Тутаев, он же Романов-Борисоглебск
Хорошо приехать в город подкованным, вооружённым знаниями до зубов. Так я поступаю обычно, но не в этот раз, не с Тутаевым. Река Волга, какой-то никому не известный красноармеец, отобравший имя города у князей Романа, Бориса и Глеба, смутное воспоминание о гвоздях и овцах, почему-то связанных с этим местом, вот и вся информация. Ещё в кассе г. Ярославля нам задали трудную, и даже проблемную загадку: «Вам на Левую сторону или на Правую? – Да, нам бы обе посмотреть. – Тогда поезжайте до Правой: оттуда на Левую добираться проще». Мы, конечно, послушались, но долгое время воспринимали всё это как логическую задачку.
Итак, мы на Правой стороне (Волги, естественно). Бежим мимо бетонных брежневских коробок, стандартных «панелей» к великолепному Воскресенскому собору. Он построен в конце 17 века (1678 г.), то есть в эпоху расцвета ярославской архитектуры, отреставрирован к юбилею города и выглядит ослепительно.
Храм никогда не закрывался, и потому внутри – особая атмосфера строгого старинного благочестия. Знаменитые фрески, самая известная из которых «Сооружение Вавилонской башни», потемневшие от времени иконы в богатых окладах,
уникальное деревянное распятие,
деревянный Никола, которому прихожане сшили тапочки,
и, главное, – сразу притягивающий взгляд огромный трёхметровый образ Спаса. Это чудотворная икона, местная святыня. Два раза в год 40 мужчин обходят с ней весь город, на пароме переправляясь на левый берег.
Под иконой в храме – «окошко», через которое пролезают верующие, причём трижды - на третий раз бесноватые, больные успокаиваются.
В храме мы были свидетелями одной, удивившей нас сцены: вокруг закрытого гроба стоят, переминаются не слишком удручённые происходящим люди. Батюшка отвечает, видимо, на вопрос об отпевании: «Нет, не стану. Ну и что, что крещёный – в церковь не ходил, не причащался». Не знаем, чем там дело кончилось, но поняли мы, что место это серьезное, никак не благостное.
Дома уже, прилипнув к вездесущему инету, я вычитывала сюжеты из истории города. Мама дорогая! А ведь так бы и остался в памяти образ тихого волжского городка, не заезженного туристами, как Плёс, не заставленного сувенирами, а мирно доживающего свой век.
Вот только деструктивность какая-то чувствовалась в облике города: неплохо, в целом, отреставрированные храмы:
Церковь Троицы "на погосте" (1783)
и одновременно – жуткая необустроенность жизни в Левой, самой привлекательной части (город Романов). Нет водопровода, нет канализации, о столовых и кафе не может быть и речи, да, ещё мужчин молодых нет, только дворники.
Тоскливо как-то здесь и неспокойно: религиозная жизнь не иссякает
Покровская церковь на Левом берегу (никогда не закрывалась)
но силы город Романов оставляют несомненно. Всё-таки два гроба за несколько часов – на Правом и Левом берегу – это как-то чересчур, да и домиков половина на ладан дышит.
Отдельные слова скажу о переправе с Правого, цивилизованного берега (Борисоглебской стороны), на Левый (Романов): её нет. То есть нет моста вовсе, летом – паром, зимой – лёд, в межсезонье (тонкий лёд, ледоход) – ничего. На снимке вы видите полыньи, которые издали не устрашают,
а вблизи вызывают настоящий ужас: вроде, умом понимаешь, что не помрёшь, а страшно до смерти. Ноги в воду проваливаются посредине Волги, и хоть кричи. А по берегам красоты показывают – церкви куполами блестят, снег серебрится. «О, Волга, колыбель моя», – сказала я про себя, и задохнулась то ли от смеха, то ли от ужаса. Ничего, справились, перешли в Романов – когда-то промышленную и интеллектуальную часть города Романова-Борисоглебска. Кстати, в Покровской церкви есть чудотворная икона «О прибавлении ума», ей молятся о прибавлении интеллектуальных, творческих сил. Как-то не заметили мы, чтоб романовцы чем-то отличались от других людей, чтоб чело их было отмечено особой печатью. Люди как люди.
Да, пришла пора рассказать несколько сюжетов из истории края. Жил себе город, основанный князем Романом ни шатко, ни валко, пока не заехал сюда (по дороге из Кириллово-Белозерского монастыря) Иван Грозный в 1563 году. То ли сильно понравился царю городок, то ли совсем наоборот (затейлив душевный мир Ивана IV), но отдал он его во владение ногайским мурзам (как оказалось, на двести лет). Таким образом Романов стал татарским улусом Ярославской области. Гости вели себя чрезвычайно бесцеремонно, о чем говорят жалобы православных граждан на имя царя. Как только Иван Грозный умер, понеслись прошения и к Федору Иоанновичу, и даже к Лжедмитрию. Ничего не помогло, но на каком-то этапе ногайцы и русские стали соратниками, отбиваясь от польских интервентов, которые разграбили город до основания и подожгли, ясное дело. И вот тут-то, рука об руку татары да русские города Романова собрали ополчение и освободили Ярославль, а потом с Мининым и Пожарским на Москву пошли. И всё равно сильно не любили их местные: как только вышел указ в 1760 году о переселении татар, отказавшиеся принять православие, все мечети разобрали. Кстати, из православных романовских татар пошли Юсуповы, Кутумовы, Сабанеевы.
(фото Natali )
Параллельно со всеми этими событиями разыгрывалась в городе и другая драма – раскольничья. В Романове жил и проповедовал сподвижник протопопа Ааавкума Лазарь. Рассказы о жизни этого человека, о пытках, применявшихся к нему, производят сильное впечатление. Не менее потрясают тексты, повествующие о жизни обычных раскольников, коих в 17 веке здесь было великое множество.
Итак, только отрывки из текстов (http://www.gradromanov.ru ссылки на источники есть): «было весь Романов согласился в воду и огонь без запности /запинки?/готов», - пишет инок Ефросим о готовности раскольников к массовым самоубийствам. (Я, признаться, думала о самосожжении как очистительной смерти для старообрядцев, но утопление в Волге, оказывается, тоже возможно – «в огонь и в воду»). «О, братья и сестры! – провозглашали проповедники перед предполагаемым концом света в 1687 году, - довольно идти к попам на поклон, а давайте вместе с женами и детьми в Царство божие». «Звероподобный», как его называли местные, Андрей говорил: «Хотел бы я, дабы весь Романов пришел на берег Волги с женами бы да с детьми, побросалися бы на дно, чтобы не увлекаться соблазнами мира». И добавлял при этом: «Взял бы я сам огонь и запалил бы город, как бы было весело, как бы сгорел он из конца в конец со старцами и младенцами, чтобы никто не принял из них антихристовой печати». Удивительно то, что эти люди, проповедники, каждый раз, во всех выступлениях подчеркивают, что убиться надобно обязательно с детьми, стариками да женами. Но более всего поразил меня разговор романовских мальчишек: «Пойдем в огонь, на том свете рубахи будут золотые, сапоги красные, меду, орехов и яблок довольно, пожжемся сами, но антихристу не поклонимся». Не думаю, что эти дети страдали от голода и холода как беспризорники, бежавшие в Туркестан. Скорее, их эстетически привлекает огненная картинка запредельного мира, да и сам акт сожжения. Это праздничные, пасхальные эмоции, по-детски наивные, и потому как-то особенно «цепляющие».
В конце 19 века из шести с лишним тысяч жителей Романова более двух были староверами.
А вот так, на грани лубочной эстетики, видел провинциальную жизнь города Романова Кустодиев.
Сейчас всё это выглядит несколько иначе.
В Романове мы видели один из лучших, на мой взгляд, провинциальных музеев – банковского дела с комнатами банкира и его семьи. Там же, кстати, и знаменитые романовские гвозди отдельной экспозицией, и овечки.
Напоследок – несколько фотографий фресок Покровской церкви (17 век).
