ЗИ
Один рассказ каждый уикенд
Григорий Служитель
Олег Якушев, всё еще молодой актер, был выдвинут на соискание главной национальной кинопремии «Золотой дубль». О том, что он станет победителем, Олег узнал за несколько дней до церемонии. В состав жюри входил знакомый Олега, который и сообщил ему по большому секрету, что он выиграл конкурс восемью голосами против двух.
Олег получил сообщение, когда был в театре на репетиции. В первый раз он прочитал его в перерыве между сценами. Во второй раз — отпросившись в туалет. Третий раз Олег решил отложить до вечера. Олег представлял, что за эти часы новость созреет, разбухнет и предстанет перед ним в каком-то новом, парадном виде, украшенная, словно мундир африканского диктатора, множеством пестрых лент и пышных аксельбантов. Вечером после репетиции он вышел из театра, свернул в ближайший бар, положил телефон на стойку и, не сводя с него глаз (как будто сообщение могло куда-то из телефона сбежать), выпил разом сто граммов коньяка. Потом еще пятьдесят. И еще пятьдесят. И только тогда прочитал сообщение в третий раз. В конце текста семенил целый выводок правых скобочек, а замыкал шествие смайлик в виде круглой рожицы с подставленным к губам пальцем.
То, что испытывал Олег в связи с победой, имело мало общего с радостью. Скорее он чувствовал покой и усталость, как если бы после многочисленных просьб и обращений банк наконец вернул ему на счет списанную по ошибке сумму. И сумму немалую. Это было справедливо. Признание он считал закономерным. Награда, как он думал, с одной стороны, прибавит ему уверенности в себе, а с другой, привлечет новые значительные роли. По большому счету работа в фильме «Их» была первым серьезным опытом в кино (это в тридцать два года!). И фильм, что называется, «выстрелил». О нём много говорили, о нём спорили. Известный кинокритик на Первом канале признался, что «фильм „Их“ вызывает у него идиосинкразию к конвенциональному подходу в киноискусстве». Олег прогуглил два незнакомых слова, но всё равно ничего не понял во фразе известного кинокритика. Другой статусный обозреватель написал в фейсбуке, что «„Их“ — пощечина бесчеловечному режиму, который, словно Сатурн, пожирает своих же чад». «Ну, пусть так», — подумал Олег. Общественность разделилась надвое, и в последнее время вести жестокие споры на тему «Их» в сети, на кухнях или в барах стало признаком хорошего тона.
Дело в том, что, если не считать бронзовой медали, выигранной Олегом в пионерском лагере на состязаниях по прыжкам в длину, он никогда не получал никаких призов. Он слишком привык, что какое-либо профессиональное внимание обходит его стороной. Новость о награждении была похожа на то, как в тихий узкий переулок, сбившись с маршрута, с грохотом заехал автобус. И ему это нравилось.
И вот настал день церемонии. Местом награждения по традиции служил Большой театр. Проснувшись, Олег увидел в комнате странного человека, похожего на официанта. Он завис перед кроватью, не касаясь пола, и у него не было ни головы, ни рук. Сердце Олега ёкнуло, и кровь выстрелила в конечности. Но он тут же вспомнил, что это смокинг, который жена подвесила ночью за люстру. Дверь на балкон была открыта, и смокинг медленно покачивался на сквозняке. Можно было подумать, что это призрак приглашает Олега совершить с ним по комнате тур вальса. Все треволнения и переживания последних дней вернулись на свои места после недолгого перерыва на сон. Он зажмурился, выдохнул и вскочил с постели. День будет долгий и трудный.
На кухне жена Даша варила кофе. Она тоже была актрисой и работала в небольшом театре «Перевоплощение» на юго-востоке столицы. Она была уверена, что успех мужа положительно скажется и на ее карьере.
— Олеж, омлет готов, сейчас кофе сварится. Как спал?
— Так как-то, любимая.
— Ты ведь сегодня не будешь слишком сильно волноваться, да?
— Ну как я могу не волноваться?
— Просто не волноваться, и всё.
— Ну как я могу не волноваться?
— Не волноваться, и всё тут.
— Мы долго будем это продолжать?
— Если ты сам не прекратишь, то долго.
Олег посмотрел на Дашу. В разговорах с женой у него было такое чувство, что его плохо перевели на другой язык. Но сегодня был важный день. Нельзя было ссориться.
На сцене вращалась бесконечная карусель из артистов, режиссеров, операторов и продюсеров. Между вручениями следовали номера. Пели оперные певицы, танцевали знаменитые примы. Выступали какие-то рэперы и резиденты «Камеди клаба». Олег не улавливал ни слова из того, что говорили выступавшие, не понимал значения ни единой шутки. Но, к своему удивлению, он обнаружил, что уже успел освоить набор шаблонных жестов и ужимок, которыми пользуются «люди из телевизора», когда обязаны во что бы то ни стало демонстрировать хорошее настроение и бодрость духа. Опуская глаза, он видел свои руки, и ему становилось противно. Они дрожали и были в поту. Он то и дело вытирал ладони о колени: руки опухли, и Олег чувствовал, как жмет обручальное кольцо, которое он по привычке пытался покрутить на пальце. Тогда ему казалось, что всё это не про него, что кто-то ошибся. Что это понарошку. Что всю жизнь он занимался не тем, а его сегодняшний успех — случайность. Что он вата, в которую закутывают елочные игрушки, убирают их в коробки, а коробки складывают до следующего Нового года на антресоли. И вот игрушки все побились, и пришлось вешать на елку то, что осталось, — блеклую рваную материю. И он и был этой материей. И ничто не помогало: ни многочисленные комплименты от больших артистов, ни положительные статьи в прессе, ни даже особые, только ему понятные взгляды коллег и друзей по театру, с которыми он был близок полжизни. Через эти взгляды он понимал, что они как будто допускали нового его, что они одобряют его успех. Но только пока что, на первых порах, до вынесения негласного вердикта.
На сцену тем временем поднялся какой-то пьяный режиссер. Получив приз, он сходу послал всех присутствующих на три буквы. Почему-то в зале это вызвало одобрительный смех. Потом, воинственно тряся дарственной статуэткой, он начал скандировать слова поддержки известному опальному журналисту. Ведущие смущенно зашелестели страницами на своих планшетах. Учредитель премии, находившийся тут же, сделал добродушную мину, которая означала что-то вроде: «Ой, ну опять ты, дружище, за свое! Не-ис-пра-вим». Зрители поначалу робко, затем всё смелее начали вторить режиссеру, и когда тому наконец отключили микрофон, зал уже слаженно и бодро, наслаждаясь собственным единением и безнаказанностью, повторял короткую речовку.
Олег посмотрел по сторонам: и сосед слева (собственно, режиссер «Их»), и Даша справа скандировали фразу вместе со всеми. Более того, он и сам не отставал от толпы. И он подумал, что если бы все окончательно сошли с ума и на этом церемонию объявили закрытой, если бы всех, включая Дашу и его самого, развезли по психбольницам прямо из Большого театра, то это было бы вполне естественным и закономерным окончанием вечера.
Но зал успокоился, и церемония продолжилась. Его «звездный час» неумолимо приближался. В голове сменялись картинки: вот он едет на троллейбусе из «Мосфильма» после первых проб, и лица пассажиров угрюмые и сосредоточенные, как будто они отправляются на войну; вот его добавляет в друзья на фейсбуке продюсер Тигран и пишет, что хочет в главной роли видеть только его. А Олег только усмехается, потому что в глубине уже не верит в свой успех, потому что это «только-вы-и-никто-больше!» он слышал за свою жизнь двести тысяч раз, и ничем бóльшим это не заканчивалось. Он увидел, как разбивают тарелку о штатив в первый съемочный день. И он забрал себе маленький осколок с завитком чьей-то росписи и не вернул этот осколок, когда пришло время склеивать тарелку обратно. А сейчас он принес этот осколок во внутреннем кармане смокинга; он вспомнил, как в селе под Архангельском он познакомился с местным псом. Сдружился с ним, кормил его курицей и почему-то халвой. Вспомнил, как они чуть было не подрались с режиссером Гошей прямо на проселочной дороге, сверкающей от грязи, и всё из-за одной фразы в сценарии, которая казалась ему нестерпимо фальшивой. А сейчас вот он, Гоша, сидит слева от него, выбритый, уже подвыпивший, деланно равнодушный. Наверное, тоже знает, кто получит приз. Он и получит. Действительно, почему Олег решил, что только ему сообщили о призерах? Скорее всего, каждому успели сообщить. Олег выдохнул и мысленно послал себя к чёрту.
В кармане завибрировал телефон. Даша напомнила, чтобы он на всякий случай его выключил. Олег, не глядя на трубку, сбросил звонок. Со сцены снова кто-то пошутил. Шутка была настолько остроумной и неочевидной, что залу потребовалась пара секунд, чтобы распознать всю соль. Наконец зал взорвался от хохота, вместе с ним по инерции засмеялся и Олег. В этот момент телефон завибрировал снова. Олег посмотрел на экран. Улыбка медленно сползла с его губ и обратилась в нечто противоположное: в грустную мину какой-то хтонической глубоководной рыбы. На экране светились две буквы: ЗИ. Олег уставился на Дашу, и в этом взгляде была мольба, просьба о прощении, страх и еще что-то, что заставило Дашу спросить мужа твердым и серьезным тоном:
— Тебе плохо?
Олег сжал ладонь Даши.
— Нет.
Даша склонилась к нему и зашипела прямо в ухо:
— У тебя рука вся мокрая. Что с тобой? Соберись! До тебя минут сорок осталось.
— Мне надо выйти.
— Что, прямо вот сейчас приспичило? Раньше не мог?
— Мне надо сейчас выйти.
— Что ты заладил: «выйти-выйти», а? Как девочка маленькая. Потерпеть не можешь?
В ее прищуренных глазах появилась та вульгарная искра, которая уже много раз заставляла его задуматься всерьез: а с той ли женщиной он связал свою жизнь? Это был презрительный взгляд, выдававший в ней такую душевную заурядность и дремучую посредственность, что от этого буквально хотелось удариться лицом о стену в отместку самому себе за свою же глупость и бесхарактерность. Но сейчас он думал совсем о другом. Наоборот, какая ни есть, Даша могла бы ему помочь, но что-либо объяснять, а тем более просить о помощи он был не в состоянии.
— Я сейчас.
И Олег приставными шажками побрел вдоль ряда, бормоча себе под нос «извините» и «простите». В центральном проходе он физически ощутил на себе внимание полутора тысяч зрителей и десятков камер. Он посмотрел наверх: зал был похож на раскрытый гранат. И ему казалось, что этот гранат каждым своим зернышком устремлен на него. Его беспрестанно фотографировали. Впрочем, нет. Скорее всего, его никто не замечал. В проходах было темно, все наблюдали за сценой. У Олега закружилась голова. Поплутав в складках бархатной занавески, он наконец вывалился из зала. В нижнем фойе официанты готовились к фуршету. Проезжали тележки, груженные канапе и тарталетками; медленно проплывал трехэтажный айсберг, снизу заставленный морепродуктами, выше — серебряными обтекаемыми боксами с какими-то котлетами, а верхний этаж венчали бутылки с крепким. Девушка, которая, как на буксире, тянула за собой эту огромную конструкцию, заметила Олега. Она не спеша к нему приблизилась и нехотя, словно не по своей воле, а выполняя чье-то повеление, без спроса сделала с Олегом селфи. Причем, когда она нажала на кнопку, лицо ее радостно вспыхнуло, а потом сразу же вновь потухло. Она буркнула «спасибо» и так же флегматично потащила свой обоз дальше.
Олег снял бабочку и расстегнул пуговицу на шее. Дышать стало легче. Он встал перед большим зеркалом и набрал номер. Он знал, что раньше седьмого гудка на том конце не ответят. Между тем ответили на четвертый.
— Зинаида Игоревна. Здра-а-асьте! — как-то по-козлиному протянул Олег, и самому от себя стало противно.
— Олежик, здравствуй, мой дорогой! — Зинаида Игоревна, как и многие в ее почтенном возрасте, почти кричала в трубку, словно абонентов разделяли океаны. Олег и сам поддался этому эффекту: прижал телефон крепче к уху и другой ладонью обхватил его снизу.
— Как ты, мой хороший?
— Зинаида Игоревна, я очень хорошо!
— Как твой театр? Машенька уже в какой класс пошла? — ЗИ решила, что у Олега есть дочь. Объяснять, что ЗИ ошиблась, у него не было желания, поэтому он ответил только на первый вопрос:
— Да как-то помаленьку, Зинаида Игоревна! Всё хорошо.
— Хорошо?
— Хорошо.
— Точно хорошо?
— Даже отлично, Зинаида Игоревна. Я тут как раз...
— Дорошенко тебя всё так же не замечает? Он тебе хоть одну серьезную роль дал?
Олег смотрел на себя в отражении: перед ним стоял уже неюный мужчина. По бокам носа к губам спускались две глубокие морщины. На лбу образовались пересечения, похожие на сетку, так что при случае на нём можно было бы сыграть фломастерами в крестики-нолики. Выше висков появились первые робкие признаки седины. На шее краснела россыпь прыщиков от утреннего бритья (я же ей говорил, что лучше было оставить щетину!). Пару лет назад он начал активно качаться, и теперь бицепсы угадывались сквозь ткань рукавов.
— Дал, Зинаида Игоревна. Он теперь меня стал замечать.
— Что?
Олег крикнул громче:
— СТАЛ замечать. Он ДАЕТ мне роли! Теперь дает, — параллельно возник вызов от Даши.
— Дорогой мой! Я звоню тебе не просто так. Мне очень нужна твоя помощь.
— Что такое, Зинаида Игоревна? — голос Олега фальшиво изобразил участие и тревогу.
— У меня не слушаются ноги. Я стала инвалидом и передвигаюсь на коляске. У Гузель заболел сын, и ей сейчас пришлось уехать домой. Ты можешь отвезти меня в центр занятости для пенсионеров?
Олег похолодел.
— Конечно, могу, Зинаида Игоревна. А когда? — в мыслях Олега бешено завращалась рулетка, по виражу которой с треском несся невидимый шарик. Цифры и цвета секторов размылись и слились. Олег крепко зажмурился и сжал со всей силы челюсти, словно всё его тело свело от боли.
— Сегодня. Сейчас. Мне нужно туда к десяти, — Олег не успел сделать воображаемую ставку, и в какую ячейку угодил шарик, ему было решительно безразлично. Одно было очевидно: не в ту, в которую надо.
— Понятно, — неестественно добродушным тоном сказал Олег.
— Олежик, то есть ты меня выручишь? — в фойе выбежала Даша и стала выискивать его вокруг.
— Я... тут... я просто... Скажите, а хотя бы к десяти тридцати никак нельзя?
— Нет, мой мальчик, к десяти тридцати уже не нужно. Ох. Ладно, я ошиблась. Занимайся своими делами.
— Нет-нет, Зинаида Игоревна, вы не ошиблись, я могу. Я приеду. Сейчас.
— Олежка, я хочу тебя поздравить. Ты знаешь, что такое благодарность. Ты научился. Это важно. Очень важно. Такого в ваших «Щуках»-ГИТИСах не преподают. Тогда я тебя жду!
— Только я не знаю ваш новый адрес.
— Громче. Не слышу!
— Какой у вас адрес, Зинаида Ивановна? — прокричал Олег и, воспользовавшись мгновением, запихнул контрабандой в свои слова столько злобы, сколько в них могло влезть.
— А я тебе сейчас сэмээской пришлю! — сказала ЗИ, и ему показалось, что она хвасталась, как хорошо осведомлена о последних веяниях времени.
Сзади нарастал цокот Дашиных каблуков. Стук ускорился, и в отражении возникла жена. Олег развернулся к ней.
— Ты долбанулся, а? Ты совсем долбанулся? — еще издалека выкрикнула жена.
— Даш...
— Дебил, ты через три номинации! Лучшую женскую роль второго плана уже вручили! Где ты ходишь? Ты чё там, нюхал что-то, а?
— Ничего я не нюхал.
— А чё нервный такой? Всё! Марш в зал, — сказала Даша и выстрелила указательным пальцем в стену.
Олег выставил перед собой руки, как плохой актер в американском фильме, который собирается объяснить, что «всё не так, как ты думаешь».
— Даш... Нет времени всё это рассказывать, но мне срочно нужно уехать.
— Что???
— Мне нужно помочь одному очень старому и важному для меня человеку.
— Ты совсем плохой? Что ты несешь?
— Это директор моей театральной школы. Я тебе много про нее рассказывал. Зинаида Игоревна.
— И-и-и?.. — исподлобья глядела на него Даша.
— И ей срочно нужна помощь. Она передвигается в инвалидном кресле. Сиделка уехала куда-то. Зинаиду Игоревну надо отвезти.
— Куда?
Олег отвечал ей тоном провинившегося школьника, чьих объяснений взрослые всё равно не поймут.
— Я пока не понял куда.
Даша сжала ладонями щеки, так что губы собрались в бантик:
— За что мне всё это... Что ты придумываешь?
— Это чистая правда. Она очень, очень важный для меня человек. Она сделала из меня актера. Она воспитала меня как личность. Она сформировала мой внутренний стержень.
— Куда тебе нужно ее отвезти? Что всё это за бред? — на слове «бред» она как-то даже взвизгнула.
— Не бред. В какой-то... я не знаю. Какой-то дом творчества для стариков.
— Сейчас?? Вот прямо сейчас?? Почему ты? Ты у них один во всей школе учился?
В руке зазвонил телефон. Это был режиссер Гоша. Олег скинул звонок.
— Я не знаю. Никто больше не может. Она меня попросила. Я не могу отказаться. Понимаешь? Ей восемьдесят шесть лет.
— Давай я поеду.
Теперь звонил продюсер Тигран. Олег скинул и его.
— Нет. Ехать должен я.
Даша указала рукой на стену, за которой, судя по всему, уже объявляли номинантов на лучшую мужскую роль второго плана.
— Олежик, солнышко. Это же лучшая минута во всей твоей гребаной жизни, это же твой триумф. Подумай о маме, о папе. О моих родителях! Они же так за тебя радовались! Ты же всегда был лузером, ты сам не понимаешь, ты же был неудачником? — говорила Даша, по-грифоньи вытянув шею и прищурив глаза. — Ты сейчас звезда, ты снялся у Гоши Облипихина. У него вся страна мечтает сняться. Что ж ты ссышь-то так? Что ж ты у меня такой трус?
— Ну, придумаю там что-нибудь. Передадут мне приз позже, — сказал Олег и тут же вспомнил, что «Золотой дубль» вручают только при условии, что лауреат присутствует на премии. — Дашенька, пойми меня. Это долг.
Даша приблизила к нему зареванное лицо и прошептала, беззлобно, даже сочувственно, как будто только сейчас решив про Олега какую-то старую загадку и поразившись простоте этого решения.
— Ты просто. Контуженный. На всю голову. Идиот, — спокойно сказала она и, как-то ссутулившись, побрела в зал. Но вдруг остановилась, быстро вернулась к Олегу и со всей силы, наотмашь, дала ему оплеуху. Олег мог успеть отвернуться, но не стал этого делать. Ему хотелось хоть как-то сделать Даше приятное. А еще больше хотелось причинить себе боль.
Худшее было позади. Олег решил зайти в туалет. На приступке у раковины блестела призовая статуэтка в виде парящего голубя, который несет в клюве киноленту. Из средней кабинки доносился хриплый рев и сиплый рык. Кого-то не на шутку рвало. Щека горела. На коже краснел четко прорисованный силуэт Дашиной ладони. Можно было подумать, что Олег — футбольный болельщик, которому перед матчем разрисовали щеку в цвета любимой команды. Олег умылся холодной водой. Попил из крана. Наконец пришла СМС от ЗИ с адресом: «<...> ТАГИЛЬСКАЯ УЛИЦА, 4, КВАРТИРА 10. ОЛЕЖИК, ПРОЙДЕШЬ НАСКВОЗЬ ДЕТСКУЮ ПЛОЩАДКУ. ОХРАННИКУ СКАЖИ, ЧТО КО МНЕ». Олег вызвал такси. Из средней кабинки послышался шум сливаемой воды. Дверь открылась, и вышел давешний пьяный режиссер.
— Кто тут за мной следит? Ого, сам Олег Якушев. Отличная работа, кэп, — еле ворочая языком, произнес он, потом коснулся двумя пальцами воображаемого козырька. — «Их» — сила!
Но тут он резко развернулся и снова свалился над унитазом. Олег тихо сказал: «Не забудьте приз».
Из туалета Олег направился к выходу. На банкетке, раздвинув ноги в длинном платье, так что одна нога полностью обнажилась, полулежала Даша. В руке она держала бутылку виски. Она не заметила, как Олег проходил мимо нее. В последний момент она выпростала в его направлении средний палец, и рука безвольно упала на банкетку.
Олег быстро шел через площадь к Театральному проезду, где его ожидало такси. Он поймал себя на том, что всё еще машинально повторяет заготовленные к награждению фразы: «Это наша общая победа», «Маме, папе, родной „Щуке“ и, конечно, Зинаиде Игоревне...», «Гоше Облипихину за доверие».
Прохладный сентябрьский воздух рассеивал и разбавлял его густое, муторное состояние. Кто-то продолжал ему без конца звонить. Он уже не смотрел на телефон. Китайские туристы, школьники на скейтбордах, пары, целующиеся на скамейке... Никому до него не было никакого дела, и это ему нравилось. Их чуждость умаляла значимость его собственных переживаний, уравнивала их на фоне тех мелочей и больших эмоций, которые испытывает сейчас каждый в этом огромном городе. Сворачивая с Театральной площади, он напоследок обернулся. На Большом театре включилась иллюминация. Тени в углублениях и на выступах, отсвет на колоннах, мордах лошадей и на фронтонах. В этом действительно было что-то величественное, древнегреческое, неестественное, точнее сверхъестественное. В трех проемах между колоннами были растянуты афиши премии. «XXXII Всероссийская премия в области киноискусства „ЗОЛОТОЙ ДУБЛЬ“». И весь этот дом был сейчас похож на гигантский пульсирующий плод со своими таинственными процессами внутри, свидетелем и участником которых он сам был еще пятнадцать минут назад. А теперь он был изгнан. По собственной воле. И теперь он был свободен. Свободен и несчастлив.
Выехали на Большую Лубянку. Телефон не переставал гудеть. Оказалось, он пропустил восемнадцать звонков. От Гоши, Тиграна, мамы, папы, от тещи и еще с каких-то незнакомых номеров. И ни одного от Даши. По радио трещал какой-то навязчивый хит. В любое другое время Олег попросил бы переключить, но сейчас ему было всё равно.
Несмотря на вечер буднего дня, улицы были свободны. И это было странно. Как будто сам город благоволил их встрече. Ехали по Сретенке. Вот он спешит на встречу с ЗИ. Что же это за сила, что это за жгут, который никаким ножом не удается порвать. Пятнадцать лет, как он окончил школу. И как будто и не было этих лет. И что бы с ним ни случилось, как бы ни складывалась жизнь, стоило этому мощнейшему магниту снова начать разливать свои волны, и он, как будто шар, собранный из железа, через города, леса и горы послушно катился на зов.
С проспекта Мира свернули на Третье кольцо. Потом поехали вдоль Сокольников. В дверной выемке кто-то забыл воду. Олег достал бутылку и снял крышку. На горлышке остался след губной помады. Олег представил, как по одной этой примете он бы влюбился раз и навсегда, вытребовал бы у водителя номер пассажирки, нашел бы ее, всё ей тут же объяснил. Она бы бросилась в его объятия, поддавшись обаянию и нетривиальности минуты. И вот они уже живут вместе. И так всю жизнь, всю жизнь. Как красиво и ладно.
Пересекли Яузу. Навигатор водителя показывал, что уже рядом. Олегу казалось, что он не столько приближается к своей старой учительнице, сколько отдаляется от своей нынешней жизни. С Открытого шоссе свернули на Тагильскую улицу. Такси остановилось перед совершенно новым жилым комплексом <...>. Олег вышел из машины. Молчавший всю дорогу водитель вдруг выскочил за Олегом и, застенчиво улыбаясь, спросил:
— Брат, мёжн селфи для дочк, а?
Олег не был против. Он прошел через детскую площадку и оказался у нужного здания. Дома только начали заселять. Жильцов было немного, и окна квартир горели незаконченным узором и вразнобой. Охранник пропустил его. Первые двери, вторые, еще проход. Сталь, стекло, однотонный мрамор (откуда у нее на всё это деньги?). Просторный бесшумный лифт. Олег решил зачем-то снова надеть бабочку. У двери, как это часто бывает перед встречей после долгой разлуки, Олег замялся, откашлялся и позвонил. Тут же загремел один засов, другой, повернулся ключ, и дверь отворилась.
«Как человек может так постареть?» — подумал Олег и улыбнулся широкой, насколько можно, обаятельной улыбкой.
ЗИ была в цветастом старом халате, на ногах белели икеевские меховые тапочки, на совином носу сидели ее знаменитые тонированные очки с длинными цепочками и фигурными дужками. Она стояла, опираясь на палку, сгорбленная, уменьшенная, как будто скомканная, и по всему было видно, что осталось ей немного. ЗИ смотрела на него и очень хорошо понимала, о чём он сейчас думает.
— Здравствуйте, Зинаида Игоревна!
— Здравствуй, Олежик! Мне Толя-охранник позвонил и сказал, что к вам, Зинаида Игоревна, поднимается какой-то молодой красавец. Ну заходи, Олеж.
ЗИ жила в огромной квартире в три комнаты, с двумя уборными и обширным балконом. Интерьер дома представлял собой смесь из навороченных веяний последнего времени и предметов, которые ЗИ забрала из своей хрущёвки. Ни один выступ или притолока не пустовали. Каждое свободное место было заставлено какой-нибудь болгарской тарелкой, валдайским колокольчиком или керамической безделушкой. На кухне во всю ширину стены висели общие школьные фотографии разных лет. Олег узнал в одной из них ту, что стояла у него за стеклом на полке много лет... черно-белая, из лыжного похода.
— Ты, Олежка, всё такой же скромный, застенчивый. Всё стесняешься спросить, откуда у меня всё это?
— Да вот я всё сам думаю-думаю, понять не могу, — сказал Олег, оглядываясь вокруг и чуть преувеличивая свою реакцию на роскошь, в которой жила ЗИ.
— А это мне Миша Вольф подарил.
— Миша? А он стал недвижимостью заниматься?
— Как видишь, — ЗИ раскашлялась. Потом достала из кармана пачку «Примы» и медленно, как будто неумело, закурила, потом долго водила потухшей спичкой справа налево. — А ты, Олеж, куришь?
— Бросил, Зинаида Игоревна.
— Это ты правильно. Как Машенька? В какой класс она пошла?
Олег вспомнил, что ЗИ приписала ему несуществующую дочь и даже успела отправить ее в школу.
— Да вот в пятый пошла две недели назад.
— А с Милой ты так и не помирился?
Олег стал вспоминать, у кого из его корешей по школе была жена Мила и дочь Маша, и не вспомнил.
— Нет, Зинаида Игоревна, с Милой я не помирился.
— Очень жаль. Хорошая девочка.
— Ну, это ее жизнь, ее выбор. Я ей не хозяин. Спасибо, что дочку оставила, — угрюмо сказал Олег.
— А Мишка Вольф теперь попал наверху в немилость. Уехал в Германию. А перед тем пришел ко мне в хрущёбу и говорит: я вам, дорогая моя ЗИ... А ты, Олеж, кстати, тоже так меня называешь за спиной?
— Как? ЗИ? Нет, — замотал головой Олег. — Что вы! Никогда. В первый раз слышу.
Олег вспомнил Мишу Вольфа, маленького, очень злобного пацана и талантливого пианиста, который часами импровизировал в музыкальном классе джаз. Оказывается, он стал олигархом. ЗИ хитро улыбнулась.
— Ну не слышал, так не слышал. Миша, значит, говорит: я вас так люблю, моя дорогая ЗИ, я вам так благодарен за то, что вы мне дали, что хочу подарить вам новую квартиру, — она снова закашляла. — Я чуть не рухнула. Мне? Квартиру? Зачем? Хочу, говорит, и всё тут. И знаешь, Олеж, подарил. А мне после того, как Аркадий Леонидович ушел, вообще ничего не нужно. А у тебя, кстати, как вообще с работой, неважно? Дорошенко роли так и не дает?
— Не дает.
— Подрабатываешь где еще?
— Ну... так... в кино иногда.
— Ладно, я пойду одеваться, а потом ты поможешь отвезти меня в центр занятости.
ЗИ, шаркая, медленно углублялась в полумглу длинного коридора. Олег остался сидеть на кухне.
Из дальней комнаты послышался голос ЗИ. Она громко говорила с кем-то по телефону: «Да, Олежик зашел. Якушев. У него совсем туго с деньгами. Он работает официантом». Олег шлепнул себя ладонью по лбу. «Какой же всё это действительно бред», — думал он. Это она, значит, его смокинг приняла за наряд официанта?..
Наконец ЗИ вышла в коридор. Из шкафа-кладовки Олег вытащил кресло-каталку. Разложил его и помог ЗИ облачиться в пальто.
На улице уже стемнело. Олег вез ЗИ по дорожке через яблоневую аллею. Все скамейки были пусты, и многочисленные фонари освещали длинную дорогу только для них. Полил дождь. Пришлось остановиться, чтобы надеть на ЗИ дождевик, припрятанный для таких случаев в специальном кармашке. ЗИ без конца что-то говорила. Про то, как она любит своих учеников, про свою жизнь, про то, что неблагодарность — худший из грехов. Всё про ту же Милу и их несуществующую дочь Машу, которую Олег, к удивлению, даже успел по-своему полюбить. Дождь лил всё сильнее. Концы его бабочки грустно обвисли, телефон стал барахлить. Он чувствовал, как по лицу течет что-то липкое и неприятное. Это был лак, которым Даша утром сделала ему укладку. Он уже не слушал, что говорит ЗИ. Он представил, как, сильно разогнавшись, он пускает кресло вместе с ЗИ катиться дальше до конца аллеи, а сам сворачивает в темноту между яблонями и липами и пропадает навсегда. Для ЗИ, для Даши, для себя самого. Аллея закончилась, свернув направо, они вскоре оказались прямо у входа в центр занятости для пенсионеров. У двери их встречал какой-то мужик в колпаке, панталонах и камзоле. В руке он раскачивал светильник. Олегу показалось, что всё это сон. Должно быть, это и был сон.
— Здравствуйте, Зинаида Игоревна.
— Здравствуй, Сергей Львович. Ты не пугайся, Олеж. Мы тут со сверстниками решили Шиллера ставить, «Разбойников». Разумеется, это моя инициатива. Я режиссирую. Надо всё время держать себя в профессиональном тонусе. Закончили разбор, уже даже на ножки потихоньку встаем.
Сергей Львович закивал головой, и длинный колпак вторил его кивкам. К щекам у него были приклеены пышные бакенбарды.
— Ну всё, Олеж, спасибо тебе, родной! Тут уж я сама.
— Зинаида Игоревна, а...
— Что ты, что ты! Ждать меня не надо, — деликатно предвосхитила вопрос ЗИ. — Меня через два часа заберет обратно Родя Ясин.
— Вы уже, значит, договорились?
— А как же? Что же, я тебя тут ждать заставила бы? Я вообще тебя мучить не хотела. Я и Анечке Астровой звонила, и Кирюше Брыгину, и Мите... как его...
— Карпину.
— Да, Карпину, и Славе Толстых, и Катьке Фединой. Никто не может. Ты один смог.
Олег понял, что ЗИ просто раскрыла телефонную книжку и стала обзванивать своих учеников в алфавитном порядке, так что никакой эксклюзивности в том, что для помощи она выбрала именно его, не было в помине.
Олег склонился и обнял ЗИ за шею.
— Ну спасибо, Олежик! Пока!
— До свидания, Зинаида Игоревна, не болейте!
И он, и она знали, что уже никогда не увидятся.
Олег вернулся на аллею, но на полпути свернул к дереву, облокотился спиной о ствол, посмотрел в дождливое небо и вдруг громко заревел. Заревел так, как может реветь человек, который знает наверняка, что его никто не может услышать, и в промежутках между приступами он успевал удивиться себе самому, что, оказывается, его горло способно воспроизводить такие животные, первобытные звуки.
Олег не знал, сколько он простоял под деревом. Час или два. У ног он заметил полусгнившее яблоко. На вкус оно оказалось неожиданно сладким. Ливень не стихал. Мимо него прошел какой-то человек в дождевике. Он прошел до конца аллеи и свернул направо к центру занятости. Олег понял, что это Родя Ясин пришел забирать домой ЗИ.
У сердца что-то закололо. Олег засунул руку под смокинг и нащупал осколок тарелки. Он достал его из кармана, повертел в руках, убрал назад и вызвал такси.