. За все эти годы я так и не научилась одеваться по погоде. Во что бы я себя не обрамляла, болото просачивалось под кожу, задавало тон. Как инфузории туфельки. Это такая обувь, которая перекрашивает колготки из «телесного» цвета в цвет завода им. Кирова.
Что-то кольнуло в бок. Я села в автобус и тонула, не сопротивляясь. Водитель автобуса ни о чём меня не спросил, вот и я, маленькая, спрашивать его ни о чём не стала. Время не ведает имени своего пассажира — оно безразлично везёт меня из ниоткуда в никуда. И только дурак будет из-за этого грустить. Я дурак, но дураку всё время красиво.
Что-то кольнуло опять. Я хуевывернулась и вытащила из-под ребра шпиль. На море на океане есть остров, на том острове крепость стоит, под крепостью болото зарыто, в болоте — автобус, в автобусе — я, во мне — шпиль, — смерть Петра. Как можно строить ямы на болоте, Пётр?
Я вернулась домой и запихнула себя в душ, смыть несъедобную пыль. И тут городская труба заорала:
— Она была моей, моей! Я не отпущу её! Ей нужны закоулки, тайны, всё скрытое и помазанное временем. У меня это есть. Она редкий житель с редкими корнями. Кто-то из её предков даже строил меня. Но всё реже она гуляет по мне, и давно я не слышал ласковых слов в какой-либо из своих адресов. Выросла девочка, и уже не так часто я попадаю в объектив её мыслей. Приходится заманивать в ямы, как сегодня…
Я набрала в рот тяжёлой воды. Это трубы обо мне?
— Ты ж, мда, конеччно… налажжал. Табличек большше, деревьев меньшше. Она сс трудом переноссит твоё облыссение. Заселяешшь себя вссяким быдлом. Кажждый день давлюссь твоей пылью, пшшгкх. А я, я её слушшаю, воодушшевляю, делаю луччшше… А тебе она большше не доверяет-тс. Ты душшишь её… и она жждёт, когда ты её отпусстишшь…
Голоса замолкли, разговор прекратился. В доме на улице Полярников прорвало трубу. Меня окатило чёрным кипятком. На кухне заистерил чайник. Зазвонил домофон. За стенкой соседка включила новости. Болото вспыхнуло пожаром. Я схватилась за лицо и попыталась стянусь с себя кожу.
Когда не получилось, я подошла к окну и посмотрела на небо. В сером куполе не было ям. На детской площадке играли две вороны. Они составляли из мусора слово «эмиграция». Я вернулась в ванную комнату, проверить, не пошла ли вода. Когда я открыла кран, из него потекли чёрные буквы «э», «м», «и», «г», «р», «а», «ц», «и», «я». Вновь позвонили в домафон: «А-аткройте пажалста, эт па-пачталион, я принёс эм-миграцию». Я вышла на балкон. Сверху на меня выкинули окурок. На нём было написано «ВАЛИ».
На следующий день улицы вновь обвили мою шею. Подоконники и фонари царапали горло. Я направилась к самой большой яме города. Рама ямы вся стояла в пробках. Я посмотрела на шпиль, на ангела. И прошептала ему:
— Останься в моём сердце таким же юным и вольным, какой была и я, когда мы проводили свои одиночества вместе. Останься и отпусти.
Ангел обернулся воробьём и подлетел ко мне. Клюнул в ботинок и чирикнул: