Птицей лететь
Один рассказ каждый уикенд
Весна в этом году выдалась мягкая, солнечная.
Последний снег был слаб и лежал островками. Здесь и там сквозь него пробивались бугорки земли и сухой лишайник. С высоты птичьего полета плато походило на пеструю оленью шкуру.
Раннее тепло пробудило местного жителя — бурого медведя — уже пару дней как медведица с медвежатами бродила по округе в поисках провианта.
Утек оценивающе осмотрел шалаш — он смастерил его из костей моржа, которые нашел близ берега. Скелет был крупным — повезло же охотникам, его повалившим!
Гиттинэвыт как раз закончила разделку корюшки и, захватив младшую дочь, вышла посмотреть на работу сына. Она прислонилась к яранге и прикрыла лицо рукой, будто бы прячась от солнца. Сама же незаметно смахнула слезу.
Утром за ее сыном прилетит вертолет, чтобы увезти его и несколько соседских ребят-погодков на материк. Далеко, очень далеко от пустынной земли с неприветливым климатом, от моря, щедрого на дары для зверя и человека.
Там они останутся до тех пор, пока не закончат их первую школу жизни — интернат.
— Будут математике учить, — бормотала она. — Яблоко один, яблоко два…
Маленькая Еля потянула мать за подол.
— Плод такой. В тундре не водится, а растет на Большой земле. А еще в нем червяк живет, понимаешь?
К полудню с охоты вернулся Каам. Перед тем как войти в ярангу, отец приласкал собак, поблагодарил за верную работу.
Скинул вымазанную кровью малицу, вытер руки и лицо.
Гиттинэвыт встретила мужа сытным ужином — бульоном с кусками оленьего мяса, поджаренными лепешками и чаем.
— Морж лодку нам покорежил, — усмехнулся Каам, чавкая похлебкой. Завтра чинить.
Гиттинэвыт молча собрала оставшиеся от еды крошки и разбросала их по яранге, а еще не забыла побрызгать все углы водкой, чтобы задобрить подземных духов.
В тундре болтунов нет. Каждое слово здесь на вес золота.
И все же сегодня ей было особенно сложно удержать мысли в голове. Сказывалось волнение за Утека. Единственный сын ее вырос. Его ждала другая жизнь. Столь же далекая от привычного быта, насколько они, люди, далеки от богов. Одиннадцать долгих лет предстоит прожить ему среди чужаков.
Таковы были традиции здесь, на Чукотке.
Каам раздраженно махнул рукой.
— Все уезжают! Выучится на Большой земле, человеком ученым станет.
— Интересно в городе жить. Но много искушений в нем, всего в нем много. Вдруг не захочет возвращаться в тундру?
— Я вернулся. А не вернется наш сын — ни нам, ни Богам за него не решать. То будет его личный выбор.
— Я и ты… ведь другое то время было. Не то, что сейчас…
Каам нахмурился и поджал губы — разговор был исчерпан.
Откинув полог, в ярангу зашел Утек, крупный, рослый для своих восьми.
— У меня есть слово, отец…— начал он робко.
— Вот уеду я завтра на материк. И некому будет следить за моим сапсаном… Что будет тогда с птицей?
— Птица свободна в своем полете, — Каам пристально взглянул на сына. Разве прикажешь ей остаться? Займись делом — накорми собак…
— Разреши мне проведать Тумана, как покормлю собак.
— Иди, иди, Утек. Чего без толку языком молоть.
Вожак — большая белая хаски — растянулся в тени яранги, остальные собаки вокруг него.
При виде мальчика с едой псы оживились, но терпеливо пропустили вожака, ведь ему ужин полагался первым. Тот неторопливо встал и аккуратно взял мясо из рук хозяина. Утек раздал стае оставшуюся оленину и направился к берегу.
Море сегодня было неспокойным. Да еще — неслыханное дело, откуда-то принесло громадные льдины. За все весны его жизни Утек ни разу такого не видел.
Вот отчего отец был такой смурной. Конечно, он не стал рассказывать об этом матери, чтобы та не решила, что на них разгневались кэле — злые духи.
Знакомый охотник поприветствовал его и вернулся к делу — заточке гарпуна.
Надеются все же выйти в море, подумал Утек.
Неподалеку от берега заискрил брызгами фонтан — то кит бороздил воду.
— Дразнит. Знает — не поймать сегодня, — покачал головой охотник.
Вдоль горизонта проплыло продолговатое, пузатое облако. Чайки, почуяв близкую охоту, низко кружились над зеленоватым весенним морем — ветер поднялся от взмахов их крыльев.
Он нашел сапсана в его излюбленном месте — у выступа Вороновой скалы. Здесь всегда было тихо и безветренно, и лишь слабый запах водорослей выдавал близость моря.
Завидев человека, сокол сделал радостный круг, а затем аккуратно приземлился Утеку на рукав.
Мальчик вытащил кусок оленины — птица блеснула золотистыми глазами и быстро заглотнула мясо.
— Мне завтра уезжать, обратился он к птице. Ты и я, Туман, мы не увидимся много-много — одиннадцать лет.
Сокол наклонил умную голову в сторону кармана. Утек понял — и дал еще оленины.
— Теперь тебе придется кормиться самому.
Мальчик осторожно притронулся к переливающемуся на солнце крылу.
— Послушай, я буду долго и честно учиться. А ты… ты будешь парить над скалами и неспокойным морем. Летать с ветром, как он летает здесь много-много лет. А когда я вернусь, ты будешь уже старой птицей. И может быть, такой же мудрой, как шаман из Уэлена.
К вечеру Гиттинэвыт закончила шитье торбасов. С каждым стежком сердце женщины разрывалось от тоски.
Поутру отправились они на голый мыс — туда обычно садился вертолет. Частил мелкий весенний дождик.
Там, у вертолета, стояли люди с Большой земли.
Утек попрощался с собаками, кивнул матери, отцу, захныкавшей Еле. Деловито заправил руки в карманы новой куртки и не оборачиваясь зашагал к вертолету.
С подножки кабины он вдруг увидел знакомую птицу. Туман сделал круг и вскрикнул. Не почудилось ли ему? Неужели Туман прощался с ним? Ведь сапсаны — молчаливы.
Мальчик кинул прощальный взгляд на тундру. Он унесет ее с собой в сердце.
— Я вернусь! — закричал он, но ветер поглотил слова.
Вертолет затарахтел, поднял вокруг себя пыльное облако и поднялся высоко над землей.
Еще долго Гиттинэвыт и остальные матери махали платками и провожали его глазами, пока тот не превратился в черную точку и не исчез в лазурно-голубой дали.
А днем все пошло своим чередом. Гиттинэвыт окунулась в домашние заботы.
Каам пошел к охотникам чинить лодку.
Маленькую Елю окружили юные оленята. Бок о бок они принялись пробовать первые ягоды тундры.
После работы Гиттинэвыт сняла со стены бубен из оленьей кожи, забила в него.
Затянула песню. Ту самую, что они с Каамом сочинили на рождение их первенца.
Голос ее, обыкновенно переливчатый и задорный, был сегодня исполнен светлой печалью, но и великой надеждой.
Правда за мужем. Разве прикажешь пернатой остаться? Нет, птица свободна в своем полете.
Источник