Реформирование командной экономической системы и ее идеологическая платформа

Отрывок из книги Н.П. Федоренко "Россия. Уроки прошлого и лики будущего". 2000 г.

Сегодня многие могут выразить сомнение в целесообразности изучения опыта функционирования и анализа теоретических основ административно-командной экономической системы (АКЭС). Однако думается, что без четкого представления о том, от чего мы ушли, без понимания того, почему ни одна из попыток реформирования АКЭС так и не принесла ожидаемых результатов, невозможно дать правильную оценку процессам нынешних трансформаций и, следовательно, избежать повторения старых ошибок. Опасность же впасть из утопического социализма в утопический капитализм вполне реальна, и мы укажем на неё ниже.

Итак, вернемся в Россию 30-х годов. Общественная и экономическая жизнь тех лет проходила в стране под знаменем ускоренного практического воплощения предложенных К. Марксом и Ф. Энгельсом двух идеальных моделей: ассоциации свободных производителей и непосредственно общественного производства. Но поскольку обе эти модели не несли в себе конкретных указаний по вопросам хозяйственного устройства, не объясняли основного — мотивации поведения экономических субъектов при социализме, а по некоторым вопросам (наприммер, принципы распределения результатов труда в "Критике Готской программы") предлагали путаные, туманные и наивные рассуждения, то практические создатели социалистической системы хозяйства, в своих теоретических воззрениях ушедшие совсем недалеко от фантазеров-утопистов XVII-XIX вв., пошли "своим путем", постепенно, используя метод "проб и ошибок", выпестовали своего собственного доморощенного монстра — экономических механизм, действие которого основывалось (простите за невольную тавтологию!) на внеэкономическом принуждении; на производственной и трудовой дисциплине, базирующейся на насилии; на принудительном ограничении движения рабочей силы (территориального и межотраслевого); на диктатуре чиновничьего аппарата и всеобъемлющем доскональном контроле партии и государства за деятельностью всех (без малейшего исключения!) участников хозяйственного процесса.

Своеобразие происходившего заключалось в том, что взаимоотношения теории и практики в то время были поставлены с ног на голову, что, впрочем, наблюдалось и впоследствии: сначала принимался пакет партийно-государственных решений по хозяйственным вопросам, и только после этого им давалось научное обоснование. Скорее всего, именно этим и объясняется то, что в конце концов “теоретические основы научного социализма” оказались пустышкой, а точнее, наукообразной политэкономической ширмой, за которой скрывался элементарный торг верхов и низов ло поводу величины плановых заданий и объема выделяемых на это ресурсов.

Первыми шагами на пути строительства социалистической экономики (читай: АКЭС) стали: отказ от многообразия форм собственности и хозяйствования, подстегивание индустриализации промышленности и коллективизации сельского хозяйства, усиление степени директивности в планировании и централизма в управлении. Второй особенностью “перестройки” 1929-1932 гг., охватившей оргструктуру управления промышленностью, порядок планирования хозяйственной деятельности, финансово-кредитную сферу, систему оплаты труда, была лживость лозунгов, под которыми она происходила (в научной литературе это принято называть “некоторыми расхождениями между формой и содержанием”). Административно-командная система ковалась под вывесками демократизации управления, углубления экономических методов, всемерного распространения хозрасчета (кстати, это чисто русское словообразование, так и не понятое никем в мире, поскольку его так и не удалось перевести на другие языки).

Нельзя не упомянуть и о попытках встраивания в хозяйственный механизм инструментов социальной демагогии, эксплуатировавших революционный энтузиазм и имманентное русскому человеку чувство общинного коллективизма. Поначалу, когда вера людей в светлое будущее еще не была подорвана и стерта реалиями жизни, имела место довольно высокая трудовая активность в рамках разнообразных форм так называемого социалистического соревнования: движения ударных бригад, “стахановского” движения "встречного" планирования; шли в ход разнообразные “почины" и закончилось все фарисейским движением отдельных ударников и целых бригад “коммунистического труда”. В конце концов социальная демагогия дошла до совершенного словоблудия, когда чиновники уже просто перестали вдумываться в смысл того, что они делали или писали. Так, в конце 60-х годов в некоторых населенных пунктах можно было встретить на некоторых домах таблички с надписью: “домовладение (!?) коммунистического быта”. Внеэкономические меры принуждения, введенные в результате "реформы" аграрной сферы, были еще более жесткими и бесчеловечными, чем в промышленности. Колхозы и совхозы были не просто лишены какой бы то ни было хозяйственной самостоятельности (что сеять, когда сеять, где сеять; какое поголовье, какого скота и как содержать; как, чем и в каком объеме рассчитываться с государством по обязательным поставкам, по натуроплате за услуги МТС; что, как, когда и в какой форме платить собственным работникам и т.д. и т.п. — все это решалось “наверху”). Более того, в механизм управления сельским хозяйством были включены элементы феодального крепостного права (закрепление крестьян за хозяйствами путем лишения паспортов, применение методов отработочной ренты, т.е. дарового принудительного труда, или попросту барщины), а также карательные меры из уголовного правя репрессии за невыполнение заданий по хлебосдаче, уголовные наказания за “вредительство и хищения" (так, к примеру, квалифицировался сбор голодными детьми отдельных колосков, оставшихся на колхозном поле после уборки).

В течение 30-х годов после основанного на описанных выше принципах окончательного и полного перехода к централизованному директивному планированию и материальному снабжению, соответствующей перестройки кредитно-финансового дела, тарифной политики, внешнеэкономических связей и системы управления техническим развитием в целом сформировалась и обрела все свои основные признаки система хозяйствования, которая имеет разные названия, но чаще всего се именуют как “административно-командную". Не имея возможности останавливаться подробно на характеристике АКЭС, отметим здесь только несколько ее главных сущностных черт:

идеологизация экономической политики и хозяйственного управления, ориентация не на экономический эффект, а на соответствие политическим установкам; вследствие этого полное подчинение органов хозяйственного и государственного управления указаниям партийных комитетов; отсюда же “двойные стандарты" перекрытие доступа к правдивой информации, отказ от научных методов организации и управления;
господство централизованного планирования производства и распределения ресурсов, породившее “плановый фетишизм” со всеми его уродливыми проявлениями и последствиями, в том числе замена управления посредством целей управлением посредством показателей; утвержденный план должен был выполняться любой ценой при абсолютном пренебрежении затратами и результатами, т.е., перефразируя древнюю латинскую пословицу: “Pereat mundus, fiat plan!" (“Пусть погибнет мир, но да будет план!”);
полное пренебрежение стоимостными инструментами, следствием чего стало низведение национальной валюты до простой счетной единицы, превращение цен из средства регулирования экономики в нечто, не соответствующее чему бы то ни было ни в экономике, ни вообще в природе, однако остающееся объектом произвольного манипулирования под фальшивой вывеской “политики цен" и т.д. и т.п.;
всеохватывающий (идеологический, отраслевой и ведомственный, технический, научно-теоретический и пр.) монополизм;
зарегулированность и уравнительность в оплате труда и потреблении трудящихся вкупе с разветвленной и изощренной системой привилегий для чиновников.

Возникает вопрос: а куда же смотрела наука? Читатель уже знает, что к 1930 г. лучшие из мыслящих обществоведов и, в частности, экономистов России были уже или за решеткой или за границей. Таким образом, было расчищено поле для “новых теоретиков”, и они не замедлили явиться с тем, чтобы, опираясь на решения партийных форумов, "познать", сформулировать экономические законы социализма и содействовать их “использованию" на практике.

Безусловным лидером этих “теоретиков”, конечно, следует признать К.В. Островитянова, первым в России в 1928 г. выпустившим в свет (в соавторстве с И.А. Лапидусом) учебник с названием: “Политическая экономия в связи с теорией советского хозяйства”. Тогда же и начались продолжавшиеся вплоть до момента исчезновения самого объекта исследования схоластические дискуссии на тему “о возможности или невозможности сознательного использования экономических законов социализма” и т.п. Подобно И.В. Мичурину, предлагавшему “не ждать милостей от природы”, К.В. Островитянов так писал об экономических законах: “Мы всю нашу экономическую политику строим на учете объективных возможностей на основе глубокого знания экономических закономерностей. Но мы не подчиняем нашу волю этим закономерностям, а господствуем над ними.." [К вопросу об изучении закономерностей советской экономики / Вестник Коммунистической академии, 1933, N 4, С, 23]

"Теоретики” научного социализма умудрились договориться до того, что при социализме экономические законы могли существовать, но не действовать. Это абсурдное положение, когда система производственных отношений и выражающие ее сущность экономические законы отделялись теоретической стеной от форм их проявления, от конкретной хозяйственной деятельности, от механизма использования, и стало на многие годы главной особенностью псевдонауки, носившей название “политэкономия социализма”. Не вдаваясь в детальное описание этого учения, состоявшего из смеси досужих домыслов, нелепых фантазий и беззастенчивого хвастовства, отметим только, что и оно имеет свою предшественницу в истории российской науки. Еще в 1853 r. мcьe Onesime Chenapan в своих «Воспоминаниях о путешествии в северные степи" отмечал, что в России преподается особая наука, под названием “Zwon popeta razdawaiss” [Цит. по: Салтыков-Щедрин М. Е. Сoч.Т. 2.М. 1988.C.263].

“Вершиной” творческих достижений теоретиков АКЭС стал подготовленный по инициативе И.В. Сталина и под руководством К.В. Островитянова учебник политэкономии, увидевший свет уже в 1954 г. Не имея возможности углубляться в рассказы о других теоретических столпах АКЭС, ограничимся перечислением авторов данного учебника. Это Д.Г. Шепилов, Л.Н. Леонтьев, И.Д, Лаптев И.И. Кузьминов, Л.М. Гатовский, П.Ф. Юдин, А.И, Пашков В.Н. Старовский. Повторю, теоретиков политэкономии социализма было много, среди них выделялись и А.М, Румянцев, и Я.А. Кронрод, и Н.А. Цаголов и другие, однако в наши задачи не входит пере числить всех.

Марксистско-ленинская политэкономия стала одной из главных частей расцветшей в эти годы теории так называемого научного социализма, переименованного Н.С. Хрущевым в 1961 г. в “научный коммунизм” и под этим названием введенного в учебные планы всех без исключения вузов страны как обязательная дисциплина. Напомним: Ф. Энгельс утверждал, что эта наука рождена благодаря двум открытиям — материалистической концепции истории и раскрытию секрета капиталистического производства через прибавочную стоимость. Следующей задачей он считал разработку “всех его деталей и отношений”.

Представление о политэкономии социализма полностью согласовывалось с общей концепцией научного социализма и содержало четыре доктрины, на которых впоследствии базировался и научный коммунизм:

претензия на единственно научный статус, что отрицало какую то ни было критику и приглашало к некритическому одобрению;
признание “диалектического” (а на самом деле — дихотомического) противопоставления: либо социализм, либо капитализм, как если бы они были взаимоисключающими противоположностями;
выделение экономики и экономического базиса в качестве наиболее важного аспекта общества, что представляло собой главное требование марксистского взгляда на историю;
сосредоточение внимания на частной собственности, ликвидация которой якобы автоматически гарантирует построение социализма и коммунизма.

Конечно, ни Маркс, ни Энгельс, ни их последователи так и не разработали, да и не могли разработать “все детали и отношения” Однако после революции 1917 г. Сталин и его приспешники осуществляли переход от капитализма, основываясь на четырех упомянутых догматах научного социализма: ликвидация частной собственности, примат развития экономического базиса, отношение к остальному миру по принципу “мы — они”, фетишизация так называемого марксизма-ленинизма. Самое интересное, что на тех же четырех догматах сегодня происходит и обратный переход, о чем подробнее будет сказано ниже

Начиная с 30-х годов главной отличительной чертой механизма АКЭС стала вполне определенная ориентация на форсированную индустриализацию, понимаемую как приоритетное развитие промышленности (и прежде всего имеющей оборонное значение) за счет всех остальных сфер экономики. Такая парадигма имела вполне объяснимую политическую подоплеку; идея борьбы большевистского режима за выживание в условиях буржуазного окружения, трансформировавшаяся впоследствии в концепцию ракетно-ядерного паритета. Она же и стала причиной уродливых перекосов в воспроизводственной структуре России, в том числе диспропорций (местами острейших) между материальным производством сферой услуг, между потреблением и накоплением, между двумя группами промышленного производства и пр. По нашим расчетам, в начале 30-х годов доля фонда накопления (рост которой рассматривался ВКП(б) как главная задача) в национальном доходе достигла почти 45%, что может быть характерно только для военного времени. В “нормальной” экономике эта доля не превышает обычно 10% (в царской России она колебалась в пределах 8-9%) Впрочем, разумным экономистам и тогда было ясно, что рост фонда накопления сам по себе не вызывает научно-технического прогресса и ускорения темпов индустриализации, а превышение известных норм приведет к относительному и абсолютному обнищанию трудящихся, подорвет воспроизводство рабочей силы. Те из них, кто не смолчал, были репрессированы, а их прогнозы полностью сбылись.

Спрашивается, чем же, если механизм АКЭС был так плох, как об этом сказано выше, объяснить успехи СССР в годы первых пятилеток? Сегодня, когда раскрыты “секреты” не просто путаной но насквозь лживой сталинской статистики, ответ известен: во-первых, ни один из пред- и послевоенных пятилетних (семилетних) планов на самом деле так и не был выполнен; во-вторых, реально достигнутый материальный прогресс в экономике абсолютно несоизмерим с колоссальнейшими затратами на него (мы имеем в виду не только материальные и финансовые расходы, но и утрату миллионов человеческих жизней, наконец, утрату оставшимися в живых их демократических, гуманистических и коммунистических иллюзий). В роли реального двигателя материального прогресса России в довоенные годы выступило единственное качество АКЭС, которое с известными натяжками и оговорками можно рассматривать как положительное, — ее исключительная мобилизационная способность, помноженная на трудовой энтузиазм русского народа. Это же спасло нас и в годы второй мировой войны. Механизм АКЭС отличался целостностью, внутренним логическим единством своих составляющих. Он был запрограммирован для сопротивления новациям, особенно производственным, и, как показала практика, успешно делал это в течение многих лет. Он был создан для войны, помог выиграть войну и не мог долго существовать без войны. Когда стало ясно, что опасности войны более не существует, механизм АКЭС лопнул как мыльный пузырь.

История попыток реформирования АКЭС в послевоенные годы уже на памяти современников. Напомним основные вехи. Сразу же после войны И.В. Сталиным были проведены: денежная реформа (ревальвация рубля) 1947 г. и мероприятия по реорганизации сельского хозяйства 1953 г. После ХХ съезда КПСС в 1957 r. Н.С. Хрущев перестроил управление промышленностью н строительством по территориальному принципу (совнархозы) и ввел двухзвенную форму подчинения предприятий, что отчасти показало преимущества территориального управления, но в целом не улучшило технико-экономических показателей народного хозяйства СССР. Генеральные же тенденции в советской экономике (невосприимчивость к техническому прогрессу и отторжение инноваций, увеличение доли экстенсивных факторов в приросте конечного продукта, ухудшение использования основных фондов, уменьшение роли производительности труда в увеличении объемов производства и т.п.) оставались неизменными.

Большие надежды связывались у советского общества с реформой 1965 г., которую у нас называют косыгинской, а на Западе либерманизмом (на наш взгляд, этот термин имел там такой успех, скорее всего, не в связи с именем харьковского профессора Е.Г. Либермана, а по созвучию со словами liberty и liberalization). Нeкoгорое время эти надежды вроде бы оправдывались. В связи с частичным расширением самостоятельности предприятий, изменениями в системе планирования и оценки результатов экономической деятельности, “реабилитации” считавшихся в прошлом “буржуазных” терминов, таких, как прибыль и другие, экономические итоги восьмой пятилетки отчетливо показали тенденцию к экономическому росту. Однако все закончилось разочарованием. Сами реформы, руководство проведением которых было отдано в руки их ярого принципиального противника зампреда Госплана СССР А.В. Бачурина, были искусственно и преднамеренно остановлены. Под флагом защиты основ социализма от якобы разномастных “антисоветских содержантов мировой буржуазии”, т.е. “товарников”, “рыночников”, “оптимальщиков" и прочей "дряни”, реформы были заиграны и замотаны в бюрократических лабиринтах и говорильнях. Напугала советских руководителей и “пражская весна” 1968 г. когда А. Дубчек и О. Шик попытались совместить — т.е. провести одновременно — и экономические, и политические реформы. Реформа 1965 г. потерпела крах, поскольку она не затронула основ, подрыв которых был тогда неприемлем политически. Таким образом, мы были обречены катиться и катиться к краю экономической пропасти до тех пор, пока уже всем не стало ясно, что за ним конец.

Нельзя сказать, что тогдашние власти не догадывались о грозящей опасности. Их предупреждали, и неоднократно. Своеобразие ситуации того времени заключалось в параллельном существовании в стране двух экономических наук, которые с известной долей условности можно было бы назвать политэкономией и конкретной экономикой. С известной долей условности представителей первой можно назвать ортодоксами, второй — реалистами. Будучи согласны в отношении цели общего движения, они были непримиримыми противниками в том, что касалось методов. Так вот, реалистически мыслящие ученые, в отличие от своих “придворных” коллег — платных аллилуйщиков и апологетов, настойчиво выступали с предложениями о необходимости совершенствования системы управления экономикой на основе пересмотра господствовавших тогда теоретических воззрений на проблемы: сочетания централизации и децентрализации, ценообразования, хозрасчетной системы планирования, экономических рычагов управления, использования товарно-денежного механизма и пр. Разработка этой проблематики велась различными учеными, однако лидером в этой области, безусловно, следует признать коллектив Центрального экономико-математического института АН СССР, взявший на себя громадный труд и ответственность за разработку новой теории, получившей название “система оптимального функционирования экономики” (СОФЭ), о которой ниже будет рассказано подробно. За создание этой теории институт и возглавлявшееся им научное направление получили достойную награду: они подверглись идеологическому погрому. Наша экономическая мысль была отброшена назад на несколько десятилетий, а развитие народного хозяйства было лишено плодотворной теоретической базы в самый важный момент, когда эта база была нужнее всего, — накануне горбачевской перестройки.

Многие задают вопрос: обречена ли была российская экономика на то, что произошло с ней в конце 80-х — начале 90-х годов? Неизбежна ли и необходима ли была произошедшая с ней базарно-шоковая встряска? С полной ответственностью заявляем: если бы руководители партии и государства тех лет прислушались вовремя к реалистически мыслящим ученым, начавшим подавать первые сигналы о тревожных тенденциях и мрачных перспективах еще в конце 60-х годов, российскую экономику вполне можно было не только удержать от краха, но и вывести на дорогу прогресса. Обречена была не сама экономика, а управлявшая ею административно-командная система, поскольку ее идеологи, вынужденные лгать во имя собственного спасения, лгали не только своему народу и всему миру о невиданных успехах так называемого развитого социализма, но, что оказалось губительным в первую очередь для них, упивались самообманом, наивно не понимая, что вал экономического кризиса прежде всего смоет их самих, что и произошло. И чем дальше откладывалось общественно-политическое признание провала, тем более усиливались масштабы будущего краха.

Основные структурные пропорции (вернее сказать, диспропорции) и безрадостное состояние нашего хозяйства уходят своими прочными корнями в милитаризованную плановую систему созданную для войны и пережившую свой век на десятки лет. Сохраняющаяся и до сих пор, взятая в наследство современными реформаторами ориентация на вывоз невозобновляемых ресурсов, проедание основного капитала, пренебрежение человеческой жизнью и природой могли создавать какое-то время (и довольно длительное — ввиду наших, как оказалось, все же ограниченных просторов и запасов) видимость роста производства и потребления. Но, в конце концов, она привела к банкротству системы, в которой хозяйство регулировали не объективные интересы и целесообразность, не поиск научно обоснованных оптимальных решений, а самодовольный и зачастую невежественный чиновник, узурпировавший право планировать и распределять исходя из субъективных, полностью идеологизированных и политизированных (как правило, неправильно понимаемых) побуждений, не говоря уже о чисто карьеристских и меркантильных соображениях.

В заключение темы приведем один пример. Ко второй половине 80-х годов наша страна вышла на самые передовые позиции в мире по объемам производства низкокачественной техники. Отставая от США по производству зерна в 1,4 раза, мы опередили их по выпуску тракторов в 6,4 раза, по зерноуборочным комбайнам — в 16 (!) раз. Чтобы произвести столько зерноуборочных комбайнов, сколько их стояло в наших хозяйствах на ремонте в 1987 г., американской промышленности пришлось бы работать 70 лет. Это была экономика планового абсурда, которая не лопнуть не могла. Вот она и лопнула.