Ракетный пояс Москвы
Один рассказ каждый уикенд
НИКОЛАЙ ФОМЕНКО
Она приехала в собачий холод. Кончик носа был как чужой. Все вылезли из машины и разошлись. Машина уехала. А она стояла и думала, что теперь он совсем близко. Её отвели в штаб. Она не знала, что это штаб и что военный за столом – начальник особого отдела. Военный разговаривал негромко и иногда морщился. Она рассказала, что приехала к Кузнецову, что он её жених и что он… Военный уставился серыми глазами. Перестал мигать. Она почувствовала, что согрелась. И нос согрелся. И даже стало жарко. Расстегнула зимнее сиреневое пальто и замолчала.
– Ну? Так он тебя просил приехать?
– Я сама.
– Написал, как сюда добраться?
– Я сама.
– Ну, тогда сиди тут сама. – Военный встал и пошёл к двери. Она с сумкой за ним. Тяжёлая сумка, полная продуктов. – Сиди, – громче сказал военный. Сипло, словно чайник на печке запел. Она осталась, и ничего не видела вокруг себя, кроме света в окне. Свет расплывался в мокрых глазах, как белая клякса на серой бумаге.
Кузнецов длинный и худой. Шинель висела на его плечах, а он под шинелью мог повернуться в разные стороны, сколько ни затягивал ремень. Капитан только одну секунду смотрел на него. Потом говорил, глядя в окно. Глаз на белой щеке был похож на дырку в газете.
– Ты писал кому-нибудь, как сюда добираться?
– Нет.
– Что?
– Нет, товарищ капитан.
– Не писал никому?
– Никому.
– Тебе дисбат светит.
– За что, товарищ капитан?
– За то, – он поморщился. – Знаешь, кто сейчас тут, за стенкой?
– Нет. – Капитан посмотрел на солдата во второй раз. Вытащил из сейфа пачку писем и бросил на стол. – Видишь, сколько фигни вашей у меня. Так не писал?
Лицо Кузнецова пошло пятнами и кулаки сжались так, что через кожу светились жёлтые суставы. Но без ответа. Молча. Взгляд в стенку.
– Значит, не писал, – вслух решил капитан. – И даже не похвастался никому?
– Чем? Я и в совхозе на «газоне» работал.
– Так, то в совхозе, а тут ракетные войска. Хорошо. Если не писал, тогда никого за стенкой нет и мне не о чем больше с тобой говорить.
– А кто там, товарищ капитан?
– Какая тебе разница. Можешь идти… Я же сказал – никого.
Кузнецов стоял. Капитан спрятал письма, закрыл сейф, вышел из комнаты. В коридоре он положил в рот таблетку, зашёл к дежурному по части и запил её из чайника.
– Опять? – спросил дежурный майор.
– Да.
– Я тоже, как перепью, такая изжога.
Кузнецов выглянул в дверь. Он впервые был в штабе. В коридоре жёлтые лампочки и часовой у стеклянного шкафа со знаменем. Молодой. Затянутый ремнём. Если бы не уши, шапка сползла бы на нос.
– Эй, земляк, тут девчонка должна быть. Не видел девчонку?
Земляк или не земляк только пошевелился. Качнулся ствол автомата. Дверей в коридоре было несколько. Кузнецов взялся за ручку той, что была рядом – капитан сказал за стенкой. Если она расскажет про его письма – посадят. Дисбат светит. Почему светит? Может быть, ждёт, грозит? Он сказал «светит». Какая разница.
– Земляк, здесь?
Часовой отрицательно покачал головой. Звезда вместе с шапкой переехала к левому глазу.
– А где? Тупой ты, земеля.
Кто-то открывал входную дверь. Морозный пар вокруг сапог, спина в шинели. Кузнецов успел вернуться. Посадят. Дура-ак. А если не скажет? Шпионка? Шпионка. Куда её тогда? Он снова выглянул в коридор. Посмотрел на количество дверей вдоль всего коридора. На каждой двери фанерный ромбик с номером. Смотрел, смотрел. Часовой переступил с ноги на ногу. Под потолком грязно-синий полумрак, в котором светились жёлтые лампочки. Казалось, что в коридоре ночь, потому что горят лампочки, и потому что часовой. Часовым всегда хочется спать. И днём, и ночью. Поэтому для часовых всё время ночь. Кузнецову тоже показалась ночь. Только ночью бывают такие кошмары. Он закрыл дверь. В комнате ночи не было. Но был зелёный сейф и капитанская шинель на вешалке.
– Изжога, – повторил капитан. – Сколько раз говорил, что вольнонаёмных надо вести по списку. Что теперь с нею делать?
– Да брось ты. Последняя собака знает, что здесь ракеты, – сказал дежурный. Лучше скажи, как погуляли?
– Я раньше ушёл.
– Из-за желудка?
– Да.
Небо в окне потемнело. Пошёл снег. Вокруг и без того было много снега. Всё, что не в снегу, казалось чёрным, даже ели. В детстве она думала, что ели и пальмы бывают только в сказках. И горы тоже, и львы, слоны и обезьяны. И доктор Айболит. И солдатики бывают только оловянные. Она уже видела горы вокруг Сочи, львов в ростовском зоопарке и доктор Айболит жил в их селе. Он кастрировал поросят, пил самогонку и всё лето на реке ловил рыбу всегда в старом брезентовом плаще, выгоревшем до белой нитки. Её Лёшка солдат, и он уж точно не оловянный. В сказках остались одни волшебники да змей Горыныч. Баба Яга и та была в реальности, горбатая в бородавках. Хата её в конце улицы присела в песок, как ощипанная курица. За окном прошли несколько военных. Все одинаковые. Может быть, среди них был Лёшка, а она даже не узнала его. Какой кошмар. Что же они так похожи все? И почему она тут сидит? Время идёт, а она ещё не видела его.
– Вернётся дежурная машина, отвезём её назад, на станцию, – сказал майор. – Ты узнал, к кому она прискакала?
– Из автороты.
– Осенний?
– Ну, да.
– Хоть не беременная?
– Я что тебе – гинеколог? Попроси дневального, чтобы принёс поесть. Только из офицерской столовой.
Кузнецову так хотелось пройти сквозь стены или хотя бы увидеть сквозь них. Что там? Она или не она? Подумают, что шпионка. И что они с нею сделают? В тюрьму, что ли? Снова к двери. Почти столкнулись с капитаном.
– Ты ещё тут? Я же тебя отпустил.
– Товарищ капитан.
– Что?
– Скажите, ко мне приехали?
– С чего ты взял?
– А почему тогда дисбат?
– Чтоб не врал.
– Она не знала, что сюда нельзя.
– И ты не знал? Детский сад.
Капитану лет тридцать пять. Бледное лицо. Маленький морщинистый рот. В глазах тоска, какая бывает от скуки или болезни.
– Где она, товарищ капитан?
– Ты чем сегодня должен был заниматься?
– Арматуру возить.
– Принесёшь мне сейчас свою путёвку. Поедешь на станцию.
– Зачем?
– Разговоры. Не в совхозе. – Капитан выковырял из красной пачки сигарету. Закурил. Дым вокруг носа потянулся к потолку. Он прищурил небольшие серые глаза и стал похож на хитрого гнома.
– Товарищ капитан.
– Иди, я сказал. – Капитан встал из-за стола, подошёл к Кузнецову, скомкал в кулаке воротник его шинели у затылка. Застёгнутый крючок врезался в горло. – Пошёл, – он толкнул его к двери.
Она сидела боком у письменного стола. Рисовый суп с фрикадельками в миске быстро остыл.
– Так значит к Кузнецову? Ты знаешь, что его за это посадят?
– За что?
– За разглашение военной тайны.
Она опустила голову. Ещё немного и нос коснётся миски.
– Ешь.
– У меня своей еды полная сумка.
– Сумку мы конфискуем.
– Что?
– Заберём всё, что в сумке, говорю. Так положено. А тебя сейчас отвезём на станцию, и ты забудешь на всю жизнь, что была здесь. И никто не будет знать об этом. Понятно?
Вот бы у нас на Новый год нападало столько снега!
– Понятно?
– Он не виноват. Я сама. Новый год скоро.
– Снегурочка, твою дивизию. Детский сад. Собирайся.
– Я только издали посмотрю.
– Не устраивай мне тут цирк. Дома, там, перед папой. – Капитан покраснел. И сразу стал красивым и немного моложе. Портупея плотно прилегала к спине. Он закурил, снял на ощупь с губы прилипший табак и тихо повторил: – не устраивай.
Она шла среди снежных холмов к чёрной машине. Машина, конечно, была зелёной. Полупустая сумка цеплялась за ногу. Открыла дверцу, долго пихала сумку в кабину. Сумка всё время за что-нибудь цеплялась. Военный за рулём сидел, как истукан, уткнувшись подбородком в руль. Она забралась в пропахшую бензином кабину, несколько раз хлопала дверью, каждый раз придвигаясь к водителю. Работал мотор, мелко вздрагивало зеркало над стеклом и прицепленная фотокарточка над ним. Знакомая девичья фотокарточка. Она быстро посмотрела на военного. Тонкая шея, щека в морозном румянце и длинные ресницы, как у девчонки. Лёшка.
Капитан стукнул ладонью по крылу, оглянулся на ветровое стекло и пошёл вдоль сугробов к чёрным елям. Конечно, они были зелёные. Исчез на их фоне. Как волшебник.