День Валентина Ильича

4

Синие и коричневые краски, старинные, как бы выявляли из стен лица множества людей: они поднимались от самого пола до внутренней части купола, и когда Валентин Ильич поднимал голову, то видел их движение и дальше. Что-то, как из детства, с трепетом, желанием сжималось под шеей и хотелось задать вопрос, почему в жизни происходит движение вверх, но Валентин Ильич вслушивался в голос священника и забывал мысль. Он переводил взгляд на Сергея Сергеевича Кормильцева, который покоился (для себя Огородников не мог сказать, что тот «лежит» или «мертв» - не выглядел он, Сергей Сергеевич, неживым) в простом гробе. Рядом с ним стояла еще Екатерина, аспирантка Кормильцева: она неуверенным движением поправляла платок у очков и незаметна трогала глаза, чтобы не дрожали.

Валентин Ильич посмотрел влево, взглядом Кормильцева: он увидел высокий золотой алтарь и снова заметил движение. «Да уж, - проговорил про себя Огородников. – Что же он делать дальше будет?» Потом он посмотрел на Екатерину: ее сумка на плече, кожаное пальто охрового цвета, цыганский шарфик темнели – она стояла под окном, - но движения тонких губ, плавные взгляды, все это, замечал Валентин Ильич, существовало на уровне, более высоком, куда отправляется Кормильцев, потому что Екатерина и он, Огородников, все же остаются в прежней форме существования себя и потому могут жить, расширяясь, тогда как Сергей Сергеевич уже плечами, впалыми глазами и скулами, длинными пальцами с милыми круглыми ногтями переходит в то состояние, о котором ни Валентин Ильич, ни Екатерина, ни тем более священник не знают.

И пока Валентин Ильич думал это и ощущал себя ребенком, который впервые понял, что то, как он жил, было только частью большего, к чему ему только предстоит прийти, он смотрел на закругленные своды и слышал:

- Да веселятся небесная, да радуются земная, яко сотвори державу мышцею Своею Господь, попра смертию смерть, первенец мертвых бысть; из чрева адова избави нас, и подаде мирови велию милость, - пел священник, хотя низкий голос, казалось, не мог принадлежать такому низкому, светловолосому человеку.

Валентин Ильич стал чаще отвлекаться, смотрел в окна, на скованные движения Екатерины. Он сказал себе, что ему стало скучно и снова посмотрел в лицо Сергею Сергеевичу: «что-то он знает, да, больше, чем я знаю. Откуда?» Валентин Ильич переглянулся с Екатериной: с желанием поддержки она смотрела в него. Она держала руки в замке, и глазами смотрела только на покойного. «Надо узнать. Нечестен я с собой», - подумал Валентин Ильич, когда увидел, как священник посыпал Кормильцева речным песком – от крошки уголки рта сморщились – и увидел, как Екатерина поцеловала иконку, вплетенную в пальцы Сергея Сергеевича. Она почти не коснулась гроба руками, но, целуя, аккуратно поправила несколько волос на лбу Кормильцева. «Не верит, что он умер», - решил Валентин Ильич. Он сделал быстрее то же, что и Екатерина, и в момент, когда он целовал икону – он не увидел холода тела, не услышал шепотков. На секунду его мироощущение долгожданно приоткрылось тому, что он считал своей слабостью. Сам священник в этот момент погладил бороду, кивнул и несколько человек подошли и заколотили гроб.

Когда гроб развернули и ногами вперед понесли к полукруглому синему свету, Валентин Ильич посмотрел на Екатерину. Они оба плакали. «И можем же жить так», - прошептал он сам себе. Слезы, дрожа, скатывались по щекам, падали на плитку и, казалось Валентину Ильичу, их видели синие, коричневые и желтые люди со стен и эти же слезы, так же изменяясь, как и Сергей Сергеевич, поднялись вверх. Хотя, подумал уже на ступенях из храма Огородников, слезы просто высохли.

Тепло поднималось от снега ко всем, кто был на улице, и пахло сырым хлебом. Облака сошли, показалось полуденное растянутое солнце. Деревья, хотя и сухие, но живые, качались и дрожали через ветер, и от этого дрожания с них спадал снег.

Екатерина подняла с сухой дорожки свои очки и подошла к Валентину Ильичу.

- Спасибо, что приехали, дядь Валь, - сказала она и убрала в карманы кисти.

- Как тут не приехать? – Валентин Ильич пошевелил плечами. – Так и живем, Кать.

- Интересно вышло, - с тихим умилением сказала Катя, будто продолжила мысль вслух. – Всю жизнь он изучал Индию, Китай, буддизм, а в итоге – тут. Кресты, кресты… Мне хочется, очень хочется думать, что он не жалеет, - Валентин Ильич боковым зрением видел, с каким признанием и уважением Катя смотрит на стволы деревьев, синие заборы у могилок, ручейки.

- А как у вас с Ним? – спросила она.

- Не знаю, Кать, - на выдохе ответил Валентин Ильич. – Мне нравится мысль Кьеркегора, что разумом Бога понять нельзя. Есть же что-то такое, что больше нас. Но до конца… нет, пока нет.

- Знаете, я когда была на практике в школе, видела, как дети смеются. Класс был недружный, ссорились. Но когда они смеялись, драк будто не было. Представляете? – Катя говорила с большим воодушевлением. – Ссоры и драки, синяки даже. Все отошли. Они смеялись и были положительно похожи друг на друга. Если жизнь – для радости, то дружный смех – для главной радости: быть вместе.

Они помолчали. Катя наблюдала, как гроб Кормильцева укладывают в катафалк, и сама ждала, когда можно будет пойти. Хотя она и смотрела часто в камни под ногами и носком трогала первые ростки, ей было спокойно. Она смотрела сбоку на Валентина Ильича, и видела, как в расстегнутой куртке он – руки в карманах – смотрит на небо, щурится и морщится, что-то будто проговаривает. Ей даже показалось, когда они переглянулись, что он, такой высокий и с красным лицом, о чем-то впервые задумался. «О чем думает, о чем молчит, Боже мой, - подумала Катя и ощутила, как у глаз дрогнуло и проросла не жалость, сочувствие. – Хотелось бы верить, хотелось бы».

Потом катафалк уехал, Катя спросила про издание последней работы Сергея Сергеевича и Валентин Ильич отозвался: сказал, что сегодня с издателем будет разговаривать. Затем попрощались.

Становилось тепло. Снег, как бы долгожданно потея, блестел, с крыш слетались голуби к сухой земле и веточкам. Валентин Ильич вышел от церкви, заказал таски и хотел позвонить издателю, Вадиму Абрамову. И когда он хотел набрать его номер, ему высветилось на экране: «Таня теперь в Telegram!»