Из воспоминаний деда. В Германии 1947-1950 гг.

...
Везде нас инструктировали о поведении в Германии. Разьсняли об опасности общения с немецкими женщинами. Показали несколько фильмов, в которых русские офицеры общались с немецкими женщинами. Они заболевали триппером и сиффелисом. Таких офицеров вертали в СССР.
...
Официантами работали немки, молодые девушки. Все они хорошо говорили по-русски. При столовой был буфет. Там можно было купить пиво, конфеты и другие продукты. Здесь же нам выдавали доппаек офицера: консервированный компот и еще что-то. Несколько позднее в буфете стали продавать водку (шнапс) и ликер. Все это продавалось без ограничения. Буфетчицей работала тоже немка. В ДОСах наши комнаты убирали тоже немки. Рядом с проходной в городок размещалась парикмахерская, в которой работали немцы, мужчины и женщины. Они тоже хорошо говорили по-русски.
Весь персонал, допущенный работать в военном городке, проходили медицинский осмотр, периодически повторяющейся.
...
Немки с нами танцевали охотно. Мужчины к нам тоже относились дружелюбно. Ревности с их стороны не замечалось. В немецких ресторанах были частые облавы. Подходил автобус. Полицаи всех немок заводили в автобус и везли в госпиталь для проверки, так как распространителями болезней в первую очередь были женщины.
В 1947 и 1948 годах при каждом военном городке были профилактические пункты, который следовало посетить после общения с немками.
В начальный период нашего пребывания в Германии были неофициальные бардаки (дома терпимости). В наше время принимались все меры к их ликвидации.
...
Старшина-фельдшер однажды мне стал намекать, что со мной хочет познакомиться одна немецкая девушка (франляйн). Я отказывался, т.к. нарушая сам, установленные мною же требования, я не мог спросить их со стороны солдат и сержантов. Кроме того, было опасение заболеть венерическими заболеваниями. Ведь немки были их распространителями. Фельдшер от меня отстал. Через несколько дней фельдшер сказал, что немка ждет меня. Я решил на неё посмотреть.
Кругом нас был сосновый бор. В условленном месте мы встретили двух немок. За одной из них ухлестывал фельдшер, другая ждала меня. Звать её Шарлота Петерман. Она с 1926 года рождения, живет в городе Цоссен на Ленин-плац. Было очень тепло. Мы ходили по лесу сначала все четверо, затем фельдшер (здесь предложение обрывается, а дальше опять связно - прим. моё).
Шарлота мне сказала, что видела меня и раньше, видимо на танцах в ресторане, а может в магазинах. Она сказала, что её брат работает в полиции, а сама она завербована советской контрразведкой. Её руководителем был капитан, начальник контрразведки нашего полка. Это тот, под руководством которого наша рота сидела в секрете при облаве немецких жителей около подземных зданий в 1948 году.
Шарлота привела меня в свою комнату. У неё было двое детей. Оба от советских офицеров. Один от Боброва Ивана. Будто он служил в нашем военном городке. Я знал семью Бобровых из Смоленской области. Эта семья была эвакуирована во время войны и жила в Прытково. К ним приезжал сын Бобров с баяном. Он служил в Германии. Прытковские девчата мне говорили, что он хорошо играл на баяне. По всем приметам получается, что это один и тот же Бобров. Шарлота мне говорила, что он красив, хорошо играет на баяне. Она показывала мне его фото. Но ведь я Боброва в жизни не встречал. Так вот один из детей Шарлоты от этого Боброва. Она назвала его русским именем Ваня в честь отца. Этот мальчик очень красивый. Ему около 2-х лет. Второй сын Миша. Тоже от офицера нашего военного городка. Его она назвала тоже в честь отца. Этим офицером я не интересовался, т.к. не каких версий о нем не знал. Мише было около года.
Шарлота клялась мне своими детьми, что она здорова, что она встречаться не с кем не будет. Я её пугал, что если она окажется больной, то я её застрелю, не смотря на последствия. Она выразила удовлетворение от моих слов.
Вот так меня свела судьба с Шарлотой Петерман. Я часто с ней встречался. Она меня привечала очень хорошо. Я много раз сидел с ней за одним столом и, конечно же, с выпивкой. Я к ней мог прийти в любое время дня и ночи. Жила она на 1-м этаже. Стукну в окно, она увидит меня и сразу открывает. По мере возможности я помогал ей продуктами. Ведь с питанием у них было плохо. Дети меня называли «онкель Ваня». Они с удовольствием шли ко мне на руки.
За все время наших встреч, я не могу сказать что-либо плохое о Шарлоте. Может быть, и от меня остался у неё сын, но я этого знать не мог. Я даже мечтал побывать у Шарлоты в гостях, уже из России, но этому случится, было не суждено. Её фото до сих пор хранится в моем альбоме. Я ей тоже подарил свое фото. Она меня об этом просила.
Я долго думал, включить ли Шарлоту в этих воспоминаниях. Подумал и решил: включу. Если кто меня осудит, то сделает это с чисто эгоистических взглядов, а сам он не способен дойти до таких откровений. Это было мое короткое отступление, а сейчас вернусь к изложению своей военной службы.
...
Покрутился я в Прытково несколько дней, скучал. Шел сентябрь, а может октябрь 1950 г. Вдруг я заметил у себя признаки гонореи, страшно перепугался, и проклинал Шарлоту Петерман. Ведь с другими я связи не имел. Что делать? Советоваться не с кем, унизительно. Решил ехать в Горький. Собрался и поехал. В областной больнице Горького меня не принимают, рекомендуют обратиться в военный госпиталь. Но там ведь тоже могли не принять. Я с трудом уговорил взять у меня анализы. Наконец они согласились, однако готовы они будут только через неделю. Я немного покрутился в Горьком и поехал в Прытково. Здесь не нахожу себе места. Пытался помочь родителям по хозяйству, а они не разрешают. Ходил я смотрел колхозные работы. Василий в это время молотил рожь из скирды комбайном, у липкм.
Промучался я неделю и поехал снова в Горький за анализом. В больнице мне дали отрицательный анализ. Сколько было радости, долго не мог успокоиться. Пошел в гостиницу, взял номер. Ходил в оперный театр, смотрел оперу "Демон". Затем с хорошим настроением поехал в Прытково.