Шум и звон: во времени - но не для времени (Арс.Авраамов и К.Сараджев)

Сергей Румянцев (1951-2000)

...Колокол около облака плакал,скорую гибель почуяв свою...А на Руси тишина умирала.
(С.Румянцев)

В своё время героями моего журнала стали такие личности как гениальный звонарь и обладатель феноменального слуха Константин (Котик) Сараджев, и яростный борец с 12-тоновым строем и классической Баховской темперацией в музыке и создатель циклопической «Гудковой симфонии» революционный Арсений Авраамов (Реварсавр или Арс). Личности очень неординарные и очень разные. Но во времени они совпали, и даже встречались как минимум один раз, что даёт основания предполагать, что Авраамов был посвящён Сараджевым в его концепцию колоссального образа мирового Звукодрева, непрерывный рост которого с детства ощущал гениальный «колоколист», различавший 1701 тон в октаве. А время - это 20-е годы, период становления молодого Советсткого государства, бурный подъём в области искусств, развитии новых стилей и направлений.

Так вот, наш замечательный музыкальный критик Сергей Румянцев нестандартно подошёл к анализу биографий этих интересных людей и обнаружил интересные параллели. Хочу поделиться с вами его наблюдениями и выводами. Цитирую по книге «Книга Тишины. Звуковой образ города» стр. 55-60 (фотографии добавлены мною)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
...Меня интересует здесь та почти провиденциальная связь, которая вдруг обнаружилась между «гудковыми симфониями» и гениальными колокольными композициями Константина Константиновича Сараджева — Котика Сараджева, героя известной книги Анастасии Цветаевой. Невероятно, но факт: никто еще не обратил внимание на ряд красноречивейших совпадений в судьбах двух музыкантов и их потрясающих воображение звуко-музыкальных экспериментов, столь много открывших в звуковой среде современности, в эпохе 1920-х годов, в историко-культурном пространстве ХХ-го, а может, и XXI века. Впрочем, неуслышанность созвучия Авраамов — Сараджев, «гудковой симфонии» и «музыки-колокола» легко объяснима. Об Авраамове мало кто знает сегодня, о Сараджеве никто не писал, не шумел в 20-е годы. Для современников их сосуществование в едином поле эксперимента с единой же (хотя и страшно противоречивой) звуковой средой осталось незамеченным — во всяком случае никаких свидетельств противоположного не сохранилось. О последующих поколениях нечего и говорить.

Они совпали во времени — но не для времени. Время поразмыслить об этом наступило только теперь.

При распутывании сложных узлов каждый потяг способен либо запутать окончательно, либо надолго затянуть дело, в обоих случаях превратив его в безнадежное. Но и правильный выбор не бывает абсолютно рациональным: никто не в силах увидеть за внешним хаосом торчащих концов и их хитросплетений «содержание узла», его нутро. Все равно приходится пробовать, полагаться на интуицию и удачу — или на «поэтический инстинкт», который так страстно защищал в своей необычайной «Семирамиде» А. С. Хомяков. Удивительные совпадения, столкновения во времени и пространстве великих чудаков, гениев, авантюристов, уникумов всегда символичны. Особенно если они подвизаются в родственных сферах. «Случайности» такого рода являют Божий промысел и открывают сокровенную логику истории, несводимую к пресловутым «механизмам» прогресса.

Встреча Арса и Котика предварялась монументальной «прелюдией» московских радостей, курьезов и утрат.

...В Пасхальную ночь 1921 года над Москвой в последний раз перед семидесятилетним молчанием звучал «во-вся» — высочайший во всей России, громадный звон «во всю ивановскую», во все 40 колоколов "колокольной фамилии"Ивана Великого в Кремле.И в послоедний раз москвичи услышали порясавшую воздух и воображение "колокольную симфонию" города, пережили великую мистерию рожденья светлой Тишины из тёмного безгласья ночи...

В мае 1923 года навсегда умолк великий, неповторимый голос первого и единственного в истории Русской Православной ЦерквиВеликого Архидиакона Константина Васильевича Розова, любимого всем православным людом легендарного богатыря "дяди Кости". Никак не могу отделаться от ощущения, что это печальное событие в духовной жизни России, еще одна пустота, образовавшаяся в традиционном звукомире Москвы, — как-то связано с первыми колокольными концертами-импровизациями («симфониями») Константина Константиновича Сараджева...

В одной анкете конца 20-х годов он писал, отвечая на вопросы: «Основной язык творчества? — Музыка на колоколах. Название пьес, опер и оперетт? — Свободные музыкальные произведения для колоколов.

Время написания произведения? — Начиная с 1914 года. Где и когда впервые исполнялось? — С 1923 года на колоколах церкви св. Марона в составе 12 колоколов».

К. К. Сараджев родился в Москве в 1900-м точно на рубеже веков. Столь же символичен и год начала «музыки-колокола» — 1914-й. Впрочем, ближе к цели, ко времени и месту встречи Авраамова и Сараджева. Произошла она 29 ноября 1923 года в Москве, о чем свидетельствуют обнаруженные в архиве Р. И. Михайловой-Микулинской письма. Других следов их личного знакомства, кажется, не существует, поэтому позволю себе процитировать два фрагмента двух полнощных посланий влюбленного Арса в Ростов. «41-е. Ответ на 22-е. 28/XI. Полночь.

Только что вернулся из Консерватории. Там все еще идет борьба за меня... меня это мало интересует реально, ибо моя моральная победа несомненна и огромна: сегодня она завершилась событием изумительным, — заручившись согласием ГИМНа, я предложил после доклада своим слушателям (около 40 ч.) перенести работу в ГИМН, организовав там студию ультрахроматической композиции. Принято единогласно, с будущей среды начинаются регулярные занятия... Моя мечта о собственной школе таким образом становится реальностью. Четыре десятка талантливых ребят, которые пойдут за мною в огонь и в воду... Что мне еще нужно? <...>

42-е. 29/XI. Полночь.

Видишь, любимая, что получается? Ведь это и есть осуществление моей мечты о своей школе. <...> Мне везет: сегодня ко мне пришел совершенно изумительный мальчик, различающий 1701 тон в октаве — чувствуешь? У него, правда, какая-то мистическая идеология, но это я сумею из него вышибить...»

О содержании этой единственной их документально подтвержденной беседы можно лишь догадываться. Хотя «1701 тон» недвусмысленно указывает на то, что Сараджев рассказывал Арсу о своей удивительной теории «Музыка-колокол», а значит, о «гармонизации» как универсальном законе бытия, «истинном слухе» («способность слышать всем своим существом — звук, издаваемый не только предметом колеблющимся, но вообще всякой вещью»)... А может быть, «мистическим» показался Авраамову колоссальный образ мирового звукодрева, непрерывный рост которого с детства ощущал гениальный «колоколист»?

Гораздо важнее обратить внимание на тот факт, что любимая Сараджевым колокольня церкви св. Марона в Бабьем городке находилась совсем рядом с жилищем Арса на Малой Якиманке, и тот несомненно мог слышать концерты-«симфонии» Котика. А Сараджев со своим феноменально истинным слухом просто не мог не услышать ноябрьской «гудковой».

Оба, едва прибыв в Москву с Юга — Арсений с Кавказа, Каспия, Дона, Котик из Севастополя — с ходу включились в работу.

Оба начали нащупывать подходы к своим «симфониям» в годы войны и революции — Котик в колокольной Москве, Арc — в гудящем гудками «красном» Питере.

Оба страстно рвались из пут равномерной темперации к «новым берегам» неслыханных музык будущего.

Оба создали новые теоретические системы («Музыка-колокол» — «Универсальная тональная система»).

Оба верили в возможности радио донести их звуковые идеи до всего человечества и тем самым изменить звуковой облик мира...

Подобные сравнения «навскидку» можно продолжать без конца, детально, с опорой на факты и источники, подтверждая и уточняя их. Но больше дает форма «оба... но». Ибо почти за каждым сходством таится глубокое различие.

Оба были связаны с новым искусством кино. Но Сараджев какое-то время подрабатывал тапером в немом кинематографе, Авраамов же стал пионером звукового кино (1929 г., «План великих работ» М. Роома).

Оба в своих «симфониях» опирались на мощь звучащего металла, но один — на «черный» примитив механизмов и «запчастей», другой — на благородный живой металл Колокола.

Оба создавали «гармонизации». Но у Авраамова это были лишь лабораторные опыты демонстрации гармонических возможностей новых, предлагаемых им систем темперации. У Сараджева — чудо обуздания безбрежных звуковых возможностей сотен «колокольных индивидуальностей», преображение хаоса звуков в Музыку.

Но можно ли вообще сравнивать несоизмеримое? К. К. Сараджев — живое чудо, национальный гений, в течение десятилетия звонил на 33 колокольнях Москвы, даря людям радость приобщения к великому. Тысячи людей, десятки выдающихся музыкантов «облучились» волшебным звоном Сараджева, и пережитое ими тогда потрясение, сохраненное в памяти, сыграло-таки свою роль в последующей жизни культуры русского звона. «Это грандиозно», «такого в жизни никогда не было», «музыка сфер», «вселенская, космическая музыка», «звуковой памятник истории», «чудо» — такими отзывами современников полна книга А. И. Цветаевой. А рядом с чудом— «чудовищная какофония», «валящий с ног рев»... «гудковая симфония», прозвучавшая в Москве лишь раз и оставившая по себе скандальную, градиозно-курьезную память... Полуудавшийся опыт, о котором сам Арc отзывался впоследствии как о «кустарном эксперименте с негодными средствами» — и главное дело жизни, полет высокого творчества, оборвавшийся с уходом колокольного звона...

Но гениальные колокольные концерты-«гармонизации» Сараджева растаяли в воздухе, исчезли, как дым от залпов пушек-барабанов «гудковой». «Нот», партитур, фонограмм в обоих случаях нет — только идеи в авторском изложении, впечатления и отзывы современников... В музыкально-художественном смысле рассматривать, сравнивать их попросту невозможно. Как невозможно и оспорить их «атмосферно-средовый» характер, неотделимый от звукового быта конкретного города, древних и новых традиций, «болевых точек» слухового опыта горожан, эмоционально-психологических доминант массового сознания. Сопряжение во времени и пространстве столь разных, полярных, но связанных множеством смыслов явлений само по себе ярко и громогласно свидетельствовало о переломе, перевороте, переструктурировании звуковой среды. Совсем не случайно здесь и впечатляющее взаимодействие — противоборство стихий: огня, воды, воздуха... Если к сказанному добавить звуки многочисленных самодеятельных «шуморков» и «шумовиков» (шумовых оркестров и ансамблей, составивших в 20-е годы целое молодежное движение), — станет ясно: на гребне времени схлестнулись шум и звон.

Знакомое созвучие. Конечно, Пушкин, «Пророк»: