Призовое траление
На призовое траление должна прибывать комиссия. И комиссия прибыла: целая свора вместе с адмиралом. И на полном серьёзе: одни мину ставят, другие её тралят, а комиссия отслеживает.
К комиссии в день приезда приставили человека для обеспечения, и она тут же обпилась шила и обожралась тут же, конечно, консервов. Закусили и перестали соображать. А на другой день боевое траление. На приз.
Только где ж её в океане найдёшь, мину-то! Командир тральщика, который должен тралить, говорит тому, кто должен для него мины ставить:
— Ты, слышь, хлебчик-то там привяжи, ладно?
— Ладно.
Хлебчик — это такая штука, её из пенопласта можно сделать, её привязывают за шкертик к поставленной мине, и он плавает по поверхности океана и обозначает минную связку так, что его в волнах не видно, а в тромбон наблюдается. Тромбон — он что твой перископ с пятнадцатикратным увеличением: мышь не проскочит.
Посмотрел командир дивизиона тральщиков в тромбон и вспотел: дверь посреди океана плавает. Хлебчика у них, у сук, не нашлось, так они дверь где-то оторвали и к мине присобачили. Вот… гондоны! И шкертика ещё у них не хватило, и встала у них дверь в море раком, и волна об неё хлопает, и на всю округу разносится — бум! бум! Вот… гондоны, а?!
Комдив оторвался от тромбона и повернулся к тому, кого к комиссии приставили:
— Где эта вонючая комиссия?
— В кают-компапии.
— Жрут?
— Жрут.
— Пока они ползают ещё, ты им шильца-то добавь, плесни им, родной, шила и закусочки, закусочки непременно сообрази,— говорит комдив и подзывает к себе корунд — рейдовый тралец.
На тральце командиром лейтенант.
— Эй, убоище, ну-ка давай, дуй сюда!
Корунд подскочил.
— Так, лейтенант, дверь видишь?
Лейтенант кивнул.
— Давай, тихо сыпь до двери и выдернешь её, понял?
Корунд «посыпал» до двери. У него не винты, а такие лопухи, что сыпать нечего — мигом был. Он тебе дёрнет.
Лейтенант заарканил дверь и к а к д ё р н у л!.. И мина, с трудом поставленная, всплыла. Мины у нас старые, 1908 тире 1936 года рождения, вот минреп-то и оторвался.
Комдив посмотрел в тромбон, увидел всё это безобразие и говорит с оттяжкой:
— Ну-у, лей-те-нан-т… ну-у, лей-те-нан-т… ну, га-дю-ка… ну, козёл… ну, туши лампу… ублюдок… ну… ну-у (Матильда-Бартоломео-Медичи…) ну, фейсом об косяк… ну, сделал…
— Эй,— обернулся он к тому херу, что к комиссии приставлен,— комиссия ещё не обтрескалась там?
— Да нет ещё…
— Ну, ты им графинчик-то ещё добавь. Организуй им ещё графинчик. И закусочки ещё сообрази. Пусть жрут, пока не обписаются.
— Сделаем…
— Лейтенант! — заорал комдив, когда лейтенант на корунде подскочил поближе.— Ты чего, собака, творишь? Ты чего творишь, ухлёбок! Думать надо, лейтенант! Соображать! Вот этой самой елдой, что у тебя вместо головы! Ты чего там оторвал? Ты чего оторвал, вентиль тебе в грызло! Чего у тебя там вместе с дверью всплыло! ЖИ-ВА!!! Немедленно взять её на борт! Понял?
Лейтенант кивнул.
— Ну, смотри, лейтенант, и смотри внимательно. Когда мы те две оставшиеся подрежем, ты зайдёшь сбоку и эту тоже бросишь. Понял? Нужно, чтоб три мины всплыло. Три. Ясно? Для комиссии. Понял?
Лейтенант ещё раз кивнул. Ему стало всё ясно. Что может быть проще? Он заарканил всплывшую мину и втащил её к себе на борт.
Комиссию вывели наверх подышать, поддерживая за подтяжки: только они падать, их за подтяжки — раз! — и в вертикальную сторону. А в это время протралили, мины все подрезали, и они всплыли как положено. Две штуки. И тут ещё одна всплывает. Откуда она взялась — чёрт её знает. Район-то старый, может, старая какая всплыла.
Пока эту новую мину наблюдали, лейтенант думал, бросать ещё одну или не бросать. Потом решил всё же бросить, как велели. Зашёл и бросил. Ставили три мины, а выловили четыре.
— Убью лейтенанта,— сказал комдив,— убью гада безмозглого. Зарежу! Разнесу в мелкий винегрет. Порву в клочья…
Адмирал из комиссии: маленький, старенький, пьяненький, смотрит себе под ножки, бровки у него вверх ползут, а зрачки при этом не спеша стекают сами, направляясь к кончику носа, и ещё качает его — туда-сюда, туда-сюда.
Ему показывают на мины и говорят:
— Товарищ адмирал, ставили три мины, а всплыли четыре. Четвёртую ещё захватили. Район-то старый, товарищ адмирал, вот они и всплывают…
А адмирал как-то покорно так обмяк весь, уставясь в точку, и говорит:
— Ну… всплыла и… всплыла… ну, зах-ва-ти-ли… её… ну… а шило-то у тебя есть?.. ещё…
— Есть!!!
Лейтенанта потом доставили к комдиву, естественно, когда всё улеглось.
— Лейтенант,— сказал ему комдив устало,— ну, ты хоть сейчас понимаешь, что ты — ублюдок? Ты хоть отдаёшь себе отчёт в том, что ты — ублюдок? Ты хоть представляешь себе или до сих пор не представляешь? Что это такое? Чего ты сегодня творил? Обурел в корягу?
Лейтенант представил себе всё это ещё разочек и «обурел в корягу» — пошёл и назюзюкался до бесчувствия, просто штанцы спадали. Явился он на КПП, а там его не пускают. Новенький он был, лейтенант, только из училища, к нему на КПП ещё не привыкли.
— А я,— сказал лейтенант кэпэпэшпикам,— про-ве-ряю-щий… из… шта-ба… базы…
Кэпэпэшники как только это услышали, так столбняк на них и нашёл, и они пропустили лейтенанта в бригаду.
Ночью комдива подняли с постельных принадлежностей и сказали ему, что у него проверяющий из штаба базы два часа уже по пирсу шляется, и где только он уже не был, и чего только он там не обнаружил — во всех мусорных ящиках побывал. А теперь они отправились на корабль.
— Кто это «они»? — спросил комбриг спросонья.
— «Они» — это проверяющий,— сказали ему, издеваясь.
Комбриг надел подштанники и помчался.
— Где проверяющий? — налетел он на кэпэпэшников.
— А вон там, на корабль зашёл. Комдив влетел на корабль.
— Где он?! — спросил он у вахтенного.
— Он? — сказал вахтенный.— Вон…
Лейтенант лежал в каюте без чувств.
Не будем говорить о том, что орал комбриг, когда его обнаружил; он ещё бил по койке ногой. Лейтенанту было всё равно, он ничего не слышал, только тело его от этих ударов подпрыгивало. Лейтенант был без памяти, отравившись, зараз столько скушав, и вонючий храп его разносился по кораблю до самого обеда.
