Что есть язык?

Что есть язык? Живое слово. И как таковое – главная пища для души, которой душа и возрастает – и умом, и сердцем. Язык, на котором человек говорит и думает (а одно переходит в другое), приобщает его к корням, стволу и листьям самого языкового древа. Корни – те духовные основания, которые были заложены в основание языка и хранилище самого духа.

С изменением территории в язык вплетаются местные словечки, видоизменяя его и превращая в диалекты.

Язык играет важную роль в самосознании человека как части единого целого с людьми, которые говорят с ним на одном языке. Разные языки сеют разобщение, сепарацию между народами, приводя к конфликтам.

Во времена Киевской Руси, а также раннего Великого княжества Литовского население Белой Руси говорило на том же самом языке, что и всей остальной Руси, письменность же была церковнославянской – по священной кириллической азбуке, дарованной славянам напрямую Богом через святых просветителей, равноапостольных Кирилла и Мефодия. Безусловно, в разговорном языке складывались свои диалектические особенности, которые переносились и на письмо.

Коренные и трагические изменения в языке белорусов – как и во всем остальном – произошли после подчинения Западной Руси Польше, а потом и поглощения ею. Вначале в язык стали проникать полонизмы и латинизмы, образуя так называемый «западнорусский диалект». Но даже тогда русскость языка белорусов и под сомнение не ставилась никем: даже католик Франциск Скорина и протестант Сымон Будный признавали свой язык русским и в названиях своих книг нарочито употребляли именно прилагательное определение «русский».
XVII век стал временем уничтожения западнорусской письменности как таковой (вплоть до её запрета на Варшавском сейме в 1696 году), с замещением её на белорусских землях латинским польским языком, который стал единственным разговорным языком аристократии и горожан (не считая идиша). Более того, было упразднено образование на родном для белорусов языке, и на несколько столетий разговор белорусских предков перешёл исключительно в крестьянские избы.

После поражения третьего польского восстания подавивший его отец возрождающей белорусской народности граф М. Н. Муравьев-Виленский без пафосных заявлений развернул политику белорусизации, включая открытие русских школ со всяческим приветствием употребления местных диалектов, а также начало этнографического (в том числе, лингвистического) исследования белорусского края, который и варшавской, и петербургской знатью доселе считался польскими «Всходними Кресами». Собственно, выпускники белорусских школ (включая и православное священство) и составили костяк исследователей, сформировавший историческую и даже философскую школу западноруссизма. Вот тут-то и начинается, собственно, история «беларускай мовы».

Ополяченная шляхта, не видя способов удержать свою власть, начала носиться с главной идеей «белорусы – не русские, а независимая нация, притом всегда счастливо жившая под польскими панами». Важнейшим инструментом этой политики стала «независимая мова» (естественно, независимая от русского языка). Отцом и идолом этой «мовы» стал, как известно, польский русофоб-революционер Франциск Богушевич, писавший больше по-польски, чем «па-беларускi».

Он и его последователи стали создавать лингвистическую химеру путём синтеза виленского разговорного диалекта (из среды окатоличенных белорусов Литвы) с насыщением их адаптируемыми польскими терминами (в первую очередь, высокими умозрительными понятиями, многие из которых, естественно, отсутствовали в деревенском обиходе) и переводом этой каши в письменную форму. В которой, разумеется, продолжала господствовать латиница, но уже начала привлекаться и родная для белорусов кириллица.
Новая «мова», конечно, никакой народной не была и белорусским людом напрочь отвергалась. Ходила она в среде полонизированной католической интеллигенции к. XIX – нач. XX вв. (типа М. Богдановича и Я. Коласа). Такие «идейные беларусы» и составили «беларускую национальную интеллигенцию» (с явным тяготением к мифологии литвинства).

Интеллигенцию, конечно, революционную, в подпольной печати которой (газеты «Гоман», «Наша нива», «Наша доля») и вращалась «беларуская мова», которая даже после революции была понятна и воспринимаема лишь несколькими процентами населения – именно теми, кто поддерживал «Беларускую социалистическую громаду» и создание БНР в 1918 году (то есть, русофобскими католиками-революционерами и сепарати-стами).

Одновременно в самом белорусском народе, который практически полностью был представлен крестьянством и сельским духовенством, свободно ходила разговорная речь, которая исследователями (прежде всего, западноруссистами) научно и справедливо определялась не как «национальный язык», а как белорусское наречие общерусского языка.

Радикальные изменения произошли с приходом к власти большевиков – русофобских богоборцев. Вожди новой власти даже не скрывали, что главной целью «политики национальностей» ВКП(б) (как и приведших её к власти германских и американо-еврейских политических элит, а позже спецслужб Третьего Рейха) является раскол «реакционного» русского народа на несколько «независимых наций», нуждающихся для этого в «своих языках».

Так и началась политика «беларусизации».

Ближе к Великой Отечественной войне и после неё «наркомовка» снова стала насаждаться «партийными директивами», а вот «клясычнае мова» Богушевича-Тарашкевича получила волю в период гитлеровской оккупации и торжества коллаборационистов – как раз в среде последних.

Но именно в это время и родилось глубинное противоречие языкового (мовного) вопроса в Белоруссии, с которым она пришла и в день настоящий. На «наркомовке» были впервые написаны произведения не русофобов, а подлинных белорусов (получивших на «наркомовке» образование), любящих простой народ (а не имитирующих любовь) и, более того, тепло относившихся к России – таких, как И. Мележ, И. Шамякин, П. Бровка, М. Танк  и иных. В то время как лизоблюды растворились в группе «идейных коммунистов», славящих «Ленина и Партию».

С такой языковой расстановкой Белоруссия подошла к распаду СССР и новой волне «беларусизации» в условиях господства во власти (особенно идеологическо-гуманитарной) вчерашних «верных марксистов-ленинцев», перекрасившихся в рьяных националистов во главе с БНФ.
Всё то-же неприятие «мовы» со стороны большинства белорусов привело по итогам первого референдума, проведенного А. Г. Лукашенко в 1995 году при поддержке этого подавляющего большинства, к возвращению билингвального равноправия и фактической добровольной монополии русского языка. Одновременно националистическая интеллигенция и оппозиция усиленно проводила «возрождение» самой «мовы» – насыщение ее польскими (а теперь уже и английскими) эквивалентами и попытками полонизации фонетики (то есть, тарашкевицы).

«Беларуская мова» превратилась вместе с бело-красно-белым флагом в знамя антирусских прозападных революционных сил и политической оппозиции А. Г. Лукашенко в одном лице. И всё шло своим чередом, пока укрепившиеся во власти и даже в ближайшем окружении главы государства западники и литвинисты не подготовились к новой волне «беларусизации», в целесообразности которой убедили и А. Г. Лукашенко в условиях Русской весны 2014 года.

Такова подлинная и исчерпывающая суть языкового вопроса в Белоруссии.