Интервью с нейропсихологом, работающим со взрослыми, Анной Кутьковой
– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимаетесь? Как пришли в профессию?
– Я клинический (медицинский) психолог, закончила Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет по специальности «клиническая психология». На данный момент работаю как нейропсихолог в Санкт-Петербурге в НИИ СП имени И.И. Джанелидзе и в Первом медицинском университете имени Павлова. Основной контингент – пациенты с нарушением функций ЦНС, преимущественно после инсультов, ЧМТ, с нейродегенеративными заболеваниями. Долгое время работала в детском центре с детьми с ОВЗ (чаще с речевыми нарушениями), на данный момент принимаю детей частным образом. Активно веду научную деятельность, преподаю, учусь в аспирантуре.
В профессию я пришла довольно быстро. В детстве я мечтала быть врачом-нейрохирургом, в подростковом возрасте поняла, что мне хочется больше контакта и взаимодействия с пациентами, чем это могут позволить себе врачи, но представить себя «без халата» я уже не могла. Так выбор пал именно на клиническую психологию. В процессе обучения в вузе нейропсихология мне совсем не нравилась и казалась слишком сложной, запутанной. Но судьба сложилась так, что моим первым и пока единственным основным местом работы стало отделение медицинской реабилитации для пациентов после различных мозговых катастроф. В этом отделении был нужен именно нейропсихологический подход. Имея довольно слабую базу, несмотря на отличное окончание вуза, я отталкивалась от практики, «наращивая» сверху теорию. Очень много читала, изучала, сравнивала и анализировала, проходила большое количество курсов и обучений. Постоянно взаимодействовала с коллегами: неврологами, физиотерапевтами, врачами лечебной физкультуры, логопедами, стараясь не только помочь пациенту, но и сделать свою работу полезной для всех специалистов реабилитационной бригады. Я до сих пор с «горящими глазами и открытым ртом» смотрю на все интересные клинические случаи, стараюсь не останавливаться на работе с одной нозологией и на одном отделении, работаю с пациентами разных возрастов и редко, но всё же работаю дистанционно.
– Как выглядит ваш типичный рабочий день на основном месте работы?
– Долгое время я являлась единственным психологом в огромной больнице с большим количеством отделений разных профилей. На данный момент нас стало трое, но две моих коллеги привязаны к своим отделениям и не выходят за их рамки. В связи с этим меня могут позвать проконсультировать пациента в совершенно разные отделения: ожоговое, гинекологическое, токсикологическое, реанимационное и многие другие. Там, конечно, я редко работаю как нейропсихолог, чаще как патопсихолог и психолог-консультант. Тем не менее, большую часть рабочего дня я провожу в своём основном отделении. Поэтому описать мой обычный рабочий день довольно сложно, он очень непредсказуем, но я попробую усреднить. Начинается мой рабочий день в 8:30. Первое, что я делаю – по больничной системе учёта пациентов смотрю, кто поступил, выписался, перевёлся, умер. Затем пишу врачам из других отделений, чтобы узнать, кому из этих пациентов нужна моя консультация. После ответа коллег собираю сумку (печатаю шкалы, беру стимульный материал и пособия), чтобы затем пойти в другие отделения. Далее я начинаю работу в своём отделении: провожу диагностику вновь поступивших пациентов. После диагностик обязательно пишу в чат отделения необходимую информацию о новом пациенте: как с ним лучше взаимодействовать, как давать инструкции. Затем общаюсь с врачом лечебной физкультуры, физиотерапевтом, врачом-неврологом, логопедом, чтобы выяснить, будем ли мы проводить совместные занятия, нужно ли вызывать других специалистов (психиатра, психотерапевта, офтальмолога). После диагностик я занимаюсь с пациентами, которые уже в работе. Каких-то пациентов я забираю в свой кабинет, с какими-то занимаюсь в палате (маломобильными). Занятия могут продолжаться как 20 минут, так и час, в зависимости от дефицита и актуального состояния пациента, поставленной задачи, выбранного подхода. Затем я иду консультировать пациентов в другом отделении. Это может быть один человек в день, может быть больше, может быть и никого. С некоторыми пациентами в других отделениях я также провожу занятия. После обязательно захожу в ординаторскую и общаюсь с лечащими врачами пациентов, с которыми работала. Возвращаюсь обратно в своё отделение я примерно в обед. В это время могу застать близких и родственников, которые пришли навестить пациентов. С некоторыми из них я общаюсь, провожу психологическое информирование, объясняю, что случилось с их близким, как с ним взаимодействовать, как они могут ему помочь. После обеда я возвращаюсь в кабинет и начинаю «компьютерную работу»: пишу заключения, оставляю записи, печатаю самостоятельные вечерние задания для пациентов и памятки для родственников, заполняю журналы. В конце рабочего дня я хожу по палатам, раздаю всё, что подготовила для пациентов, вклеиваю свои заключения в истории болезни. На этом, обычно примерно в 16:30, мой рабочий день заканчивается.
– Одним из своих интересов вы называете ПИТ-синдром. Поделитесь с нашими подписчиками, что это такое и как с этим работать?
– ПИТ-синдром – синдром «последствий интенсивной терапии». Это все те состояния, которые развиваются у пациента вследствие долгого нахождения в реанимации. Он включает в себя большое количество симптомов (пролежни, контрактуры, утрата навыков самообслуживания, нарушения глотания и многие другие). Включает он в себя также психические и когнитивные симптомы, такие как нарушение цикла сон-бодрствование, эмоциональная лабильность и раздражительность, гиперчувствительность к сенсорным раздражителям из-за долгой сенсорной депривации, вязкость и ригидность мышления, быстрая истощаемость и в целом снижение нейродинамических показателей, трудности целеполагания, планирования и контроля из-за долгого пребывания в состоянии ограничения в самообслуживании. К сожалению, когда это состояние развилось, оно само по себе требует отдельной реабилитации, вне зависимости от основного заболевания. Довольно редко, но я работаю с такими пациентами, начиная с реанимации. Обычно работа стартует с оценки уровня сознания и контактности, скрининговой оценки когнитивной сохранности. Затем я общаюсь с пациентом, рассказывая каки-то базовые вещи: где он, что с ним произошло, сколько времени он тут уже находится, какое сегодня число, какие планы по переводу в другое отделение, что с его личными вещами, оповещены ли его близкие и родственники, какие аппараты на нём установлены. Затем объясняю, кто я и чем мы будем заниматься. Затем провожу стандартную нейрокоррекционную работу, которая направлена в основном на улучшение показателей нейродинамики, но надо понимать, что я очень ограничена в плане времени работы (пациент быстро истощается) и внешних условий. Большую часть работы занимает сенсорная стимуляция – катаю массажные мячи, называя части тела, даю ощупывать различные предметы, иногда приношу аромамасла. Если есть возможность связаться с родственниками – прошу поделиться со мной фотографиями близких и родных. Мы рассматриваем их вместе с пациентами. С некоторыми получается послушать музыку. Насколько это возможно, провожу диагностику состояния эмоциональной сферы и консультирую пациента.
– Очень хотелось бы услышать от вас самые интересные случаи, которые по какой-либо причине не выходят из вашей головы: один из работы с детьми, другой из работы со взрослыми.
– Интересных случаев в работе была масса, сложно что-то выбрать. Поэтому расскажу о тех, которые вызвали у меня наиболее сильный эмоциональный отклик.
Во взрослой клинике это пациент, мужчина 50 лет, журналист. После ОНМК (инсульта) у него был минимальный дефицит. Единственное, что у него было выявлено – нарушение зрительного гнозиса, довольно обширное, и снижение памяти по подкорковому типу (был повреждён гиппокамп). Большая часть нарушений зрительного гнозиса регрессировала, и на первый план вышло нарушение символьного гнозиса. Поэтому пациент не мог читать и писать. Так как он журналист, он лишился и хобби, и работы одновременно, из-за чего очень сильно страдал. Нарушения запоминания существенно замедляли реабилитационный процесс. При этом устная речь пациента никак не изменилась. Мы работали в течение двух месяцев. Пока он находился на стационарном лечении, я дробила занятия и проводила по три небольших занятия в день. Для восстановления письма и чтения мы включали в работу огромное количество других модальностей. Так как восстановление было уже невозможно, шли по пути замещения. Было много слёз, отчаяния, разочарований. Но благодаря семье (у пациента жена и дети), соседям по палате, всему медперсоналу и нашим совместным усилиям, пациент не сдавался. Как итог – сейчас, спустя год, мужчина снова в профессии, полностью состоятелен. А мне этот случай каждый раз напоминает о том, что наш мозг способен сделать невозможное, если его правильно «об этом попросить» и, конечно, много работать.
В детской клинике, скорее всего, это актуальный случай, с которым я на данный момент работаю. Ко мне обратилась за консультацией молодая мама из небольшого города. Первая беременность, двойня, на середине срока произошла внутриутробная гибель плода одной из девочек, вторая выжила, была выношена и рождена в срок. Маму предупреждали, что ребёнок развивается с аномалиями, но семьёй было принято решение рожать. Девочка родилась с микроцефалией, по МРТ есть только остаток коры левой височной доли. По прогнозам врачей ребёнок не должен был сам осуществлять даже витальные функции, но девочка сама дышит, ест, у неё есть бОльшая часть младенческих рефлексов (она в том числе на грудном вскармливании) и моторно развивается с невыраженным отставанием от нормы. Мама обратилась на момент, когда ребёнку было 2 месяца, чтобы заранее знать обо всех возможностях развития и абилитации. В команде с другими специалистами я регулярно консультирую эту семью. Так как ребёнок маленький, мы в основном общаемся по вопросам моторного и когнитивного развития, что на данный момент с ребёнком необходимо делать (зрительная стимуляция, сенсорная стимуляция), чтобы это развитие всячески стимулировать и сопровождать, а ещё обсуждаем, чего точно делать не нужно (парапсихологические и псевдомедицинские методы воздействия). Также я оказываю маме психологическую поддержку.
– Есть ли у вас какой-то «рабочий вишлист»: может, мечтаете что-то приобрести для работы, где-то поучиться или фантазируете о мобильном приложении, которое бы сильно упростило вашу профессиональную жизнь?
– Ой, желаний и мечтаний прямо очень много, каждые полгода что-то новое появляется. Самое главное, чего не хватает, так это ставки нейропсихолога в стационаре! Но, думаю, ещё чуть-чуть, и мы к этому придём. Из того, что касается конкретно работы – очень не хватает пособий для работы со взрослым контингентом. Вот прямо чтобы зашёл, увидел «Комплекс пособий для работы с пространственной апраксией», например, и купил. Приходится использовать детские пособия или творить их самостоятельно. Неудобно, трудозатратно, да и пациенты иногда скептически относятся. Ещё очень бы хотелось, чтобы на рабочее место приобрели компьютерный комплекс для проведения психологических и психофизиологических тестов, иногда чувствуется нехватка подобного оборудования. Говоря про обучение, я бы очень хотела глубже изучить нейрофизиологию. Знаю, что сейчас проводят обучение для молодых учёных в IT-городах, например «Летняя школа нейрофизиологии памяти и внимания» в Пущино. Когда-нибудь обязательно там поучусь. И есть ещё мечта: побывать (а лучше поучаствовать как специалист) на Awake Surgery операции – нейрохирургической операции на открытом мозге с пациентом в ясном сознании.
Больше интересных постов ищите в телеграм-канале Нейровечеринка: