сладость фиалковой дыни

Возможно, если бы Кабукимоно обладал человеческим сердцем, оно давно выпрыгнуло бы из грудной клетки и убежало искать более спокойного обладателя. Прикосновения Люмин, как пёрышко лёгкие и нежным облачком скользившие по телу, всегда заставляли кожу нагреться, а щёки вспыхнуть едва заметным на бледном лице румянцем.

С тех самых пор, как он спас её, между ними установилась тёплая и отчего-то невыразимо уютная связь. Кабукимоно искал её компании, словно потерянный щенок, и окружающим нетрудно было поймать в воздухе лёгкий аромат цветения первой, невинной любви. Старики смеялись, вспоминая дни давно минувшей молодости, а более юные жители Татарасуны посмеивались со свойственной невлюблённым людям снисходительностью.

«Но разве такие изящные слова подходят для... приглашения на прогулку?» — Кабукимоно поинтересовался, голову склонив набок. В его не слишком выразительных чертах лица мелькало искреннее недоумение.

«Если ты хочешь завоевать её сердце, юноша, твои слова должны быть изящнее сакуры, цветущей у Великого Храма Наруками, а действия — твёрже и решительнее атаки храбрых солдат сёгуната, что защищают Инадзуму веками».

Один из дедушек терпеливо объяснял ему, в то же время показывая идеальный способ заварить самый вкусный чай. Честно говоря, он предпочёл бы чарку-другую саке, но подобные увеселения подходили для собраний в компании старых друзей, не для свиданий.

«Если бы я не мог очаровать девушку, думаешь, моя старушка была бы со мной сейчас? Как сейчас помню, взволнованный шёпот её сестёр, когда я тайком пробирался к её покоям, чтобы украсть для ночного свидания, и...» — лицо старика окрасилось бесконечной меланхоличной нежностью от накатившей ностальгии, а уголки сухих губ слегка разъехались в сторону. Кабукимоно не мог не улыбнуться в ответ, вспоминая о словах жены господина Сайкудзё: она никогда не любила ни стихи, ни свидания тайком, но всем сердцем любила его, своего мужа.

Тогда юноша решил, что это глупо. Конечно, посвящать своей любимой полные мягких намёков хайку было очень романтично, но прямолинейность спасала от множества неловких ситуаций! Ему было трудно понять очарование этой утончённой красотой, но прототип всё равно с искренним рвением впитывал в себя каждое слово, которое говорили жители Татарасуны.Поэтому когда Люмин вернулась в свою деревянную хижинку, где ей разрешили остаться, пока она не поправится (но в конце концов, никто не выгонял её, несмотря на то, что она давно уже не сгибалась пополам от боли под правым ребром), Кабукимоно терпеливо ждал. Его большие глаза вспыхнули искорками неприкрытого восторга, когда дверь открылась, а улыбка стала даже шире, стоило ему опустить взгляд на корзинку фиалковых дынь в её руках.

«Нива сказал, что ты спрашивал у тётушки Мэй где я, — заметила девушка, ловко устроив корзинку на стол, прямо рядом с вазой, полной цветов. — Поэтому я торопилась прийти поскорее».

Конечно, это не могло не вызвать у Кабукимоно приступ чего-то... необъяснимого. Пальцы рук сжались, сминая сероватые простыни, а рот слегка приоткрылся буквой «о».

Она торопилась! Торопилась прийти к нему! Если бы у прототипа был собачий хвост, он бы радостно им завилял, прямо как одна из сиба-ину, живших в деревне.

Ответ Кабукимоно был простым, несколько непосредственным объяснением своего поведения: «Я хотел кое-что спросить», — застенчиво опустился взгляд вниз, к босым ногам. Обычно он ходил в гэта, как и другие жители деревни, но эта обувь была неудобной для него и смысла в этом прототип видел мало.

Люмин протянула руку к одной из фиалковых дынь, беря самую спелую и большую из них. С дружелюбной улыбкой, ещё сильнее дополнявшей её красоту, она уселась на кровать рядом со своим спасителем, а затем вложила фрукт в его ладони.

«Я их уже помыла, так что не бойся съесть», — взгляд тёплый, прямо как то солнышко, что заглядывало в окно хижины по утрам.

Забыв о своём вопросе, Кабукимоно поднёс дыню к губам. Она была сочной, а липкий сок заструился вниз — с губ стекая по руке. Неловко улыбнувшись, юноша облизнул губы, и тогда Люмин нежно положила свою ладонь поверх его, притягивая руку в свою сторону.

Фиалковая дыня могла бы оказаться на полу, если бы не крепкая хватка кукольных пальцев на ней. С тихим смешком девушка провела губами вдоль стекающего ручейка, языком слизывая сладкий сок, и прошептала: «Ты слишком сильно сжимаешь её».

Как бы он ни пытался расслабиться, у него ничего не выходило. Быть может, что-то внутри сломалось, переломилось, заставляя внутренности вспыхнуть жарким пламенем чего-то неизведанного, нового и непонятного. Кабукимоно почти в трансе кивнул, когда его дорогая Люмин спросила, комфортно ли ему.

Фиалковая дыня оказалась отложена в сторону как раз к тому моменту, когда губы девушки потянулись к кукольным. На самом деле, он не любил сладкое. Хотя он находил поэтичные ухаживания господина Сайкудзё немного эксессивными, Кабукимоно и сам был немногим лучше. Ведь из рук Люмин он принял бы даже самый приторный и липкий десерт.

Он неумело обвил её талию своими руками, благодаря лишь чистому рефлексу выпуская дрожащий выдох, стоило её коленям обхватить нежные бёдра. Даже слоям одежды сложно было сдержать тот всепоглощающий жар, который он испытывал, который заставлял каждую частичку его сознания плавиться и таять, словно та самая свеча, освещавшая "убежище" Люмин по ночам. Этот пожар начинался где-то внизу живота и расползался по всему телу, совершенно не щадя ни одну частичку его тела.

«Позволь мне раздеть тебя», — женский голос прозвучал совсем рядом с ухом, обжигая и без того горячее ухо чужим дыханием.

И он позволил. Ей — о, ей он позволял всё. Может быть, Кабукимоно позволил бы Люмин даже воткнуть нож в его спину. Всё равно он был куклой, значит, он бы не страдал от этого так сильно, как люди, да?

Он совершенно пропустил момент, когда стёртые мозолями подушечки пальцев нежно огладили один из обнажённых ею шарниров, доказательство того, что он был не таким, как другие жители деревни, особенным, странным. «Какой ты красивый, — прошептала она, заставляя пышные ресницы задрожать, а Кабукимоно не мог и слова вымолвить, совершенно заворожённый её собственной красотой, интимностью её прикосновений. — Гораздо красивее любой картины или стишка, которыми разбрасывается господин Сайкудзё...»

Это заставило на его губах расцвести искреннюю улыбку; пока её тонкие руки скользили по каждой складке его охотничьих одежд, медленно стягивая их миллиметр за миллиметром, юноша просто старался осознать, что чувствует сейчас. Так много, слишком много... Оставшись в одних сасинуки, Кабукимоно прикрыл глаза.

Ладони Люмин сначала огладили гладкую грудь, а затем скользнули ниже, к его животу. Даже то, как она возилась с завязками этих удлинённых хакама ощущалось чем-то утончённым, интимным, и ему до безумия захотелось накрыть своей ладонью чужую голову, одарить её той же нежностью, какой одаривали сейчас его.

Он прошептал: «Ты уверена, что всё в порядке?» — и смущённо прикрыл нижнюю часть лица тыльной стороной ладони. Возбуждённый половой орган, казалось, готов был нести круглосуточную службу — таким напряжённым он казался.

Хотя Кабукимоно разглядывал весенние картинки однажды (господин Ватанабэ, с ехидной ухмылочкой пихая их в руки недоумевающему юноше, сказал, что ему это пригодится), но в основном все участвующие в актах соития были одеты в многослойные одежды, и... он был не уверен, стоит ли ему стесняться собственной наготы. Было ли это чем-то естественным во время подобной близости?

Но когда Люмин коснулась его члена своими пальцами, словно проверяя, насколько чувствителен он к чужим прикосновениям, любые мысли о подобном вылетели из его головы. Это было... лучше, чем что-либо. Если бы он мог дышать, Кабукимоно задохнулся бы от этих нежных и невыносимо сладких поглаживаний, но всё, что он мог, так это едва слышно заскулить, выгнув бёдра навстречу ласкам мозолистой ладони.

«Хорошо... П-пожалуйста, не останавливайся...» — он попросил, когда губы Люмин коснулись его щеки.

Кабукимоно не шевелился практически, слишком перегруженный всей этой тяжестью неизведанных ощущений, которая затуманивала разум густой пеленой удовольствия. Близость, обычно ассоциируемая с похотливыми и грязными желаниями, казалась такой чистой, такой правильной, такой искренней... Может быть, чтобы любить сердце не нужно было? Они почти не были знакомы, но юноше казалось отчего-то, что они знали друг друга всю жизнь и даже больше.

Спускаться с самой вершины наслаждения было непросто, слегка разочаровывающе; откинувшись на подушку, лишь ожидал, пока Люмин закончит убирать последствия их спонтанного вожделения. «Давай просто отдохнём?» — с ноткой лёгкого смущения предложила девушка, когда её тело прижалось к теплу чужого. Она не прятала лицо, честно и искренне улыбаясь, касаясь его носа своими губами... И как он мог отказать?

Вообще-то, Кабукимоно мог обойтись без сна. Но ему хотелось разделить это мгновение с ней.