Проклятие памяти: забыть всё и обрести счастье
Феноменальная память, поиски Трои и сумасшествие тайных агентов в романе Евгения Водолазкина «Чагин»
Исидор Чагин — архивист, обладающий выдающейся способностью: всё, что он когда-либо прочтет, запоминается навсегда и дословно. Благодаря этому великому дару Чагин, завербованный советскими спецслужбами, доносит на студенческий кружок, а затем выступает на сцене, демонстрируя способность запоминать что угодно. Мнемонистические таланты вызывают восхищение у публики, но самому Чагину приносят страдания. Он не может забыть увиденное и порой путается в своей биографии — что реально происходило с ним, а что было частью чужой истории.
Роман о великом архивисте похож на архив. «Архивность» прослеживается в форме — повествование состоит из четырех частей и строится из воспоминаний других людей, отрывков поэм, электронных и бумажных писем, — и в содержании, в котором с персонажами уживаются реальные фигуры археолога Генриха Шлимана и писателя Даниеля Дефо. Дневник Исидора Чагина, по которому читатель знакомится с главным героем в первой части, напоминает историческую сводку за счет чрезмерной фактичности вроде скрупулезных описаний событий по минутам.
Сам Чагин напоминает артефакт — исторический объект, ныне отсутствующий и описанный со слов очевидцев. Не смотря на то, что Чагин — главный герой, его сложно представить действующим лицом — актором, творцом своей реальности. Примерно до середины третьей части читатель создает в воображении портрет героя по набору его действий — фактичный и сухой, лишенный эмоциональной живости. Чагин присутствует, как объект, а не субъект, практически лишенный описаний внешних признаков или психологичности. В его согласии внедриться в Шлиманоский кружок и в смирении при расставание с Верой прослеживается пассивность. Что это: бессилие перед судьбой (и / или государством) или более приземленная и злободневная сущность — эмоциональная незрелость? В пользу первого варианта говорят повторяющееся в дневнике слово «предательство» и душевные терзания в момент стукачества. В любом случае, этот приём делает прочтение романа более интересным, а героя — загадочным, разжигая в голове читателя вопросы к поступкам Исидора Чагина.
Центральная тема романа — граница между вымыслом и реальностью.
Мысль о том, что самая смелая фантазия вполне способна воплотиться в жизнь, прослеживается в героях на протяжении всего повествования. Например, одержимость Шлимана Троей и попытки ее найти, основанные на мифологических текстах. «Глупая мечта», в которую никто не верит, но ставшая реальностью.
Или более сложный пример, когда бред выглядит реальностью не только для сумасшедшего, но и читателя, одураченого деталями. Так сошедший с ума Николай Иванович, верит в то, что операция «Биг-Бен» происходила на самом деле, и пишет об этом мемуары и стихи. Из-за обилия подробностей и читатель верит в то, что Чагин реально был в Лондоне и должен был вернуть Синайский кодекс. История окончательно становится выдумкой только когда на страницах романа находится прямое тому подтверждение. Но самое любопытное, что читатель охотнее поверит в шпионскую галлюцинацию, нежели в более «реалистичную» возможность Николая Ивановича стать писателем — настолько безвкусны и вычурны его речевые пассажи.
Размышления о фантазиях соединяются в громком и финальном аккорде, который ставит Чагин: мечты характеризуют человека лучше, чем факты:
«Фантазия — это увеличительное стекло...
Ты смотришь на человека сквозь призму его биографии. А биография от него не зависит... Зависит, конечно, — поправился Исидор, — но в довольно небольшой степени. Она не отражает, скажем, его дарований. Или мечтаний. Я вот что скажу: о человеке нужно судить по его мечтам...
Ведь замысел человека — это самое точное его, человека, отражение. А на результате лежит проклятие реальности...»
В последней части эта мысль звучит уже у Павла, с которого началась история о Чагине и на котором закончилась:
«Самые выдуманные наши выдумки в конечном счете отражают реальность».
Хоть в романе и не называется прямым текстом, но улавливается и вполне логически следует из предыдущей мысль о связи фантазии с личным счастьем.
Читатель понимает фантазии второстепенных героев — Шлимана, Николая Ивановича или Павла, стремившегося вернуть Нику. Но в процессе чтения возникает вопрос: о чем мечтал сам Чагин, эмоционально «оживший» в третьей части? Да, он хотел избавиться от таланта помнить всё, но какова была его глобальная мечта? Словно пасхалка на страницах романа появляется отсылка к Чеховскому «Дяде Ване» — к конфликту между мечтой и реальностью, между тем, как сложилась жизнь и тем, как мечталось. Чагин плакал, будучи дядей Ваней, но хочется адресовать вопрос рассказчика аудитории: кого оплакивал Чагин? Потерю любви — Веры? Дины? Жалел в целом о своей жизни? Или отсутствии мечты?
После прочтения романа этот вопрос остается наедине с читателем и будто передается в наследство от Чагина: а что ты, читатель, оплакиваешь и о чем мечтаешь? Здесь же Чагин оставляет публике и подсказку для поиска ответов: