4. Барселона. Город мертвых.

На кладбище горы Монжуик больше всех хотела попасть я – большой любитель подобного рода пространств. Спутники мои наивно повлеклись за мной, не понимая, что ждет их там, в Городе мертвых и, конечно же, принимая название очередного объекта как уместную, но в чем-то и тривиальную метафору.

Мы сели на фуникулер (это общественный транспорт)

и вышли на одном из склонов Монжуик или Еврейской горы – так называлась эта возвышенность, по бывшему здесь еврейскому кладбищу. Далее к Цитадели следует путь по канатной дороге (платной, естессно) – мы провожаем глазами благоустроенные кабинки

и карабкаемся по склону, следуя направлению веревочных путей. Навстречу попадаются спортивные немцы.
Цитадель – мрачное место, здесь проходили расправы над инакомыслящими во времена Франко, здесь располагались жуткие застенки, в общем, мы не пошли.

У Цитадели Монжуик была высшая точка пути, далее вдоль стены повлеклись мы по уже ровной дорожке к кладбищу, мимо гигантского порта. Он произвел на нас впечатление – этакий город, морской мегаполис, кадр из фантастического фильма.

Почему-то складывалось впечатление, что мы подглядываем сквозь кактусы за тайной жизнью Барселоны, невидимым простому глазу сердцем города.

В дальнейшем это впечатление будет усиливаться, мы перетекаем в мистическое пространство. Входим на кладбище не с главного входа – он внизу, у моря, мы же проникаем в него с горы, с самого верха, затем волнами будем откатывать вниз, к подножию. Здесь пусто, почти никого нет, мы проходим автобусную остановку и вдруг оказываемся в районе блочных хрущевок – в Веселом Поселке, например.

Вглядываемся в окна и понимаем, что перед нами колумбарий: окна – это семьи, они тут, за стеклом, – живут, наверное. К ним приезжают родственники – на машинах, а кто победнее – на автобусах, правда, чтобы пообщаться, им приходится подставить лесенку и специальным ключиком открыть дверцу, но это совсем не сложно.

Мы идем по площадям, видим часовенку, садимся передохнуть на скамейке у парка, смотрим вдаль: здесь, наверное, квартиры подороже – они с видом на море, там – подешевле – окна в окна. Впрочем, простора много, не тесно, есть и памятники, и живые цветы – бедный район, но тихий, спокойный: школа, садик, на площади можно в футбол погонять.

Ноги тяжелеют, в мыслях появляется подозрительная ясность – я понимаю, что вижу сон, кошмарный сон, удушливый. Пытаюсь вызвать культурные ассоциации – Бергман, «Земляничная поляна» (часы без стрелок); Педро Альмадовар «Все о моей матери» (последние кадры фильма) – не помогает, отсюда хочется уйти, разорвать пелену наваждения, вернуться на нормальное кладбище – и мы спускаемся – очень быстро.

Наконец мы видим обычные могильные плиты, надгробные памятники, но все ещё «простых людей», да и умерших недавно (всего на кладбище лежит более 150 тысяч).

Базаров думал, что из его могилы вырастет лопух, его южный сотоварищ получил кактус.

Вот любящие муж и жена – тоже не очень-то хотят по-простому лежать в земле.

Спускаемся на первый ярус, подходим.

Мы ищем кладбище эпохи модерн – за этим мы сюда и пришли, за надгробиями конца 19 – начала 20 века – стиль проник в Барселону настолько, что создал альтер-эго, второй Город-призрак. Первые захоронения на этом «стильном» кладбище появились в 1886 году, архитектор Леандр Альбареда задумал создать здесь город-сад, дать своеобразное продолжение стилю, который охватил всю столицу Каталонии. Денег, судя по всему, не жалели, ибо ориентировано кладбище на богатую буржуазию.
Слава Богу, сон на вершине горы Монжуик кончился, ушел кошмар обыденной, «пустой» смерти в блочных пятиэтажках, ячейках, смерти «для простых», и мы вошли в другой сон – или явь, где представлена смерть «для избранных».

Я не увидела здесь монументов скорби – её нет, автор надгробий и не призывает к столь простому излиянию горя со стороны родственников и друзей, честно сказать, смерть конкретного человека с его частной жизнью создателя концепции волнует мало. Перед нами – торжество смерти, её апофеоз, апогей, её запечатленное величие. Эмоции рвутся, возгоняются до точки кипения, Ангелы взмывают вверх на грандиозную высоту, распахивают крылья.

Скульптуры громоздятся – их так много, что, душе путника просто тесно, в самом деле долго оставаться здесь трудно, даже в саду.

В одном из районов кладбища есть спокойное место – модернистская идея живой растительности, сада, естественного продолжения жизни обретает здесь плоть: часовни в тени деревьев, кресты - сучья южного дерева, тихая нео-готика – нео-романтизм.

Но он заканчивается довольно скоро – стоит сойти с пригорка – там начинается… чем ближе к выходу – тем сильнее нагнетание памятников, буквально не протолкнуться от их натиска.

В каком-то смысле антихристианская идея эстетизации смерти, эстетизации переживаний смерти, собственно говоря, декаденс, я вижу здесь отчётливее, чем в стихах Бодлера. Помню выраженную, отчаянную телесность Христа в часовне Сан-Северо (Неаполь) – та же мистическая устремленность, возгонка эмоции до неразличения смерти и жизни – они сходятся на тонкой грани; необходим экстаз, сильнейшее переживание, сродни любовному, чтобы как-то удержать маргинальное состояние единства живого и неживого, жара и холода.

На розах снежинки растают,
но снег души остается,
и в лапах бегущих лет
он саваном обернется.

Тает ли этот снег,
когда смерть нас с тобой уносит?
Или будет и снег другой
и другие - лучшие - розы?

Фредерико Гарсиа Лорка. 1918 год, Гранада.

В общем, я бы ещё походила, кладбище огромное, но Гришка скис и сомлел, все-таки совсем не детское место.

Он не привык ныть, но здесь, бедняга, не мог терпеть – требовал, чтобы мы поскорее ушли. Тонька пыталась его отвлечь вопросами о футболе, пока мы с Женей бегали по могилам, заглядывая в лица статуям – тщетно. Он заявил, что уйдет сам, и эта угроза возымела действие, ибо кладбище выходит к территории порта, выбраться оттуда затруднительно – надо четко знать остановку автобуса (22 и 87, по-моему, они в разных местах). В общем, побежали мы домой изрядно ошарашенные. По-настоящему модерн я прочувствовала на кладбище – и это не случайно.