Псковщина. Ч.4. Пушкинские Горы.
О Пушкинских горах в жизни Наталии Курнант можно было бы написать роман или, лучше, мемуар.
Дело в том, что между 9 и 10 классами я проходила так называемую литературную практику в Пушгорах: недели две мы жили в деревянном бараке на месте автобусной стоянки в Бугрово, спали в спальных мешках на сене, умывались в ручье, ели что придется, чаще всего в «Ласточке», которая представляла собой худший образец забегаловки советского времени. Не было такого продукта, который в этом кафе не испортили бы: рис недоваривали, макароны переваривали, картошку готовили в котлах из-под компота. И все это обильно поливали невозможной томатной подливкой. В общем, мы это ели, брали в руки топоры и шли в парки – мы были парковыми рабочими в первой половине дня, во второй – экскурсантами.
И Семена Степановича Гейченко помню – как же. К тому времени он был уже вполне фольклорным персонажем, этаким домовым-полевым Хозяином, и сам тот образ культивировал. Нам запрещено было спрашивать у знаменитого дуба рядом с домом Смотрителя: «А где же Кот ученый?», велено не удивляться, услышав в Михайловском парке крик «Ганнибал» - это Гейченко подзывает своего любимого гуся.
После окончания школы мы сами, без учителей приехали сюда и жили как-то дней 10, что ли. Помню, что есть было нечего совсем: как-то подъедались на турбазе, пили парное молоко, ходили в магазин (километра 3) за какими-то консервами, но всего этого мучительно не хватало – мы выкапывали прошлогоднюю картошку в соседних полях и пытались это варить в котлах над костром, и есть тоже пытались.
Спиртного почему-то не пили, не из идейных соображений, просто не нужно было, бесконечно гуляли в полях, в общем, было весело. Помню, как ходили со свечками ночью на Савкину горку – сейчас эта затея показалась бы слишком … тенденциозной, что ли, а тогда, 30 (ого!) лет назад она воспринималась совершенно естественной.
Ну и на Сороть по ночам купаться ходили.
«Тима, почитай стихи! – Оля кое-как подплывает к беспомощно барахтающемуся на середине реки Тимофею Животовскому. – «…Тятя, тятя, в наши сети затащило мертвеца»».
Может быть, благодаря этому незатейливому житью-бытью с чтением стихов я и стала филологом. Теперь довольно часто я вожу сюда детей в смысле своих учеников, но все это не то. Хотела я поймать «то», рванув сюда с дочкой (она уже старше, чем я была тогда) на день в Пушгоры, пройдя по «тем» тропкам пешком в полной тишине.
Ещё дома я поняла, что помню дорогу от Святгорского монастыря до Михайловского через стадион по лесной тропке и далее через Бугрово (километров 5). В общем, планировался вояж типа «Вот здесь, Тонечка, мы чистили зубки, а теперь тут возвели «Дом мельника». Как течет время». Однако планам не суждено было сбыться в полной мере: к нам «на прицеп» напросились две пожилые женщины, которые сами ничего, конечно же, найти не могли. Они оказались вполне приятными собеседницами, но тишины не случилось, как и длительного пешего хода: до Михайловского мы доехали на такси и от Тригорского до Святогорского монастыря тоже. Все равно, конечно, походили дорожками теми. Элегические пейзажи на Тоньку произвели сильное впечатление, мне же не хватало тишины.
Осенью я была в Болдино, и ещё раз отметила разницу умонастроений – болдинского и святогорского: там – голая степь, просторы, они рождают состояние душевного напряжения – пространство заполняется фантазиями, в Болдино 8-10 километров мы прошли с трудом.
В Пушгорах покойно и легко и дышится, и шагается – мы не заметили расстояния от Михайловского через Воронич в Тригорское.
Пушкин, конечно же, больше любил вотчину своей матери – Михайловское, о Болдине отзывался скупо: «три деревца»,
но зато написал в Нижегородских сидениях уйму шедевров. Правда, и от Михайловского кое-что осталось… По моим воспоминаниям-впечатлениям, Пушкинские горы – скорее, место поклонения памяти поэта, поэтический мемориал,
тогда как Болдино – естественное, немузеефицированное пространство, хранящее живую (насколько это возможно) память о Пушкине. Напомню также, что в достославном 1918 году местные крестьяне все усадебные дома с пристройками в Михайловском, Петровском и Тригорском сожгли, а Болдине на сходке постановили сберечь добро великого русского поэта и не допустили разграбления. Пушгоры я фотографировала мало – пейзажи мой фотик не очень-то берет, да и как-то не тянулась рука к камере – очень уж знакомые, любимые картины, кажется, что фотография ничего не передаст, да и правда, не передаст…
