Поволжье хмурым мартом. Ч.5. Волгоград, Мамаев курган. "Смертны ли они"?
Но в крови горячечной поднимались мы,
Но глаза незрячие открывали мы…
Ночь на поезде из Саратова в Волгоград – и мы на вокзале. Практически сразу же поехали на Мамаев курган, там пробыли полдня, вернулись в центр, добрались до дома Павлова, потом просто пошатались, посмотрели на Волгу, но перебить впечатления от скульптурной композиции Мамаева кургана не смогло ничто, поэтому я напишу только о нем, о Кургане. Тем более, что это было последним сильным ударом по моим мозгам, – вечером того же дня мы «Победой» вылетали в Петербург. Ещё в Волгограде наконец-то мы увидели весну.
Об истории возникновения памятника рассказывать не буду: не верю, что кто-то не знает о Сталинградском котле, о великом переломе, об этой высоте, на которой несколько лет не вырастала трава, о скульпторе Вучетиче (кто-то видел и его Солдата в берлинском Трептов-парке). Важно, повторюсь, что композиция задумывалась и создавалась в 60-е годы, в те времена, когда живы были и переживания смерти, и переживания победы, и воспоминания о ХХ съезде партии. (Начало работы в 1959, окончание в 1967). Конечно, я видела все эти памятники ранее – на мониторе компьютера, на открытках, скульптура «Родина-мать зовет» мне представлялась шлягером. Да, я понимала, что ансамбль Мамаева кургана – один из лучших советских воинских памятников, да, я ожидала сильного впечатления, но действительность превзошла – и не только силой воздействия, но и качеством переживания: я увидела абсолютно честное и мощное воплощение языческих представлений о смерти и бессмертии, о связи человека с землей, о русских героях-победителях.
Мы идем по довольно длинной дороге, в конце её на фоне вросшего в землю солдата – громадная Родина-мать, она ошарашивает своими размерами сразу (она выше Статуи Свободы, об этом советские вожди позаботились).
И пока главные эмоции – оторопь, «ни фига себе», «вот это да»; энергия разворота, общего движения главной фигуры обращена не к зрителю, поэтому она не подавляет, не увлекает, не зовет за собой, но образ Родины-матери демонстрирует какое-то пока неясное, но очень сильное переживание. Далее мы поднимаемся по довольно обычной лестнице, и в самом низу вдруг меняется угол зрения: памятники скрываются, ничего не видно, только что всё гремело, теперь – пустота.
Но постепенно что-то начинает происходить: открывается Она, но вдали, на втором плане; медленно (ступеньки мелкие) из земли, вырастает солдат, он пугает, «лик его ужасен».
Я помню знаменитых арийцев Арно Брекера, его воинов-победителей, я перед поездкой внимательно изучала скульптуру Третьего Рейха и ожидала здесь увидеть гибрид персонажей Веры Мухиной и Йозефа Торака (например).
Ничего похожего! Никакой телесной красоты, обнаженное тело солдата не вызывает никаких эстетических и тем более эротических переживаний, несмотря на подчеркнутую фактурность его облика. Важна хтоническая природа этого воина, он порожден землей, он не атакует и не держит оборону, он стоит на страже своего эпического пространства, он демонстрирует единый с почвой потенциал: «Они не пройдут».
Далее мы попадаем в коридор из двух стен-барельефов, они символизируют, видимо, стены обгоревшего дома. Там мертвые солдаты выступают из стен, они стоят, молчат, смотрят или кричат, без звука, они и не то чтобы мертвые, просто остались здесь, в этих стенах навсегда. Силуэты страшны, страшен безмолвный крик, слепые глаза, устремленные вперед. Здесь надписи, образы, но никакого Сталина, никакой Компартии, политики, идеологии нет, есть смерть, есть письмена.
Уже после поездки я прочитала мемуары немецкого офицера Вельца Гельмута «Солдаты, которых предали» (речь идет о предательстве Гитлера, он фактически сдал, отказался от защиты армии, попавшей в сталинградский котел). Русские в его воспоминаниях, лишенных какой бы то ни было героизации, внушают ужас, их поведение не поддается рациональному объяснению. «В воронках и на боевых точках появляется русская пехота, которую мы уже считали уничтоженной. Нам видны каски русских солдат. Глазам своим не верим. Как, неужели после ураганного артиллерийского огня, после налета пикирующих бомбардировщиков, которые не пощадили ни единого квадратного метра земли и перепахали все впереди, там все ещё жива оборона? Каждое мгновение мы видим, как валятся наземь и уже не встают наши наступающие солдаты, как выпадают у них из рук винтовки и автоматы». Так что можно с осторожностью сказать, что восприятие противником поведения защитников Сталинграда соответствует языческому мифу о падших и заново рожденных.
Мы проходим коридор «вечно живых», в нем из-за подъема практически не видна Родина-мать и оказываемся у бассейна (?) с выкачанной водой, по левой стороне которого цитата из очерка Василия Гроссмана – надпись все объясняет.
«Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?»
Нет, люди смертны, но на место погибшего сразу заступает новый воин – такова основная идея скульптурной группы по правой стороне бассейна. Один падает, другой поддерживает, один почти мертвый, другой почти живой. Лица намеренно лишены какой бы то ни было привлекательности, тела тоже; образы не вступают со зрителем в какой бы то ни было диалог, между тобой и ими – подчеркнутая дистанция «снизу вверх»: можно и поклоняться, и ужасаться, и воодушевляться.
Последние два исполняют страшный танец: в руках у одного из них змея – фашистская Германия, враг, противник. Это, пожалуй, единственный во всем ансамбле образ врага – он мифически незрим, это именно что «темная сила», «проклятая орда», она не антропоморфна.
У подножия монумента – стена, на ней образы воинов-победителей вне мифологического пространства Сталинградской битвы. Наконец-то мы видим Ленина, партию, но в общем контексте стилистика граффити выглядит несерьезной, ненастоящей, это такой комикс в духе Василия Теркина – странный эффект, не знаю, имел ли его в виду автор концепции?
Наконец мы проходим темный коридор и оказываемся в круглом зале, посредине – факел, его держит рука, вырастающая из земли.
Коротковата, на мой вкус, не слишком удачный памятник, мне кажется, но всё это неважно. Конечно, я видела «Пантеон Воинской Славы» раньше, на фотографиях, но совершенно не ожидала, что весь зал блещет золотом, стены покрыты золотистой мозаикой. Мы в некотором смятении, мы примериваем библейскую символику: да, как ни странно – ближайшая ассоциация – Сан-Марко в Венеции, перед нами образ рая, но, конечно, своеобразного. На стенах – списки погибших, наверху – око, в нем голова Родины-матери (видна в просвете); и главное в центре – Рука с факелом – хтоническая сила, она незрима, но внушительна, Некто держит огонь – энергию жизни, это она поднимает бойцов, она символ жизни, но одновременно и символ смерти. Снизу, из зала поднимается дорожка – спираль – к выходу у самого подножия статуи. Конечно, в таком пространстве должны справлять ритуалы, и – да, как завороженные смотрели мы на смену караула – это уникальное зрелище, все шведские, английские королевские дворы отдыхают! Я не буду описывать его весь целиком, только часть.
Под душераздирающую музыку Шумана («Грёзы»), на самой высокой ноте взвод начинает движение. Солдатики шагают медленно, широким приставным шагом, они долго, очень долго, две-три секунды держат ногу вытянутой, практически под прямым углом; страшного напряжения, в том числе и нервического, стоят им эти несколько десятков метров. Ноги замирают под высокий аккорд, с лиц бедных мальчиков течет пот, их взгляд стекленеет, «ну ещё немножко, потерпи, дорогой» - так я проговаривала про себя, отчаянно жалея бедных срочников.
Честное слово, на мой вкус, этот ритуальный балет – лишнее.
Наконец выходим на свет божий и видим Пьету. Она мне не очень нравится, и я какое-то время не могу понять – почему.
И – да – в этой Пьете нет христианской эмоции, пожилая женщина, обнимающая единственного сына, не скорбит, я не чувствую скорби.
В фигуре сына есть телесная мощь, напряжение, но лицо его скрыто, накрыто знаменем (?), то есть у матери и сына нет эмоционального контакта или нет такого, который я хотела бы видеть. Её единственный сын не вызывает жалости, и она не защищает, не поддерживает его, просто склоняется. Хотел автор ввести христианский мотив, но он по пути превратился в ту же историю об одном полумертвом, другом полуживом.
И наконец – Она, Родина, мать.
Грандиозна (на фото, не моем, естественно, – рукоятка меча).
Грандиозна - это главное. Разворот её тела, развевающиеся одежды вызывают не такой уж и длинный ассоциативный ряд. Во-первых, конечно, Ника Самофракийская, во-вторых, верамухинская колхозница и, наконец, модернистские скульптуры с легкими одеждами, типа такой,
Нет, все не то. Во-первых, Мать не красива, и подчеркнуто некрасива, она не для того стоит, чтобы ею любовались. У неё огромные маслы-ноги (говорят, Вучетич лепил их с известной спортсменки-дискоболки), распахнутый рот, она именно что орет, вопит, извергает звуки.
Во-вторых, она андрогинна, что очень странно: мощь у неё мужская, руки мускулистые, ноги здоровенные, голые ступни как у эрмитажного атланта.
Но грудь! Она не просто отчетливо просматривается – отлично видны соски, они напряжены, готовы к вскармливанию?
Мы обошли памятник – каждый ракурс удивителен: Афина, Ника, старуха Лоухи – кто угодно, но не мать! И даже не советская, из 41 года!
И тем не менее – перед нами громада-мать, она никого не защитит, не оплачет, не пожалеет, не воспитает – она поднимает воинство на бой, пробуждает ту энергию, что таится в земле, в людях, с ней связанных, она и есть символ этой энергии.
Под конец мы все-таки подошли к церкви (поначалу не хотели – в целях сохранения стилистического единства), её построили, конечно, относительно недавно, интерьеры показывать не стоит. В общем, Мамаев Курган был последним и сильнейшим аккордом нашей поволжской поездки. Сам город после такого эмоционального удара показался светлым, приятным, но все-таки блеклым, даже Волга как-то не тронула. Устали. Вечером самолетом – домой!