«Переходы», Алекс Ландрагин — между Ноланом и Вачовски
Первая ассоциация с «Переходами» — «Облачный Атлас» Митчелла в экранизации Вачовски. Вторая — что-то в духе фильмов Нолана, где герои перемещаются странными путями, границы между сном и явью размываются, а время танцует джигу. Книга привлекает в первую очередь форматом — у нее два прочтения: традиционное от первой до последней страницы либо сквозное.
В предисловии автор описывает оба варианта и предлагает выбрать ваш в формате или/или: в первом случае вы получите три внешне не связанных между собой рассказа в разных жанрах; во втором — связную мистическую историю, ту самую «интеллектуальную шараду», которую обещает обложка.
Забегая вперед: «Переходы» можно прочитать и дважды, чтобы попробовать оба формата пагинации, но стоит ли оно того — вопрос открытый.
Spoiler alert!
Вне зависимости от того, какой путь прочтения вы выберете, начинается книга одинаково — с предисловия. В нем автор представляется переплетчиком, в руки которого попала необычная рукопись — та самая, которую предлагается прочитать и нам. Заказ на переплет сделала некая Баронесса — и именно она является автором альтернативной пагинации. К сожалению, спустя несколько дней после передачи рукописи переплетчику, Баронессу жестоко убили и вырезали у трупа глазные яблоки. Никто из наследников за рукописью так и не явился — и потому переплетчик счел возможным самостоятельно поделиться ей с читателем. Здесь я приведу описание книги (конечно, с комментариями) в традиционной пагинации, чтобы сохранить для вас хоть какую-то интригу. Итак, перед нами три рассказа.
Рассказ первый: «Воспитание чудовища»
История якобы записана Шарлем Бодлером и повествует об одном месяце из жизни поэта. События происходят в 1865 году, т.е. за два года до смерти Бодлера — тогда он только перебралcя в Бельгию, спасаясь от кредиторов и надеясь поправить финансы и здоровье, неумолимо тающее от сифилиса. Однажды вечером, возвращаясь из гостей, пеший Бодлер вступает в неравный поединок с конным экипажем и в итоге оказывается повержен, да к тому же получает пренеприятнейший вывих ноги. Валяясь в канаве и проклиная все на свете, включая Создателя, он привлекает внимание незнакомца, который отводит поэта подлечиться к своей хозяйке, мадам Эдмонде де Бресси. Позже, из следующих рассказов, мы узнаем, что так звали легендарную основательницу Бодлеровского общества, с которым будет тесно связана вторая история. Мадам Эдмонда выхаживает беднягу поэта и рассказывает ему удивительную историю: дескать, она на самом деле не Эдмонда, а давняя любовница и подруга Бодлера Жанна Дюваль (по разным данным то ли умерла в 1862 году — до описываемых событий, то ли вообще пережила писателя). Жанна-Эдмонда рассказывает писателю о том, что оба они обладают сакральным умением совершать «переходы» — метафизические трансформации, позволяющие одной душе обменяться телами с другой душой (и таким образом избежать даже смерти). Чувствуя дыхание костлявой с косой из-за левого плеча, Бодлер соглашается поверить старой-новой знакомой и попытаться совершить такой переход. Остаток рассказа посвящен попыткам подобрать подходящее тело и нравственным терзаниям героя, — но о них стоит читать самостоятельно.
В общем и целом, настроение от этого рассказа примерно такое:
Если сочувствие главному герою рассказа и замышлялось автором, то испытать его читателю не слишком легко: персонаж — тот еще брюзга, а описание его страданий постоянно прерывается комично-саркастичными вставками. Мои фавориты: диатрибы истинного француза о Бельгии и редактор Бодлера, ушедший в порно, чтобы заработать хоть какие-то деньги.
Рассказ второй: «Город призраков»
Здесь описаны последние дни свободной Франции перед немецким наступлением во время Второй мировой войны. Главный герой — немецкий еврей — застрял в Париже без документов и фактически без возможности их получить. Однажды, гуляя, он забредает на могилу Бодлера и встречается там с некой Мадлен, в которую почти мгновенно влюбляется и которая в очередной раз рассказывает ему о переходах, после чего просит раздобыть ранее неизвестную рукопись поэта (то самое «Воспитание чудовища»), которую (какая удача) вот-вот выставят на аукционе.
Что интересно: рассказ ведется от лица Вальтера Беньямина, на что нам непрозрачно намекают еще во введении, заранее пересказывая историю его последнего путешествия и смерти. Несколько лет назад мне довелось познакомиться с сочинением Беньямина «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости». В нем философ исследует трансформацию произведений искусства на фоне технического прогресса (в первую очередь телевидения) и сетует на утрату воспроизводимым искусством (например, кинофильмы против театра) особой ауры, а также ритуальной и культурной функций (их вымещают политическая, практическая и экспозиционная). С точки зрения Беньямина, современное ему искусство развлекает, в то время как искусство прежних эпох было направлено скорее на созидание, участие, концентрацию и погружение зрителя. Искусство как бы утрачивает самость и становится опосредованным технологией. Представьте, в какой ужас философа привел бы Интернет.
В этой связи кажется довольно забавным выбор исторической личности на роль главного героя рассказа. Беньямин оказывается в центре повествования о воспроизводимости человеческого «я» посредством перехода (здесь «я» можно ассоциировать с произведением искусства, а переход — с инструментом воспроизводства), при этом его персонаж, совершавший переходы уже не раз (да, это он был Бодлером из первого рассказа), напрочь лишен способности запоминать ранее совершенные переходы — потому для него «воспроизводимость» лишена смысла, каждый переход он воспринимает как нечто новое и неповторимое, т.е. формально «особая аура» искусства для него сохраняется.
Рассказ третий: «Сказание об альбатросе»
Этот рассказ связывает воедино все три истории и по сути разъясняет, в чем тут вообще соль. Повествование начинается «задолго до», в 1791 году, на небольшом острове, затерянном где-то в океане. Текст с переменной успешностью пытается быть стилизованным под старинные предания и былинность, видимо, чтобы подчеркнуть «историчность» событий и их мифологизированность, что после предыдущих двух рассказов, с одной стороны, ощущается глотком свежего воздуха, с другой — несколько выбивает из колеи, если читать книгу залпом и в прямой пагинации.
Герои в этой новелле все те же. В отличие от предыдущих историй, где центральным действующим лицом и рассказчиком был Бодлер-Беньямин, здесь повествователем выступает Жанна-Мадлен. Точнее, Алула: «Мое имя Алула. Я — та, что помнит. Твое имя Коаху. Ты — тот, кто забывает».
В начале истории герои — влюбленные подростки. Их племя живет на острове в мире и в отрыве от цивилизации, сплоченное искусством переходов и «Законом», который прежде всего требует одного: «не совершай перехода без обратно перехода», т.е. не кради чужое тело и не живи чужую жизнь. Единственный, кому дозволено нарушать Закон, — верховный мудрец: когда он чувствует, что вот-вот умрет, то призывает своего лучшего ученика, совершает переход в его тело, а затем «погружает священный нож из китовой кости в сердце старого мудреца», после чего вырезает тому глаза, поскольку глаза — что-то вроде «дверей» для души, и переход совершается именно посредством долгого и прочувствованного глядения глаза в глаза (еще помните убийство Баронессы?). Однажды на остров приплывает корабль цивилизованных иноземцев — и Коаху из любопытства меняется телами с одним из прибывших. Обратному переходу совершиться не суждено: иностранцы, напуганные произошедшим, убивают тело мальчика (и душу своего товарища внутри), навеки лишая Коаху возможности соблюсти Закон.
По большому счету, вся дальнейшая история — это рассказ о том, как Алула и Коаху дошли до жизни такой, теряли и находили друг друга, совершали переход за переходом и попирали Закон: один — из любопытства, другая — из желания вернуть все «как было» и вразумить возлюбленного. И пока над всей этой романтикой красивой легендой раскидывается миф об альбатросе, на фоне разворачивается параллельный сюжет о жажде мести.
Легенда об альбатросе
Легенда об альбатросе — связующее метафизическое звено трех историй: мы впервые слышим о ней от переплетчика; дальше мадам Эдмонда пересказывает ее Бодлеру; вдохновившись именно этой легендой поэт пишет свое знаменитое стихотворение «Альбатрос», которое позже читает Беньямин — и наконец в последней части этого текстового триптиха и мы узнаем полную версию сказания от самой Алулу. В незапамятные двое влюбленных были изгнаны с родного острова и в облике совы и крачки кружили над океаном в поисках нового дома. Когда одна из птиц потеряла силы и опустилась на волны умирать, вторая подняла ее над водой — и тогда они слились в единое целое: в гигантского альбатроса, которому не страшен ни ветер, ни морская пучина. В таком виде они и достигли суши — необитаемого острова, на котором основали новое племя. Именно к этому племени принадлежат Алула и Коаху.
Миф бесспорно романтичный и отлично справляется со своей ролью — задает стиль всей комнате. У него два мотива: всепобеждающая сила любви и невозможность вернуться в прошлое и войти в одну реку дважды. Оба посыла далеко не новы, но мифы и призваны доносить до аудитории не оригинальные, но вечные идеи. И если с первой все понятно, то ко второй у меня есть небольшой комментарий.
«Воспитание чудовища» и «Город призраков» читаются как неплохие мистифицированные AU-байопики, а вот «Сказание об альбатросе» пытается играть в философию. И это книге это совершенно не идет: и без того присутствовавшая претенциозность набирает вес, который автор как будто бы не вывозит. Остро чувствуется дух сентиментализма и жажда вернуться в приукрашенный пасторальный рай времен до наступления цивилизации. Когда все люди жили дружно, механическая солидарность Дюркгейма еще не сменилась органической, а архетип благородного дикаря был не просто очередным «хорошо забытым старым», выкопанным мыслителями эпохи Просвещения, а полноценной и никогда не существовавшей реальностью. Автор как будто бы безостановочно вздыхает об ушедших деньках, когда можно было танцевать у костра в кругу своего народа и не думать о проклятом капитализме завтрашнем дне; и единственным Законом, требовавшимся для безбедного существования, была дедовская истина о том, что делать надо хорошо, а плохо не надо.
Где-то ближе к середине или даже концу рассказа Алулу возвращается на родной остров, — а зря. За первым кораблем с большой земли был второй, потом третий — вы знаете, чем заканчиваются такие истории. Колонизаторы принесли с собой новые знания и технологии, а вместе с ними — боль, кровь и окончательное попирание Закона.
А в чем проблема?
Я долго не могла сформулировать для себя окончательный ответ на вопрос «а чем меня это собственно раздражает?» — потому что как будто бы эпоху колониализма действительно сложно расцветить «добрыми» оттенками. Западные державы не слишком-то церемонились с автохтонными жителями, их интересами и культурой. И вот — спустя практически год после прочтения книжки — мысль наконец прояснилась: ресентимент автора к цивилизации исполнен пустого пафоса.
Поясняю: классно, когда текст, претендующий на философичность, приводит аргументы и анализирует их. Необязательно в егэшном формате тезис — аргумент — пример, художественное осмысление проблематики может быть даже ярче и глубже наукоподобного. И есть действительно классные примеры реализации такого анализа: «Уловка-22», трилогия «Волшебники», да даже «Противостояние» Кинга — еще один «манифест против цивилизации». Это все художка разных жанров и стилей, но вся она хорошо (или по крайней мере неплохо) справляется с анализом заявленных проблем. А именно: не просто кидается в читателя «самоочевидными» тезисами, но раскрывает и даже челленджит их на примерах конкретных героев или целых обществ — благо, сам формат художки позволяет практически безграничный набор инструментов для раскрытия авторской идеи.
С другой стороны, есть книжки типа «Острова» или «Нетопыря». В них тоже полным полно пафоса и идейности, но подаются они настолько топорно, что вызывают больше умиления, чем раздражения — знаете, такой вот «добрый кринж», когда так плохо, что местами даже хорошо.
А есть — «Переходы», зависшие где-то в серединке, ни рыба ни мясо. И вот этот серединный пустой пафос на ровном месте мне категорически не нравится.
To sum up
Мне не зашло. Эксперимента ради я попробовала затестить оба формата пагинации, но в середине второго прочтения поняла, что больше не могу — просто не вывожу наматывание лирической философии на кулак на ровном месте.
Тем не менее не могу не отметить, что пара интересных моментов, мыслей и деталей в книжке все-таки есть. Во-первых, нетривиальный и неочевидный (мне — до сих пор) выбор исторических персоналий на главные роли. Бодлер, Беньямин и Коко Шанель — троица, которую сложно представить на соседних страницах, и тем не менее вот они все слева-направо.
Во-вторых, еще одна попытка найти ответ на mind-body problem: на мой вкус, странноватая, но тем не менее. В мире автора сознание явно первично по отношению к телу и может существовать независимо от него, при этом, с одной стороны, «скрепляющим» механизмом сознания является память, но и без нее жить можно, по крайней мере, на топливе всепобеждающей любви — в конце концов Коаху каждый раз все-таки узнает Алулу, даже если совсем ничего о ней не помнит и не знает.
В-третьих, задумка с двойным прочтением все еще прикольная и вызывает интерес. У меня, к сожалению, никак не дойдут руки до мэтра этого приема — «Игры в классики» Кортасара; но по крайней мере теперь я точно знаю: когда дойдут — сначала буду читать в альтернативной авторской пагинации.
4/10 — мне больно ставить оценку выше, чем у по крайней мере меметичного «Острова», но будем честны, «Переходы» все же написаны лучше, хоть и в тысячу раз более унылы.