Долгое путешествие. Италия, Греция. Ч. 15. Загори - горы, ущелья, монастыри, покой и воля.
Прокатиться до деревни Папинго через Вицу и Монодендри, по заповеднику Загори (кажется, он так называется) я и мечтать не могла, максимум, на что рассчитывала – это доехать до какой-нибудь ближайшей деревни на автобусе и там походить полдня, не выпуская из рук навигатор.
Пишут, что Загори - это 46 деревень, расположенных в долинах и на склонах Северного Пинда вокруг ущелий Аоос и Викос. Насколько я поняла, поселения в этих не слишком-то приспособленных для жизни местах стали появляться веке в 15, сюда греки уходили от турок, основывали здесь монастыри, сохраняли национальную культуру.
Нам несказанно повезло: Леонидас сам предложил нам вояж на своей машине, похоже, мы ему действительно понравились. Леонидас – человек, у которого в каждом уголке Эпира, во всех местах, где мы останавливались, есть друзья, он всем френд и камрад. В прошлом он фермер, имел солидное хозяйство под Яниной, но потом что-то произошло, и теперь у него сеть апартаментов, Леонидасу 73 года (не скрывает), но он полон сил, осваивает новые виды бизнеса, а нас возил, насколько я поняла, ещё и в разведывательных целях.
Как раз накануне нашего вояжа стали ясны масштабы трагедии в Восточной Аттике, в поселении Мати (назавтра из окошка самолета мы увидим сполохи пожаров), и Леонидас с утра невесел. Он считает, что это поджог, что виноваты турки, и видимо, таково общее мнение, похоже, что во всех трагедиях греческой истории и современности греки склонны винить турок. Леонидас считает, что Европа на их стороне, и Америка тоже, потому как они противники ортодоксии (православия) и во всем руководствуются финансовыми интересами. Более всего он имеет претензии к немцам (война у них в крови) и к итальянцам: обе нации – зачинщики Второй мировой, а у него отец воевал. Кстати, подозрительное отношение к итальянцам я заметила и в музее Греции. Однако при всей любви к русским современную российскую власть он тоже не признает, осуждает («Путин хочет добра лишь для себя и своих друзей»). Леонидас очень внимательно смотрит на людей, в особенности на женщин – их он бескорыстно, искренне и от всей души любит. «Я так и подумал, что твоя мама – учительница», - сообщил он Тоньке, чем поверг меня в уныние, однако в его устах это, конечно, комплемент, не хуже других, щедро отпускаемых в мой адрес. За такими разговорами, о политике, моде, кино («О, Россия, Татьяна Самойлова, Анна Каренина»), поп-музыке, мы коротали длинные серпантинные переезды,
такие, что бесстрашная Женя порой закрывала глаза, Тоня зеленела, а я иногда забывала выдохнуть. Весь день мы крутились по горам и видели такие панорамы, такие панорамы…, иногда казалось, что мы сейчас поднимемся (не взлетим, нет) выше гор, если будем продолжать в том же духе.
Зато остановки – чистый восторг. Местечко Вица и чуть дальше. Вода холоднющая, какая-то первозданная, только что родившаяся, сформированная из кислорода и чего-то ещё. Знаменитый мост – и Тонька.
Вот она – деревня Папинго, Большое Папинго. Там Леонидас посоветовал Тоньке провести медовый месяц, она не воодушевилась, а вот я, если б мне предложили, честное слово, лучшего места не искала бы.
В церкви современная роспись (на Фликре есть), снаружи – два флага, второй Леонидас специально снял и развернул, чтобы все видели – византийский.
Чуть за деревней – ущелье и ванна, образованная стекающей водой. Там есть люди (Тоня предположила, что немцы, но нет – все же греки). Вода холодная, Леонидас сказал, что 6 градусов, по моим ощущениям все же теплее, но не сильно. Самые отважные – Женя и Тоня. Мужик на заднем плане встал намертво, и никак было не обойти его фотоаппаратом, снялся он с якоря только после того, как женщины ушли.
Гришка примеривался спрыгнуть со скалы, я его, понятное дело, отговариваю, потому как разбить ноги о камень, о подводное плато легче легкого, допрыгнуть до глубокого места не так-то просто, не имея опыта прыжков. Женя-мать в таких случаях занимает позицию «онжемальчик», а Тоня вообще не имеет убеждений. В результате Гришка прыгает и допрыгивает, пострел.
На обратном пути они зачем-то демонстрируют мне свое бесстрашие (называют это «тутнеопаснопараноикбебебе»),
и мы опять садимся в машину, чтобы зарулить в деревню Монодендри и заглянуть в глаза ущелью Викос. Опять проделываем финт "немолодая леди и её больная нога", подъезжаем к самому краю.
Я, к сожалению, не очень-то умею фотографировать пейзажи, но я видела хорошие фотографии этих мест – и… Банальная мысль, что они не передают, не совсем верна, в той же степени и поэты-романтики не адекватны этой картинке, но почему бы не согласиться с их языком, с их «одичалыми хребтами»? Горы имеют запах – влажный, бесцветный, так пахнет то, что ничем не пахнет, холодным камнем, но насыщенно, сильно. Там очень чисто, в горах, не хочется (мне) ни поэзии, ни музыки, никаких текстов, интертекстов, цитат, они даже и не приходят, как-то ничего не приходит и ничего не остается – я бы здесь и впала в нирвану, если бы умела/хотела.
Под ногами – отвесная скала, впереди – камень, позади – деревня, жилье, оно все-таки недалеко, ты всегда можешь вернуться… Спутники мои, конечно, поперлись по дорожке в скале под руководством Леонидаса, я даже не заглядывала за этот угол, хотя дошла довольно далеко, почему-то очень страшно не было.
Монастырь Параскевы, 15 век, там неплохо сохранившаяся роспись.
Ну и все, к вечеру прибыли, спустились на землю.
Леонидас тоже как-то иначе смотрел и на нас, на дорогу, не то, что утром. «Если думы тебя тяготят – отправляйся в горы», - так он нам сказал. Заветы романтиков – в жизнь! Не знали, как благодарить Леонидаса, а он только отмахивался – «Да мне в радость». Такой человек – солнечный.
