его лекарство
тело укутывается плотнее в плед, пряча ледяные конечности в тепло, и укладывается на поверхность стола. глаза слезятся и болят, нос течет, вынуждая приглушённо шмыгать, и горло спазмами сковывает, не позволяя сглатывать.
он всегда говорил, что ни за что в жизни не сляжет от простуды просто так, но вот он, распростертый на столе и жарко дышащий от поднимающейся температуры, не щадящей и безжалостной.
— ты выпил чай сиджвин? — звучит нарочито строгий, но ласкающий душу голос из динамиков. он трескается из-за плохой связи, моментами прерывается, но сохраняет своё родное очарование, из-за которого ризли скулит, сипло отвечая.
как и всегда сиджвин со всей ответственностью подошла к вопросу его здоровья, намереваясь поставить на ноги как можно скорее за счёт многочисленных лекарств, травяных настоев и всяких подозрительных веществ, отвратительных и на вид, и на пробу. и это не говоря уже о горячих супах, правильном рационе, полном витаминов, и многое другое. только вот сам он терпеть не мог лекарства, но его никто и не спрашивает, со всех сторон напирая и требуя.
— ты ведь знаешь, что это тебе же на благо.
ризли прикрывает глаза, что на мокром месте, и ему чудится знакомый, сладковатый запах, даже несмотря на то, что нос забит. он слышит, как шелестят стопки документов, отчёты и показания, и слышит, как по ту сторону без каких-либо усилий ласкают слух и успокаивают головную боль лишь парочкой слов.
нёвиллет был в разы эффективнее лекарств.
признайся он в этом сиджвин, засмеялась бы она? определенно да, так бы и было, ведь он — влюбленный дурак.
— обещаю, сегодня к чаю будут твои любимые сладости из пекарни. — из пекарни, так глубоко запавшей им в душу за счёт постоянных поставок свежей выпечки, поражающей вкусом, уютной атмосферы и улыбчивого персонала.
при мысли об этом, ризли ощутил прилив воодушевления и сил, хоть и физическая слабость была куда сильнее.
— заварные пирожные? — с надеждой.
— заварные пирожные. — со слышимой улыбкой обещает нёвиллет, но тут же ставит и условие: — конечно только в том случае, если ты сейчас пойдешь в постель. обещаю, я помогу тебе с тем, что осталось по работе, как только вернусь домой.
— у тебя и так много дел... — шелестит одними губами ризли упрямясь.
— их не так много, чтобы помешать мне позаботиться о собственном муже.
ризли молчит, жмурясь и изнывая от головной боли, и, хоть и тает от этих слов и заботы, всё ещё сомневается. прекрасно догадываясь об этом, из динамика снова доносится голос:
и он не знает почему, то ли нежность, заключенная в этих словах, то ли потраченный лимит упорства, но он вдруг молчаливо слушается, чтобы с трудом выползти из-за стола, укутанный в плед, и тут же рухнуть в постель, сворачиваясь в клубок. казалось, из него выходили клубы пара с каждым тяжелым выдохом и вдохом, но он всё равно зарывается старательнее в плед и пытается согреть тело изо всех сил, дрожа от холода. челка мокнет, как и майка на спине, прилипая к коже, а голова кружится, прижатая к подушке. болезненней разум слабеет, и его затягивает в черноту лихорадочного сна, лишь на периферии улавливая отключение звонка.
а потом, не успевает он и открыть глаза, как чувствует прохладные руки и поцелуи в лоб. получает сладкий чай с мёдом и заварными пирожными на двоих, а также сделанные чужим умом и внимательностью, оправленную в очки, отчёты для работы. и, самое важное, одаряется трепетной заботой до самого последнего дня болезни.
но и на этом ничто не кончается, а лишь продолжается, как и их любовь, что тянется и бежит дальше, лишь нарастая с каждым днем.
