Масква и акрестности. Ч. 6. "Не широка, не глубока, шумит, бежит Москва-река"

В Коломне, что на Москве-реке, мы ночевали две ночи в стремном хостеле, о котором я ещё расскажу, то есть прожили без малого два дня и рассмотреть городок успели.

Коломна вообще мало напоминает русскую глубинку, несмотря на скромные размеры: старый город легко обходится за день. Сказывается близость к Москве, наверное, а может, начальство сдержанно ворует, то есть берет, но и вкладывает, но и заботится, и благоустраивает.

По сути, Старая Коломна – лишь часть солидного полиса, по другую сторону которого находится город-станция Голутвин, а сближение двух населенных пунктов, уже осуществившееся, напомнило мне старую лихачевскую идею разрастания и в конечном итоге соединения двух столиц в некий Москвапетербург.

Проспект Окрябрьской революции – главная артерия – бесконечен, около 500 номеров домов, мы жили в 236, что ли, то есть где-то посередине двух полюсов, в хостеле, созданном из прекрасной сталинской квартиры. В нем было все: камеры наблюдения в холле, шикарная мебель, дизайн, прекрасная сантехника, оборудованная кухня, плазменные телевизоры, но постояльцы… причем в буквальном смысле: все, кроме нас, жили в квартире месяцами. Перечислю: семья – отец, беременная жена и двое детей. Он – недавно откинувшийся, весь в наколках, говорит матом, не пьет, не работает. Она – лицо в страшной кожной болезни, наросты, не работает, орет на детей, выходит курить. Пожилая женщина – странная донельзя, не работает, смотрит исторический канал на кухне, стучит к нам в комнату в поиске уховерток. Мальчик лет 16, видимо, иногда учится – в первый вечер сел с нами за стол на кухне и выразил желание всех перестрелять из автомата. По речи – шизофреник в стадии обострения. В общем, препохабненькая квартирка, и что там делали все эти люди так долго, почему не сняли отдельные квартиры, мы так и не поняли.
Коломенский кремль – это отдельный городок – в нем улицы с названиями, деревянная историческая застройка, восстановленная вся. Кажется, что ты гуляешь в декорациях фильма, в окнах домов отражается дама в длинном драповом пальто, муфте и небольшой меховой шапочке, на каблучках, стройная, с румянцем и черными бровями. Да, конечно, это я.

Какие-то ракурсы подошли бы для «Сцен из Бориса Годунова» - до сих пор меня мучает эта постановка, хоть в марте уже в гимназии и сыграли, 25 детей, шестой и девятый классы, как вспомнишь… А здесь бы ходили дети, степенные, как думные дьяки, в образы вживались.

Вокруг Кремля тоже приятно бродить, культурно себя чувствовать. Вот башни – прямо Сан-Джимильяно,

ворота, как в любом средневековом городе, видали виды, еще Дмитрия Донского пропускали.

Но вот – заклятья Вечности коснулись
багряной арки Пятницких ворот;
и особняк с изысканным фронтоном
не памятником стал, а просто фоном.
А. Ахматова 1936

И современная туржизнь бурлит и радует, и коты от счастья светятся, и согласие города и деревни имеет место быть.

В Коломне такой количество музеев и музейчиков, что можно занимать себя целыми днями не покладая рук, просто переходя из одного дома в другой (к сожалению, 31 марта, в последний четверг месяца, все креативные музеи были закрыты, и мы не увидели ни фото, ни трамваев, ни пастилы, ни калачей, ни самоваров, ни жил-коммунал. быта, ни льна, ни мыла, ни органической культуры, ни посадских ремесел, даже большой краеведческий мы не посетили, увы).

В последний день долго добирались (пешком из дома, естественно) в церковь Иоанна Предтечи – самую древнюю постройку в Коломне, а нижний ярус и вовсе 14 века, при Дмитрии Донском возведен. На Городище.

Там похороны – три в очередь, так что внутрь не вошли. С реки вид, к сожалению, особняками перегорожен, а в целом эта часть – Городище приятное впечатление производит.

Под конец потащились зачем-то в Бобренев монастырь, туда надо топать километра два через Москву-реку. Половодье, кстати, вспучило мост – он не запирается, идти страшновато.

На берегу разлившейся реки, практически в луже сидит кот – мятежный дух его томит, воистину – есть ли в кошачьей среде байронические типы? Вот он – Пушкин в изгнании.

Поля, только что отошедшие от снега, выглядят голыми и беззащитными, это нам не чернозем.

И великолепный Коломенский кремль так издали красуется – редкая птица удержится от сантиментов в адрес Отечества – и убогого, и обильного, а учителю литературы услужливая память ещё «эти бедные селенья» подкинет, «… но странную любовью» ему вспомнится, а добьет психику «как в годы золотые» со стертыми шлеями.

Бобренев монастырь восстанавливается, скоро таким же белокаменным, как и Кремль, будет.

Подходим к могиле настоятеля. С другой стороны – женщина с мальчиком лет четырех-пяти, останавливаются у креста.

«Мама, он умер? Мама, и я умерну»? Мать молчит растерянно. Мальчонка вздыхает: «Да, конечно умерну, все умернут». И скачет дальше, жалуется, что замерз, что пора в машину и домой, там ужин, там игрушки. Мы тоже не то чтобы поскакали, но пошли себе к городу, поели и сели в автобус – он довез нас в Москву за полтора часа – оттуда к Оле и Сереже (пятница на дворе), а утром «Невский экспресс» - домой.