Кипр греческий. Ч.10. Святилище Афродиты в Куклии. О матрицах: Афродита и Екатерина II.
В святилище Афродиты в Куклии мы поехали на обычном городском автобусе, он останавливается неподалеку от археологической зоны и ходит не то чтобы часто, но регулярно.
Первые упоминания о святилище, посвященном древней богине, относятся к XII веку д.н. э. Теменос богини был создан в Старом Пафосе ещё до первых сооружений позднего бронзового века.
Палеа-Пафос оставался самым крупным поселением и религиозным центром западной части Кипра с начала 900–700 гг. до н. э до конца классического периода (480–323 до н. э.). Последним правителем Палео-Пафоса стал король Никоклес, который перенес столицу своего государства в Неа-Пафос (район Като Пафоса). «Святилище Афродиты продолжало процветать в римскую эпоху. После сильного землетрясения в 76–77 г. н. э. храм был полностью разрушен, но вскоре был заново отстроен римлянами. Новый храм получился больше и помпезнее предыдущего. Первые сооружения культового назначения в храме Афродиты располагались на огороженной площадке размером около 50 х 20 метров. У храма был большой открытый двор, сакральным центром которого был черный конический камень высотой более метра – карадаш (черный камень)». Сейчас от него остался «огрызок».
С этим местом связан целый ворох легенд, прежде всего о первом жреце храма Афродиты Кинире. Естественно, легендарный корпус имеет множество вариантов и ответвлений, но я попробую «выпрямить» основную канву. Итак, несчастный кипрский правитель Пигмалион безнадежно влюбился в Афродиту, но шансов на успех не имел, поэтому сотворил прекрасную статую Галатею, само совершенство, и влюбился в нее, и тоже безнадежно, само собой. Афродита разжалобилась и оживила статую, в результате чего родились две дочери – Пафо и Метарма. Наверное, они и стали первыми жрицами культа Афродиты, наверное, первая и дала имя городу – Пафос. К уже знаменитому на то время религиозному центру причалил флот под началом Кинира – финикийского правителя.
Кинир был современником Троянских событий, «По Гомеру, он прислал Агамемнону богатые доспехи, когда слава о троянской войне дошла до Кипра. Менелай и Одиссей прибыли на Кипр убеждать Кинира присоединиться к походу на Трою. Кинир подарил панцирь Агамемнону и поклялся, что пошлет 50 кораблей, но послал лишь один, а остальные вылепил из земли и пустил в море, тем самым формально исполнив клятву. В Амафунте, в районе Некрополиса, найдено большое количество терракотовых корабликов»]. (Из Вики).
(Все фото из музея в Куклии, он расположен в замке Лузиньянов).
В любовных делах он не был так удачлив. Кинир женился на Метарме – верховной жрице Афродиты, дочери Пигмалиона и стал правителем Палеа-Пафоса. Кинир возводит храм Афродиты и становится одновременно царем и верховным жрецом культа Афродиты.
Дочь красавца Кинира, Мирра, воспылав любовью к своему отцу, воспользовалась темнотой и соблазнила Кинира. Этот поступок почему-то разгневал Афродиту (которая все-таки имела виды на Кинира), и она превратила Мирру в мирровое дерево.
Вскоре богиня-повитуха Илифия вытащила из коры этого дерева младенца Адониса, я так поняла, сына Кинира, а вот Адонис и стал, как мы знаем, любовником Афродиты.
Дочери Кинира были превращены в ступени храма Геры, так как считали себя красивее её. От всех этих злоключений Кинир покончил с собой, и был похоронен в жертвеннике Афродиты в Пафосе, как и его потомки. По легенде, на один из участков святилища Афродиты не падает дождь (к сожалению, проверить это свидетельство мы не могли). Кинир считался также певцом, автором гимнов Афродите и жалобных песен о смерти Адониса.
Вот такой сгусток, сплав легенд эллинистического периода, связанный с тем местом, к которому мы направляемся, его-то и будут топтать наши стопы.
(Это, конечно, Леда, из того же музея, мозаика оттуда, из археологической зоны на месте святилища).
Но прежде описания своих впечатлений я хочу рассказать еще об одном мифе, связанном со святилищем Афродиты в Куклии, точнее, об одном аспекте мифа об античности, представленном в русской поэзии конца XVIII века, он тоже, как и греческие мифы, мог бы задать модус восприятия.
Удивительно, но нашу русскую культуру теснейшим образом со святилищем Афродиты связало имя Державина, его стихотворение «Развалины» (1797).
Вот здесь, на острове Киприды,
Великолепный храм стоял:
Столпы, подзоры, пирамиды
И купол золотом сиял.
Вот здесь, дубами осененна,
Резная дверь в него была,
Зеленым свесом покровенна,
Вовнутрь святилища вела.
Вот здесь хранилися кумиры,
Дымились жертвой алтари,
Сбирались на молитву миры
И били ей челом цари .
Далее Державин вспоминает золотой век царства Киприды-Афродиты как непрерывный праздник: в центре святилища она, богиня, вокруг Амуры-Эроты, гроты и дубравы, памятники победам, то есть поэт рассказывает, по сути, о том самом месте, где мы сейчас находимся, и предлагает нам (сам того не зная))) культурные коды восприятия. Конечно, Державин не был ни на Кипре, ни в Греции, ни в Италии, не видел никаких античных развалин, конечно, все стихотворение представляет собой развернутую метафору опустения екатерининского парка после смерти Екатерины II, в период царствования Павла I. Однако более чем странной представляется мне отождествление Екатерины и Афродиты: у образа Киприды есть такие маркеры, которые совершенно не подходят статусу великой императрицы, да еще только что умершей в весьма преклонном возрасте, а слава о любвеобильности почившей делает аллегорию и вовсе сомнительной и даже неприличной.
Сам поэт неоднократно называл царицу Минервой, и такая аллегория была бы адекватна и более чем уместна, ведь идеальная парадигма образа царицы в этом стихотворении не сильно отличается от парадигмы Фелицы: она и работает, и гордится победами подданных, и творит, читает, и гуляет, а вот «Амуры и Эроты//Уединялись с ней одни», чтоб никто чего не подумал.
Так в чем же дело? Почему Киприда, а не Минерва, например? Я думаю, дело в статусе пространства, в мифе об античности, он диктует смыслы, он первичен по отношению к образам. Античные руины – это горе (еще не печаль) по поводу ушедшего Золотого века, века гармонии и славы, этот мир идеален по определению и в каждой отдельной стране имеет особенности: в нашем случае здесь и купола, и дубравы, и луга, и гроты, и зверинцы, и фонтаны. Ясно, что изобилие всего со всем превращает вечное существование в этом мире в непрерывный праздник, вечную усладу. Вот последнее обстоятельство, я думаю, и является определяющим для встраивания образа Екатерины-Киприды в парадигму мифа. Только миф об Афродите дает матрицу восприятия пространства как места вечной молодости, вечного праздника, легкости, радости и любви, миф включает в себя и природу как обязательный атрибут. А войны – да, в виде памятника. Алкиды, герои сражались, покоряли, а она, Киприда, толпою нимф с купидонами окружена, ими повелевала, весело и легко. И создается впечатление, что работала только она, остальные или развлекались, или занимались тем, что им приносит удовольствие. После ее смерти цветущий сад сменяется запустением, та самая сладость, услада теперь возможна только в воспоминании, потому так и тянет поэта к опустевшему парку-руинам, он погружается в прежний мир, в нем блаженство острее, праздник фееричнее, потому как всему этому скоро придет конец. Как пришел конец царствованию Афродиты, как ушел в вечность античный мир, но сохранность античной культуры в целом дает некоторую гарантию и сохранности екатерининского мифа, он также возрождается в поэзии, в воспоминании, как Афродита-Киприда возрождалась из пены. Замечу, что зрелища запустения практически нет, только эпилог дает прямую сентенцию поэта.
Но здесь ея уж ныне нет:
Померк красот волшебных свет;
Все тмой покрылось, запустело;
Все в прах упало, помертвело.
От ужаса вся стынет кровь,
Лишь плачет сирая Любовь.
Оставим в стороне критику финальной рифмы «кровь-любовь»)). Мы видим не руины в окружении вечной природы, например, они примирили бы нас с ушедшим Золотым веком, но время элегии еще не пришло, читатель еще не дождался примирения со смертью)), да и Державину, я думаю, элегическое сознание было чуждо, мы наблюдаем чуть не балладный финал обрушения во тьму, во ад. Все кончено.
Пришло время описать свои, мои то есть переживания по поводу святилища Афродиты, руин храма и т.д. Как незадачливый автор какой-нибудь диссертации я готова вслед за разбором предыдущих исследований итожить: так вот, ничего этого в действительности нет. В самом, пожалуй, знаменитом месте древнего Кипра все культурные коды: и античный, и анакреонтический, и, условно говоря, державинский, и элегический – все молчат. Ничего литературного не отзывается.
Я хожу по археологической зоне, людей, кроме моих спутников, нет, я вижу чистый, как слеза, пейзаж: выжженная бурая трава, синее небо, оно повсюду, его очень много, еще синее море, на фоне неба оно кажется темным, серые камни – взгляд цепляет любую вертикаль – вот дерево, вот замок, хоть и низкий, но все же, какая-никакая – колонна, какой-никакой – человек.
И не смех легковесной Афродиты, не шалости амуров и купидонов, не шум морской волны слышится мне, а легкий шелест единственного раскидистого дерева, сквозь него древняя богиня плодородия передает жрецам свои пророчества. Святилище Астарты? Если и Афродиты, то совсем не такой, какую рисует нам постэллинистическая культура, не ботичеллевская Венера, а древний культ, требующий и жертв, и поклонения.
Конечно, создатели поэтического мифа об античности имели в виду Италию, ее пейзажи, запахи, звуки, на Кипре другой природный мир и другая образность. Так что здесь для меня раскрываются древние долитературные мифы, я, оказывается, вполне чувствительна к шумам не только дохристианской, но и доэллинистической культуры, я даже готова поверить пророчествам. Где они?
