Швейцария. Ч.7. Как мы "взяли" Люцерн.

С поездкой в Люцерн у нас долго не складывалось, хотя мы с Тонькой очень туда хотели, преисполненные слухами о «самом красивом городе Швейцарии». И, наконец, в предпоследний день нашего пребывания приняли решение ехать самим, на местном поезде. Прикинули стоимость билетов по интернету – и в путь к базельскому банхофу (путь, кстати, тоже недешевый – билет на трамвай стоит 3.60 евро).

На вокзале мы дружно присвистнули: стоимость поездки на двоих «туда и обратно» - 133 евро, поезд идет час. Оказывается, сравнительно недорогие интернет-билеты надо заказывать по местной кредитной карточке со своего электронного носителя. Тонька, не отягощенная советскими комплексами, приставала к людям на вокзале и просила их забронировать нам билеты по своей кредитке, но это оказалось невозможным. Ну, мы в конце концов смирились и покатили себе в Люцерн уже без копейки денег. Забавно, как во всех видах общественного транспорта диктор торопливо зачитывает информацию на четырех языках: английском, немецком, французском, итальянском (на ретро-романском – нет, все-таки это экзот), то есть микрофон вещает беспрерывно – только остановка закончилась, надо уж новую объявлять. Я немецкий, конечно, знаю плохо, но не настолько, чтоб не различить его в потоке речи - так вот, швейцарское произношение не похоже на немецкий вообще, то есть если бы мне не сказали, я бы не поняла вовсе. В поезде Тонька читала мне вслух информацию о городе, заботливо, но бессистемно перекачанную из разных источников. «Голубое, как горящая сера, озеро, с точками лодок и их пропадающими следами, неподвижно, гладко, как будто выпукло расстилалось перед окнами между разнообразными зелеными берегами, уходило вперед, сжимаясь между двумя громадными уступами, и, темнея, упиралось и исчезало в нагроможденных друг на друга долинах, горах, облаках и льдинах». Ого, подумали мы с Петром Иванычем, да твой блоггер – поэт! «Это Лев Толстой», - прочитала Тонька подпись под развернутой цитатой. А я могла бы и догадаться, однако.
Вокзал в Люцерне находится в самом центре Старого города, на берегу озера – и мы сразу увидели ЭТО – пейзаж.

Легкое «дежа вю» кольнуло меня в сердце: я видела это озеро в кольце гор на множестве картин, открыток, просто образ романтического пейзажа накрепко связан у меня именно с такой композицией. Это не значит, что меня все это оставило равнодушной, отнюдь нет, мы с Тонькой возрадовались и поскакали к знаменитому мосту, по пути фотографируя друг друга на разных фонах – здесь все располагает к запечатлению. Природа и город в этой части Люцерна раскрылись нам в органичном, чего уж там, единстве. А вот для Толстого в 1857 году разрыв романтического шаблона был чрезвычайно болезненным: он сетовал на разрушение гармонии природного и городского пространства и винил во всем, конечно же, грозный оскал наступающего капитализма. Тогда он был представлен богатыми англичанами, для которых симметрия и благоустройство важнее простоты и стихийного разнообразия природного и городского ландшафтов. «Великолепный пятиэтажный дом Швейцергофа построен недавно на набережной, над самым озером, на том самом месте, где в старину был деревянный, крытый, извилистый мост, с часовнями на углах и образами на стропилах. Теперь, благодаря огромному наезду англичан, их потребностям, их вкусу и их деньгам, старый мост сломали и на его месте сделали цокольную, прямую, как палка, набережную; на набережной построили прямые четвероугольные пятиэтажные дома; а перед домами в два ряда посадили липки, поставили подпорки, а между липками, как водится, зеленые лавочки».

Ну что ж, мосты с образами восстановили, и, правда, сильнее всего обаяние Люцерна чувствуется здесь – на деревянных мостиках, перекинутых через воды озера.

А «картинки» на малом мосту – и вовсе загляденье.

Интересно, что сказал бы молодой Лев Николаевич, в свободных белых штанах, в шляпе и с тростью вот здесь, в центре старого Люцерна?

И как удивился бы он, увидев не спесивых англичан, разгуливающих по набережной, а веселых китайцев (или Южных корейцев), наполняющих центр «под завязку». Создается впечатление, что других наций просто нет, они и только они. Очень любопытные, без всякого швейцарского чванства, веселые маленькие люди образуют большое человечье общежитие в центре Люцерна.

Насколько мы поняли, Люцерн в каком-то смысле противопоставлен Цюриху: там – холодный чиновничий город, надежный как швейцарский банк, там делают деньги а тут, в Люцерне,  их тратят, в праздной расслабленности, любуясь созвучиями гор, воды и светлого городского пространства.

Люцерн – яркий город, живописный в разных смыслах этого слова: практически все дома имеют насыщенную наружную роспись, и это создает атмосферу праздника, здесь хочется пить вино и звенеть хрустальными бокалами.

Правда, всего этого мы с Тонькой были лишены : из пластмассовой бутылки бесконечно пили воду, любезно предлагаемую множеством городских фонтанчиков.

Жара 35 – 36 градусов не может совсем не сказаться на восприятии городского пространства, особенно если по нему надо передвигаться вверх-вниз. Вверх – и ты в замке,

вниз – и ты у знаменитейшего памятника Торвальдсена «Умирающий лев».

Марк Твен писал об этой скульптуре как о самом трогательном символе человеческого горя. Да, это так. Памятник поставлен в честь швейцарских гвардейцев, которые погибли все, кроме одного, он и позаботился о памятнике. Они (я уже писала о том, сколь славились швейцарские воины) пали при сопротивлении штурму дворца Тюильри в 1792 году: на чужой земле, охраняя чужие интересы, но исполнив свой воинский долг.

От памятника опять наверх, по ведьминскому подъему –

в монастырь капуцинов, где ныне располагается Дом престарелых.

«Гёце» милому божьему одуванчику лет 100, выдох в соборе – и уже нельзя ли тут где-нибудь засунуть голову в холодную купель? Мы с Тонькой посовещались и решились на отчаянный бросок – вниз, ко второму озеру Люцерна Ротзее.

Спуск и поиски подходов к озеру описывать не буду – но вот мы в отчаянии останавливаемся у таблички «Verboten» всё: и купание, и ловля рыбы, и даже раздевание.

По берегу странного озерца прогуливаются благополучные швейцарцы – им нормально, не жарко.

Мы с Тонькой садимся на край берега – очевидно, озеро для купания не приспособлено, но вода теплая и чистая, почему бы не…?

Я пытаюсь снять с себя что-нибудь, но Тонька справедливо боится доносов и штрафов (закрытых мест у берега нет) – идет, бежит допытываться у местных швейцарцев, где бы здесь влезть в воду, хоть как? Ей улыбаются в блаженном недоумении: «Никто здесь не купается, так что мы не знаем. Может быть, где-то дальше». Идем дааальше, на местные красоты не смотрим, не до того.

Тонька бросается ко всем встречным со своим хохдойчем, от которого швейцарцев слегка крючит. И, наконец, один из парней восточного вида легко смеется в ответ: «Да купайтесь где хотите, тут вам никто ничего не скажет». Признаюсь, на этом месте моя благовоспитанная дочь произнесла по-русски нехорошее слово, матерное даже. И я ей не возразила.  Примерно тут же мы нашли место, где парни южного происхождения с мостков сигали в озеро. И мы сделали ЭТО – искупались, правда, быстро.

Потом пошли обратно в центр, там на излете физических сил посетили собор (уже не помню престола),

подивились на детскую площадку,

посидели над озером – все-таки лучшие виды, лучшие воспоминания – это оно, озеро в обрамлении (не побоюсь штампа, он тут просится) синих гор с ледниковыми вершинами.

И покатили домой, ура, Лев Николаевич, мы тоже были в Люцерне!