Поволжье хмурым мартом. Ч.4. Саратов. Эпизоды (2).

У каждого города есть свой патрон, а то и несколько, у Саратова этот человек – Чернышевский, личность безусловно яркая, но в советское время сильно залакированная, подретушированная до полного обезличивания, а в Новое время его образ формировался, скорее, в пику прежнему, что справедливо, но не объясняет.

Я сохранила со студенческих времен некоторые сантименты в отношении этого человека и, главным образом, в отношении главного романа «Что делать» – я его, наверное, даже люблю, несмотря ни на что. Хотелось поближе узнать человека, образ которого у меня никак не складывался: попович, крестился на церкви, с плохим французским, вольтерьянец, революционер, феминист, на портретах – личность темная, фотографий мало.

Идем в музей – он расположился в доме родителей и впоследствии, после поражения Чернышевского в правах, – в доме близких родственников писателя Пыпиных. Ну что, экспозиция не привлекает, увы. В кассе нам предложили экскурсию, сказали, без нее, мол, смотреть не стоит, но мы не соглашаемся, биографию писателя я помню неплохо по разным книгам, да и что за музей, думаем мы, в котором все поймешь только с экскурсией. Увы, фотографии, письма, документы расположены густо, но совершенно неинтересно, образ эпохи, образ писателя не складываются, какая-либо концепция экспонирования отсутствует. Скучновато, хоть и любопытно местами.

Дом писателя как-то тоже ничего мне о нем не сказал, может быть, я не сумела вслушаться?

По-настоящему удивил лишь домик Ольги Сократовны, она жила там сначала с детьми, потом одна, после конфискации имущества мужа, практически приживалкой у родственников. Какой угодно я могла представить себе эту женщину, но не уютной старушкой, доживающей годы за вышиванием, чтением Библии да воспоминаниями о странной семейной жизни.

Наверное, такую же старость уготовил писатель своей Вере Павловне, это она умела находить радость в еде, в быту, радоваться мелочам, так самозабвенно стремиться к счастью.
Кстати, на территории музейного комплекса (чуть поодаль) в собственном доме живет Павел (?) Чернышевский – прямой потомок Николая Гавриловича.
Саратов – город более-менее плоский (не то что Нижний Новгород), но на окраине имеется здоровенный холм, отрогом выходящий к Волге – Соколовая гора. Поднимаемся на гору, тяжело.

На западном её краю имеется ещё и 100-метровый насыпной холм с памятником «Журавли», а вся поверхность горы – по сути, музей, по большей части посвященный событиям Великой отечественной с демонстрацией боевой техники. «Памятник /«Журавли»/ представляет собой три железобетонных пилона высотой 40 метров со стилизованным изображением двенадцати журавлей, символизирующих души погибших солдат. Образ летящих журавлей подсказан в песне «Журавли» на слова Гамзатова». (Из Вики).

Памятник в духе застойных времен (1977 – 80), то есть немножко «ни о чем», но со звездой, с романтической слезой в голосе. Звезда здесь стилистически абсолютно неуместна, но идеологически необходима. «Мамаев курган» – ансамбль, созданный в 60-е, – совершенно другая интенция, другое напряжение, другая эстетика, и никаких золотых звезд. Тема журавлей – душ умерших – актуализировалась, наверное, в европейской романтической литературе, и в отечественной примеры есть, и очень даже известные. Смерть солдат в советской песне эстетизируется, их души парят над родиной подобно Ивиковым журавлям, но бесцельно, у них нет задачи, которая оправдывала бы эти долгие скитания, и клин почему-то «усталый», он «на исходе дня», то есть какую-то память о войне души солдат хранят, но зачем? И герой устал – он тоже ищет в клине свое место. Мандельштамовский журавлиный клин, летящий в чужие рубежи, тоже – души, но неделимые на живых и мертвых, они в едином пространстве человеческой культуры, а тут, в песне, что? Вот в этом сочетании смысловой мути, сентиментального пафоса вкупе с монументальностью исполнения для меня много лажи. Её совсем нет в памятниках «Мамаева кургана».
Далее по горе – музей военной техники – очень даже любопытный, шагаем под песни военного и послевоенного времени – «Эх, путь-дорожка», «День Победы»,

проходим мимо концептов в совершенно другой стилистике – не впечатляют,

выходим к этно-деревне, созданной с благой целью показать многонациональный состав жителей Поволжья. К сожалению, исполнение замысла подкачало: никакой этно-деревни, скансена нет, есть неубедительные дома, часть из которых – кафе. Далее, в завершении, так сказать, патриотической темы – блеклые, но идеологически выверенные памятники героям, подборка понятная: религиозно-боевая.

Мы уверенно прем дальше, но тут расчищенная дорога предательски заканчивается, далее тропинка – наст средней упругости и устойчивости. Возвращаться не хочется, мимо каких-то нефтекачалок (?)

идем дальше и оказываемся на высоком краю горы,

за ней начинается спуск в деревню, но тропинка все менее убедительна, а снега в этом году намело много. Помню, дочь моя, в каком-то полузаброшенном бомжатском подвале Торжка (бывшем кузнечном цехе), сетовала: «У всех мамы как мамы, а ты вечно найдешь приключения». Так вот, спускаемся мы с горы по чуть утрамбованному насту, как Андрей Миронов в «Бриллиантовой руке» по гребню морского брода. Чуть оступишься – почти по пояс в снегу, без надежды на поправку положения: опереться-то не на что, можно так и застрять, подобно Святогору, навеки.

Можно и доползти, конечно, по склону, но у меня фотоаппарат на пузе, я берегу его как младенца, держу на руках. Не спрашивайте, как, но дошли, спустились до Затона (это район Саратова),

сели на маршрутку и покатили в центр. Даже позволили себе отобедать в ресторане у моста – так натерпелись.

Утром поехали в город Энегельс – бывший Покровск, читателям Льва Кассиля хорошо знакомый по роману «Кондуит и Швамбрания». Сейчас это практически пригород Саратова, туда мы отправились на местном автобусе и проехались по знаменитому мосту – классно. Волга. Я почитала отрывки-пересказы из воспоминаний депортированных немцев Поволжья (конец августа – осень 1941 года) и удивилась: они, как и все русские-советские люди, особые чувства испытывали к Волге, почему-то именно она, кормилица, вызывала особое отношение; все эти люди рыдали, по всем вагонам стоял стон именно в те минуты, когда поезд шел над Волгой. Прощались с домами – не плакали, на вокзалах – нет, а Волга – всё. Мы сразу оказались на набережной – по-моему, самом красивом месте города.

Мне понравились городские скульптурки, честное слово, по-моему, очень удачные и забавные.

Неподалеку от Энгельса – поле, куда приземлился после того самого полета Юрий Гагарин, поэтому здесь и сидят на лавочке двое – Королев и Гагарин.

Выходим на рынок, он, конечно, на главной площади – ООО! Я, по-моему, все уже сказала о местных рыбных рядах, но тут … я даже фотографировать не стала. Нас в хостеле в холодильнике уже дожидался здоровенный карась, поэтому здесь мы просто любовались, и восхищались, и завидовали. Женя страстно хотела увидеть памятник депортированным немцам, и мы пустились кружить по площади. Нашли, полузаброшенный, но с цветами, со стертыми надписями – немцев здесь нет совсем.

А когда-то, до войны, в Покровске-Энгельсе располагался немецкий анклав, центр республики советских немцев. О том, как проходила депортация, стоит почитать здесь https://gedenkbuch.rusdeutsch.ru/upload/files/Issledovania/012.pdf Ужас. Этническим немцам на территориях СССР и в зоне его влияния в Европе и во время, и после войны пришлось ох, как несладко. А жителям Энгельса не повезло сильно: они были подвержены депортации в первую очередь, и собираться им пришлось в 24 часа, не дожидаясь (и не дождавшись) ни компенсации за имущество, ни заработной платы за месяц работы. Тех, кто добрался до Казахстана, Алтая и Сибири (не умер в эшелонах от дизентерии), ждали голодные времена, особенно не повезло семьям, попавшим в колхозы: денег нет, довольствия нет, тяжелейшие с/х работы для инженеров, медиков, учителей, технологов непривычны и безнадежны. Голод.
Мы идем дальше по улицам Покровска и встречаем памятник Фантазеру, с совершенно еврейскими чертами лица.

Лев Кассиль? Возможно, его домик неподалеку, но почему абстрактный фантазер, а не конкретный член Литфонда? Идем дальше и видим концепт другой эпохи: вечно живая Надежда Крупская и вечно живые/погибшие героической смертью/ пионеры-герои времен Великой отечественной.

В устремлениях, вперили взоры… как тут не вспомнить многожды критикуемый, но страшно веселый роман Иванова «Пищеблок», про пионеров – вампиров?
А сам городок Энгельс, честно сказать, на нас с Женей не произвел особого впечатления,

но на набережную мы вышли ещё раз, все-таки Волга – «колыбель моя».