Из Кампании в Рим. Гл.1. Неаполь, первые впечатления и апокалипсис в Помпеях.
Весь вечер по приезде в Неаполь мы в смутном состоянии сознания пытались обустроить наше жилище, а именно понять, почему так холодно, нет горячей воды и не работает душ. Мы пару часов бессмысленно слонялись по большим апартаментам, рассчитанным на шестерых, включали и выключали по очереди множество кнопок, рычагов, винтов и выключателей, после чего Женя, движимая материнским инстинктом (больше похвастаться было нечем), рывком повернула, ввинтила и продавила что надо, и в квартире наступили желанный покой и благоденствие. С чем мы и легли спать 28 декабря ночью.
Надо сказать сразу, что получить желаемые разъяснения от неаполитанцев чрезвычайно сложно, и не только потому, что они не владеют иностранными языками (это как раз не препятствие), а, скорее, в силу общей дезорганизованности или нестабильности их мышления. Тоня, пробывшая до нас всего полдня в Неаполе, сразу сообщила, что при переходе дороги, например, требуется только одно качество – решительность. Никто не соблюдает правил дорожного движения – это понятно, но если горемычный пешеход вдруг замешкается, завидев, например, красный сигнал светофора, то он сильно рискует быть сбитым на середине дороги; если же он задумает перейти дорогу по правилам, то, скорее всего, останется на тротуаре надолго, пока сердобольный итальянец не подтолкнет его ненавязчиво в спину.
Не менее часа мы разбирались в структуре Неаполитанского Чентрале (центрального вокзала), и это притом, что были наслышаны о его организации. Все билеты, кроме тренитальевских, на всевозможные, в том числе и метрополитеновские поезда, продаются в табачных лавках, и нигде больше; единого билета на все виды транспорта не существует, в окошках «информация» сидят люди, владеющие только итальянским, и баста. В общем, наш первый купленный билет в Помпеи прослужил нам дважды: мы не поняли, где его компостировать, потому проехали по нему ещё и обратно.
В школе мы предусмотрительно получили справки на итальянском языке о том, что преподаем историю искусства, поэтому необходимости в артекарте не было, но каждый раз в музеях, даже одинакового государственного профиля, к нашим бумагам служащие подходили творчески: кто-то пускал свободно, кто-то требовал полцены, кого-то крайне интересовало наше гражданство. Понятно, что частные музеи держали оборону крепко: плати по полной, хоть ты и трижды католик, римлянин и учитель!
Мы разомлели по пути от станции к Помпеям: суровая неаполитанская зима обогрела нас солнышком, бесстыдно выставила пальмы, фонтаны, жгучую для нашего северного взгляда зелень. Трогательно смотрелись заигрывания с нашими новогодними атрибутами.
В Помпеях все наши справки сработали, и мы доверчиво кинулись под своды первой же экспозиции. Здесь гипсы, залитые в пустоты, они остались от тел, которые обволакивала вулканическая материя. Так и лежат в разных позах те, кто задохнулся от выбросов газа: один со сложенными на груди руками, может быть, из первых христиан (дело-то было в 79 году нашей эры)?
Потом мы долго бродили по римскому городу, вполне, как ни странно, «живому»: здесь термы, прачечные, столовые, форум, амфитеатр, дома аристократов, здесь бедняцкий публичный дом, где на фресках выставлены услуги, предлагаемые клиентам.
Мы после признались друг другу в том, что чувства, которые мы испытывали, были вызваны не только праздным интересом, они сопровождались довольно сильным волнением, острым переживанием по поводу гибели этих самых античных бедолаг. С чего бы? Мало ли кто и по каким неестественным причинам погиб без малого пару тысяч лет назад, и мало ли какие древние развалины попирали мои ступни в той же Италии? Я думала над этим после и поняла, что тому есть несколько причин. Во-первых, меня как человека не может не интриговать апокалиптический характер произошедшего: одно дело вражеская стрела, а другое – «геенна огненная». И ещё: передо мной разворачивалась трагедия, разработанная по всем правилам драматического искусства, и сейчас я не могла избавиться от чувства неестественности происходящего: я – в театральных декорациях.
Я имею дело не с жизнью, а с великолепным произведением искусства, изумительным ещё и потому, что эти люди создавали шедевры, их жизнь была тесно связана с живописью, архитектурой.
Я смотрю фильм, спектакль, читаю книгу, я внутри этого мира, в нем помпеяне ещё живы, но я-то знаю конец. И другим (или тем же) углом сознания я понимаю, что это вообще-то не декорация, не структурированный текст, а как бы … на самом деле было. И забавно диссонируют со всем этим апокалиптическим напряжением сознания картинки из "этой", вполне себе неаполитанской реальности: вот землекопы-археологи-сантехники откапывают какой-то древний по виду винт (это по дороге "туда"), вот спешно закапывают его обратно и задумчиво наблюдают за тем, что получилось (по нашей дороге "обратно").
Помню, приблизительно такие же чувства я испытывала на Смоленском кладбище перед заброшенными могилами семейства, умершего при неясных для меня обстоятельствах. Я выдумывала им истории смерти, верила в них и ужасалась, не забывая поглаживать местных котиков, выпалывать молодые побеги. Что реальнее - "то" или "это"? В общем, «весь мир - театр», да простят мне этот невинный постмодернизм.
В темноте мы возвращались в нашу квартирку, и по пути через площадь Гарибальди нас несколько раз в течение пяти дней пытались обворовать, по крайней мере, у Арины трижды в одном и том же месте площади расстегивали рюкзак, видимо, в смутной надежде, что она наконец-то в него положит что-нибудь ценное.