Велосипед
Один рассказ каждый уикенд
МАРИЯ БУШУЕВА
Да сразу было понятно, что он ее возненавидит: какой мужик, извините, потерпит, если жена станет спать от него отдельно? Она, видите ли, не может с ним в одной постели, потому что видит его жуткие сны и они ей мешают.
Муж, конечно, этой ерунде не поверил, решил, что разлюбила, противен стал. Интимные свои поползновения он и раньше считал чем-то недостойным красивой и тонкой супруги, похожими на воровство — он ведь и ее фактически украл, увел из-под носа соперника, который был ей парой: высокие, красивые, светловолосые, а он сам — ниже нее на 5 см. И простой. Нет, он с двумя высшими, но по сути своей простой: на первом месте еда, на втором теплый бок, на третьем — престиж (второе и третье можно местами поменять) и — доход, чтобы все это обеспечить. Надо сказать, когда они вместе спали в одной постели, он вставал на рассвете, точно сбросив все тяжелое, мрачное, пугающее — легким, радостным, полным энергии. А едва она его из своей ночной плаценты выбросила, сны стали кошмарными: то и дело стал просыпаться в холодном поту с жутким сердцебиением. И сильную обиду на супружницу затаил — обида за несколько лет отдельного ночного спанья разрослась, заострилась и возжаждала мести.
Стала еще и онкология мужика пугать: отец не так давно помер, говорят, болезнь наследственная, причем чаще по мужской линии. У материного брата только что жена отправилась на тот свет — все от того же. Правда, не родня, но страхи усилила.
А жена его любила, и, наверное, душа ее ночью при телесном близком соседстве беспрепятственно с его душой сливалась, оттого она и правда видела его сны. Кончались девяностые, страхи преследовали его, шли за ним по следу: то холодело в животе от прихода бандитов-рэкетиров — он начал свой бизнес, — то маячила тюрьма за невыплаченный кредит, то совладелец Мишаня вдруг во время дружеского застолья начинал смотреть на него как-то странно, точно замыслил все прихватить, а компаньона, так сказать… Там и здесь падали, как дикие утки, простреленные или всплывали с выпученными глазами взорванные. Знакомого владельца кафе изрешетили прямо на остановке из проехавшего мимо «жигуля», потом жене пригрозили: попробуешь претендовать на фирму и кафе, очень скоренько встретишься с любимым мужем; еще одного приятеля, директора конфетной фабрики, заказал по всем приметам другой общий приятель, правда, не близкий — услали любителя сладостей в мир иной вместе с личным водителем и рыжим псом: только припарковался у дома, возвратясь с охоты, как сам стал глухарем…
Все страхи мужа становились яркими кошмарами в ее снах, она просыпалась в холодном поту, с колотящимся сердцем. Иногда к его страхам нынешним примешивались неприятные воспоминания: как избили его, восемнадцатилетнего, в армии: обряд был такой типа инициации в племени каких-нибудь островитян; как обзывали в школе мухомором из-за красной вязаной шапки с помпоном, которую он донашивал за братом, и, догнав после уроков, макали башкой в сугроб…
Едва она переселилась в другую постель — на диван в соседней комнате, мужнины жуткие сны отстали, не сумев прорваться сквозь стену и дверь (она закрывалась на ночь в своей комнате, что тоже обижало супруга), и вернулись к ней ее собственные: легкие и светлые. Снова стала встречать утро, улыбаясь миру, точно веселый цветок на солнечной лесной поляне.
Дядька, брат матери мужа, похоронивший жену, позвал его к себе в Питер — небольшую квартиру и летнюю дачку решил оформить на единственного племянника с гарантией заботы о старике, если что. Дядька оказался говорливым, быстро утомил, но подаренная недвижимость заставила три дня болтовню терпеть. Ты посмотри, что от моей жены осталось, одежка какая или сумки, может, твоей сгодится, предложил с готовностью все вещи отдать.
— Одежду не возьмет она, — сказал, скривившись, — и сумки такие не носит…
А если велосипед? Он женский. Для дачи, покупали, покойница каталась, чтобы вес сбросить, полнеть стала, но воруют там, нельзя на зиму отставлять, вот и забрал в квартиру. Куда мне. Без нее один и на дачу ездить не буду. Ты приезжай с женой летом и отдыхайте. Старик всплакнул. Приеду помирать к тебе.
— Да, живите, чего там, — глянул тревожно: неужели скоро свалится на него обуза,— это всегда успеется.
…Он загрузил велик в багажник. И странная мысль мелькнула: везу супруге отмщение. Мелькнула — тут же юркнула в темноту, притаилась в узкой каморке души. И забылась.
Жена на известие, что прибавилась квартира и дача мужниного дяди, никак не отреагировала: она была и к собственности, и к деньгам равнодушна — лишь бы крыша над головой да хватало на необходимое. Все, что муж строил или приобретал, оформляли на него. И отсутствие у нее желания владеть порой вызывало у него зависть.
— Ты велосипед хотела, привез! Завтра суббота, поедем за город.
Они любили вырваться из мегаполиса, мчаться на скоростном автомобиле по шоссе и, остановившись в каком-нибудь незнакомом месте, бродить. Выбрав полянку, он обычно разводил костерок.
Сентябрь стоял просто чудный. Тепло, красиво, сухо. Припарковались у лесочка, вблизи бежала под крутой уклон очень ровная дорога. Здесь отлично можешь кататься, сказал он, выгружая из машины велосипед. Ты же просила купить, а тут подарок от дядьки. Экономия. Он засмеялся. Зубы у него были ровные белые — следил тщательно: все-таки улыбка один из важных коммерческих ключиков.
Жена смотрела на велосипед.
Ну чего ты? Садись и поехала.
Сначала ты попробуй, сказала она.
Ну он же бабий.
Какая разница.
Ну — попробую.
И муж сел и покатил вниз с горы. Листва шелестела, ветер вдруг проснулся. Проснулся и снова стих.
Жена стояла, ожидая, когда муж прикатит обратно. А его все не было. Странная, сновидная тишина спустилась на деревья и на дорогу. Листва замолчала. Казалось, невидимый хозяин леса выключил звук, оставив только изображение.
— Старею, мать, — он шел пешком, рядом катил велосипед. — Обратно, в гору, уже тяжело. Ухайдакал меня этот бизнес. Все ради тебя. — Он глянул зло. — Мне лично ничего не надо, кроме костерка в лесу.
Он лгал. И знал, что лгал. И она знала, что он знал.
— Садись и поезжай с горы.
И опять шорох листвы, придыхание ветра, шепот травы — все стихло.
— Нет, — сказала она, — мне этот велосипед не нравится. Я на него не сяду. Подари кому-нибудь.
Так и не села.
Кому он велосипед потом отдал — даже не спросила. Может быть, до сих пор пылится в гараже загородного трехэтажного дома, теперь чужого. Погибая от онкологии, и этот дом, и все остальное, чем владел, муж поспешно загнал дальнему знакомому, пообещавшему открыть какой-то совместный престижный фонд, тому самому, о котором поговаривали, что когда-то именно он отправил к праотцам директора кондитерской фабрики. Себе муж оплатил лечение и вип-палату в элитном хосписе: после дорогой операции он уже не вставал.
Жена плакала и надеялась: вдруг произойдет чудо — смерть от него отступит.
А он, пока мог с трудом говорить, шептал с ненавистью: остается, а я сдыхаю, остается, а я сдыхаю, пусть загнется от нищеты, подсунула, стерва, мне тогда велосипед…