Дороти
Один рассказ каждый уикенд
Арина Обух
1. Дора
Я хочу, чтобы она умерла.
Она не жилец. Так, запятая в аквариуме. Зачем ей жить? Маленький пришелец с плавничками, мой убийца.
Тут одно из двух: умрет она или я. Сначала покраснеет кожа, пойдет сыпь, потом начнется кашель и… А может, вся кожа покроется чешуей, ноги срастутся в хвост, и я буду лежать посреди комнаты, задыхаться и бить хвостом.
В общем, или я буду бить хвостом, или она.
Внутри меня бродили долгие мысли о смерти. Потом они растворялись, прятались в другие мысли, я шаталась по Москве, а внутри у меня жила смерть рыбы.
Эта запятая абсолютно не выходила у меня из головы. Просыпаюсь, а первая мысль о рыбе.
— Как ее, кстати, зовут, Лина?
— Дороти. Дора.
Этим именем она как бы зацепилась за жизнь. Стала причастна.
Я узнала от Лины, что Дору нельзя ставить на подоконник — там холодно. Нельзя касаться ее руками — она получает ожоги. Но, если точнее, то не совсем ожоги, а такие тепловые удары. Теплые болезненные удары судьбы. В роли судьбы — я. Мне нравилось наблюдать, как она убегает от моих пальцев. Это были единственные моменты, когда она плавала по аквариуму, плела узоры, похожие на мертвые петли.
Все же остальное время она не двигалась с места. Замирала. Сама себя осознавала. В новых обстоятельствах. Словно рассуждая: что случилось? изменилась я или жизнь?
— А как она у тебя вообще появилась?
— Подарок. Я стригу одного маленького мальчика. И однажды он подарил мне эту рыбку.
Лина работает в мужской парикмахерской. Она художник по мужским головам. Прическа меняет абрис головы — и меняется все: взгляд на себя, отношение к себе, походка становится другой, уверенной. Клиенты влюбляются в Лину, но Лина относится к ним как к картинам: все, написана, следующий!
Ее маму зовут Жанна. Вспоминая ее имя, вижу взмах крыльев Ї— солнечный такой взмах над гнездом, где ее ждут шесть раскрытых клювиков. Лина одна из шести птенцов.
— А где папа? А где папа? А где папа? — звучит вопрос из каждого клювика.
— Он улетел, он улетел, он улетел.
Клювики смотрят в небо.
— Он там? Мы его увидим?
— Не увидите.
Маленьким клювикам достались от их отца лишь красивая финская фамилия и красивые лица. Немало, если разобраться.
Последний раз мы виделись с Линой в Петербурге на детской площадке, нам было по десять лет. Потом птица Жанна перелетела с ними в Москву и прошло еще десять лет, но меж нами с Линой ничего не изменилось: нам все так же хорошо, как будто мы по-прежнему сидим на качелях и играем в игру «Правда или действие».
«Правда или действие» — выбираешь действие, и тебе дают какое-нибудь дурацкое задание — залезь на дерево, спрыгни с горки… Выбираешь правду — отвечай на дурацкий вопрос. И самый популярный был «кого любишь?».
Вот и теперь Лина, улыбаясь, говорит:
— Кого любишь? И вообще — давай говорить про любовь, все остальное у нас Ї каждый день.
Дора вдруг встрепенулась, подплыла к стеклу, мол, да-да, давайте уже про любовь.
2. Про любовь
Все началось с того, что я влюбилась в рассказ Данилова.
А потом сама попала в его сюжет.
И все испортила. Пострадали и сюжет, и композиция. Нет, не сами по себе, а во мне.
В этом рассказе, кроме героя, существует еще множество персонажей, и среди них — богиня гнева, дальняя родственница героя.
Богиня гнева, завидев меня, сразу признала во мне пришлую. Смотрит на меня пристально, как бы пытаясь вспомнить. Нет, не может. Конечно, ведь меня никогда не было в этом рассказе. Поэтому она спрашивает:
— А вы кто?
Я называю свое имя. И даже пытаюсь что-то сказать о себе, мол, я приехала из Петербурга… я влюбилась в этот рассказ…
Она перебивает:
— А вы кто?
Я повторяю все снова, но она опять спрашивает:
— А вы кто?
Ее закоротило.
Или это меня закоротило? Я, как рыба, видимо, беззвучна. Возможно, это как раз последствия аллергии на рыбий корм: голос пропал, вот-вот покажется чешуя, а завтра утром из-под одеяла будут торчать плавники и хвост.
— А вы кто?
— Я Дора.
И тут на пороге появляется еще один персонаж. Богиня гнева бурно радуется ему и всплескивает руками (она его знает, он в рассказе Данилова присутствует). Всплеск ее рук был какой-то орлиный, и одним крылом она задела меня. Это был толчок в сторону выхода. Из сюжета.
Воркование с персонажем отвлекло ее (или она сделала вид, что отвлекло), и я, постояв в начале рассказа, последовала дальше…
Я отлично помню этот рассказ и знаю, как тут все устроено в доме: там пятиугольное пространство с эркером, а там камин с совами, а на балконе вечно стоят и курят… В следующей комнате будет много персонажей. И сам Данилов.
Идут разговоры. Я их уже читала и знаю все эти реплики наизусть. Но все речи перебивает один вопрос, который слышу только я: «А вы кто?».
Богиня гнева тоже заходит в комнату, становится напротив меня и смотрит.
— Присаживайтесь! — кто-то из персонажей дергается со своего стула, чтобы уступить ей место.
— Нет-нет, я на минутку.
Эту минутку она дает мне. Она будет здесь, пока я не исчезну. Она смотрит на меня так, как я смотрела на Дороти в первый день.
Я нежилец в этом рассказе. Я дура Дора. Эта женщина смотрит прямо в меня и хочет моей смерти. Я попала в чужой аквариум.
Чья-то большая рука появляется в этом аквариуме и пытается поймать меня, выловить. Температура моего тела равна температуре воды. Я житель холодных вод. Меня касаются чьи-то пальцы, и каждое прикосновение оставляет ожог.
Я снова оказываюсь наедине с богиней.
— Да-да, мы так и не познакомились, — говорит она. — Но это неважно. У вас на лбу написано, что вы влюблены в Данилова.
— Нет-нет, я влюблена в этот рассказ!..
— Вас много, — перебивает она. — Оставьте его в покое. И шарфик свой заберите!..
Данилов слышит этот монолог богини гнева. То есть, что значит, слышит — он сам его написал. Но он не любит перечитывать свои старые рассказы и поэтому исчезает в комнате, закрывая дверь. Он в домике. Тоже такая игра есть.
Зачем я вошла в этот рассказ, где все уже без меня так хорошо сложилось, где все так цельно и гармонично, где все друг друга любят и где все мне так нравится — и герой, и его дом, и его семья, и все другие персонажи… И богиня гнева мне тоже нравится.
Сейчас я сяду в тыкву и уеду отсюда. И шарфик заберу.
Я пошевелила губами, но слова остались во мне. Я не могу говорить. Как под водой. Если я заговорю, то вода зальет мои легкие. Я взяла шарфик и быстро вышла: как вор, укравший собственный шарф.
Дороти прильнула к стеклу, и от этого ее маленькая нижняя губа чуть сплющилась, Дора была похожа на внимательного слушателя. Ей лично еще никто не рассказывал таких странных историй, как эта девушка.
— А потом? — спрашивает Лина.
— А потом…
И я вдруг почувствовала, как горит мой лоб. Наверное, там опять высветилась эта надпись: «Влюблена в Данилова».
У меня тепловой ожог. Горит лоб, жабры с трудом набирают воздух, внутреннее ухо принимает один и тот же сигнал: «А вы кто? А вы кто? А вы кто?..» — и так дальше, по нарастающей. Ставлю под плавник термометр: 39 и 6. Я умираю.
Оживаю днем. Зову Лину. Нет ответа. Наверное, ушла на работу.
Зову Дороти…
Доры нет. Нигде нет. Нет, ну Дора уйти не могла.
Мечусь по квартире. На кухне нет. В комнатах нет. В ванной нет…
Вижу в раковине ее аквариум, но вместо Доры там мыльная пена. О горе!..
Еще вчера я мечтала, чтобы она умерла, и вот она умерла. Это я ее убила.
По инерции наматываю круги по квартире. И…
О Боже, счастье-счастье-счастье! Я вижу Дороти в банке из-под огурцов!
Внутри воскресло, ожило, улыбнулось.
Дора жива. Дора на месте. Я на месте.
Лина спешила на работу, не домыла аквариум и запустила Дору в первую попавшуюся банку с этикеткой: «Малосольные огурчики по-домашнему. Кулинарная серия: русская душа».
Душа моя! Дора!.. Как всегда замерев, она смотрит на мир. Чуть-чуть дергается ее плавничок. Живая. Родная. Недовольная: «Меняешь, меняешь аквариумы, а потом оказываешься в банке из-под огурцов. В конце концов кто-нибудь собирается вернуть меня обратно?!.»
Лина приходит с работы, вылавливает Дору специальным дуршлагом и возвращает в аквариум, целуя ее глазами.
А я возвращаюсь в свою жизнь: я играю в «Действие». И в него вливается шум чемоданов.
Ленинградский вокзал, четвертая платформа. Руки у всех людей как сломанные крылья: вывернуты назад. Везут за собой чемоданчики на колесах. И спины, спины, спины…
Стоит ужасный грохот — поет хор чемоданов. Это песня свободы. Мужчины и женщины уходят.
И я ухожу. В свой сюжет. Где все будет мое.
И единственное, что я оставлю у себя от Данилова, так это его эсэмэску: «Я ношу тебя, как будто у меня внутри аквариум и ты в нем рыба. И я заглядываю в себя и смотрю на тебя, замирая…»