1. Александров и Александрова слобода.

Вроде, не пристало коренному петербуржцу завидовать москвичам, но иногда подмывает: и дело не только в географии, а прежде всего в погоде. К концу марта у питерцев накапливается такая тоска по солнцу, что люди начинают болеть, и не только душевно, то есть психически, но и буквально – всем подряд, они еле передвигают ноги, зеленеют, лица вытягиваются и принимают оттенок, который Гоголь бы назвал «геморроидальным». Во всех городах, которые мы посетили в 20-х числах марта, солнце палило честно, по-весеннему, и мы как из каторжных нор вылезли на свободу: задышали, зарезвились, а я даже выздоровела (ехала совершенно больная).

В Александрове, правда, солнышко ещё не разыгралось в полную силу, в городке было мрачновато, да мы и не в обиде: место такое.
На великолепном двухэтажном поезде ночью задешево доехали до Москвы (могут же, когда хотят), затем рядышком, на Ярославском вокзале, пересели на тягучую электричку до Александрова. Там намылились сдать наш немудреный скарб в камеру хранения (днем, около 4-х часов отъезжал автобус до Юрьева-Польского). Не тут-то было: в целях борьбы с терроризмом все камеры хранения сняты и на ж\д, и на автовокзале. А что? Радикально – нет вещей, нет проблемы. Я бы ещё посоветовала туристов безмашинных ликвидировать – тоже источник, представляющий собой потенциальную угрозу безопасности. И в буфете, и в службах Автовокзала вещи взять отказались, искренне извиняясь: «Нам нельзя, нас проверяют». Пришлось добрести до ближайшего супермаркета: наши рюкзачки вполне поместились в небольшие ящички у входа. «Можно? - Конечно, если у вас с собой оружия нет».

Ну, и побрели мы себе по главной улице (Ленина, сама собой) в направлении Александровской слободы – столицы Опричнины, по пути наблюдая причудливые знаки смешения эпох.

Народ здесь по-московски подозрителен.
- Вы кого сейчас фотографировали, не меня ли?
- Нет, вот эту даму у церкви.

Вот она виднеется, Александрова слобода.

Так получилось, что наше путешествие неожиданно приобрело характер тематического: по местам жизни и деятельности Иоанна Васильевича IV, Грозного.

Сюда, в Александрову слободу прибыл в самом конце 1564 года царский поезд, состоящий из 4 тысяч саней. В сием, наводящим ужас на жителей Московии «кровопийственном граде», царь прожил 17 лет, отсюда он и правил, ходил в воинские походы, принимал послов, то есть здесь в эти годы располагалась и политическая, и своеобразная культурная столица государства. О её «своеобразии» существует множество мифов, которые трудно отделить от фактов, на такой вот полулегендарный сплав опирался Н.М. Карамзин (в «Истории Государства Российского»), он же представил картину жизни этого местечка, и, по-моему, с рассказом писателя-историка никто из современных ученых толком не спорит. Позволю себе обширную цитату: все это производит впечатление, честное слово.

"В сем грозно увеселительном жилище Иоанн посвящал большую часть времени церковной службе, чтобы непрестанною деятельностью успокоить душу. Он хотел даже обратить дворец в монастырь, а любимцев своих в иноков: выбрал из опричников 300 человек, самых злейших, назвал их братиею, себя игуменом, князя Афанасия Вяземского келарем, Малюту Скуратова параклисиархом; дал им тафьи, или скуфейки, и черные рясы, под коими носили они богатые, золотом блестящие кафтаны, с собольею опушкою; сочинил для них устав монашеский и служил примером в исполнении оного. Так описывают сию монастырскую жизнь Иоаннову. В четвертом часу утра он ходил на колокольню с царевичами и Малютою Скуратовым благовестить к заутрене, братья спешили в церковь; кто не являлся, того наказывали осьмидневным заключением. Служба продолжалась до шести или семи часов. Царь пел, читал, молился столь ревностно, что на лбу всегда оставались у него знаки крепких земных
поклонов. В восемь часов опять собирались к обедне, а в десять садились за братскую трапезу, все, кроме Иоанна, который, стоя, читал вслух душеспасительные наставления.

Между тем братья ели и пили досыта; всякий день казался праздником: не жалели ни вина, ни меду; остаток трапезы выносили из дворца на площадь для бедных. Игумен, то есть царь, обедал после, беседовал с любимцами о законе, дремал или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного. Казалось, что сие ужасное зрелище забавляло его:
он возвращался с видом сердечного удовольствия; шутил, говаривал тогда веселее обыкновенного. В восемь часов шли к вечерне; в десятом Иоанн уходил в спальню, где трое слепых рассказывали ему сказки; он слушал их и засыпал,но ненадолго: в полночь вставал, и день его начинался молитвою».

За время пребывания в этом светском монастыре Иоанн успел до смерти замучить не менее трех жен: одна (Марфа Собакина, выбранная им из двух тысяч невест, та самая «Марфа Васильевна я» из гайдаевского фильма, она же "Царская невеста")

прожила около двух недель после брака; другой повезло несколько больше – около четырех месяцев, затем в монастырь; третья пережила только первую брачную ночь, затем – мешок и в прорубь тут же, у дворца; четвертая надоела царю через год и тоже была сослана в монастырь, где очень быстро умерла; а если прав Карамзин в отношении последней, Василисы Милентьевой, то там вообще жуть кромешная: живьем закопал. Гомосексуальную связь с Федором Басмановым царь тоже, видимо, не слишком скрывал.

При всем этом Иоанн Грозный успевал ещё вести переписку, читать книги, сочинять что-то вроде оратории, в общем, вести активную духовную жизнь, и все это в состоянии экстатического морока, вызванного ещё и добровольной бессонницей. Опричники тоже спали урывками, по несколько часов в сутки, в основном они молились и мучили людей.

Понятно, что в средневековой Европе правители были, мягко говоря, не ангелы, чего стоил Генрих VIII – почти современник русского царя, но чудовищные деяния европейских монархов не были отягчены личным садизмом, нигде, вроде, не написано, что мучить людей тем доставляло удовольствие. Даже по меркам своего времени царь Иоанн был ужасен – и Александрова слобода – место особенное, с могучей аурой или как ещё назвать душную атмосферу, насыщенную человеческими страданиями, экстатическим религиозным мороком, яркими культурными стремлениями.

Увы, ничего этого в экспозициях не чувствуется. Многочисленные музеи вполне современны, с интерактивными заходами, но они совершенно не производят впечатления, хотя бы сравнимого с «Историей» Карамзина или с великолепным сочинением  А. Толстого «Князь Серебряный».

Ходили мы по улицам Слободы, наведывались в приятные по-своему музейчики типа «Дворянская гостиная» или «Интерьер крестьянской избы» - зачем здесь все это? Храмы красивые безусловно - только в Троицком соборе и удалось что-то почувствовать.

Пыталась я представить Александрову слободу по описанию  А. К. Толстого (из "Князя Серебряного") – выдуманному наверняка (хоть и на Карамзине основанному), но какому потрясающе-яркому! Почему бы музейщикам хотя бы не попробовать что-нибудь такое воспроизвести взамен унылых экспозиций?

«Въехав в Слободу, Серебряный увидел, что дворец или монастырь государев отделен от прочих зданий глубоким рвом и валом. Трудно описать великолепие и разнообразие этой обители. Ни одно окно не походило на другое, ни один столб не равнялся с другим узорами или краской. Множество глав венчали здание. Они теснились одна возле другой, громоздились одна на другую, и сквозили, и пузырились. Золото, серебро, цветные изразцы, как блестящая чешуя, покрывали дворец сверху донизу. Когда солнце его освещало, нельзя было издали догадаться, дворец ли это, или куст цветов исполинских, или то жар-птицы слетелись в густую стаю и распустили на солнце свои огненные перья.
Недалеко от дворца стоял печатный двор, с принадлежащею к нему словолитней, с жилищем наборщиков и с особым помещением для иностранных мастеров, выписанных Иоанном из Англии и Германии. Далее тянулись бесконечные дворцовые службы, в которых жили ключники, подключники, сытники, повара, хлебники, конюхи, псари, сокольники и всякие дворовые люди на всякий обиход.
Не малым богатством сияли слободские церкви. Славный храм Богоматери покрыт был снаружи яркою живописью; на каждом кирпиче блестел крест, и церковь казалась одетою в золотую сетку. Очаровательный вид этот разогнал на время черные мысли, которые не оставляли Серебряного во всю дорогу. Но вскоре неприятное зрелище напомнило князю его положение. Они проехали мимо нескольких виселиц, стоявших одна подле другой. Тут же были срубы с плахами и готовыми топорами. Срубы и виселицы, окрашенные черною краской, были выстроены крепко и прочно, не на день, не на год, а на многие лета!»

Наверняка по молодости я смогла бы воображением картины визуальные дополнить, а сейчас – увы - не получается.
Кстати, в Александровой слободе более 11 лет, свои лучшие годы (с 20 до 32), провела Елизавета Петровна (та самая, будущая «веселая Елисаветт»), её сюда с глаз долой отослала из столицы Анна Иоанновна. А мы и не знали.

В общем, примечательное местечко, тягостное впечатление оно на меня произвело. Мы и рады были в 15.40 отправиться в славный городок Юрьев-Польский.