"Пока всё происходит только в телевизоре".
У меня не получилось написать этот пост вчера. Не решилась, не хватило духу. Каждая большая дата, отсчитывающая время с начала событий одновременно и значима, и бессмысленна. Что значат эти восемь лет и восемь месяцев? То, что мы считаем дни, никак не приближает нас к разрешению. Этот счётчик предполагает, что война когда-нибудь закончится. Сама по себе.
---------------------------------
Я долго молчала, находясь в каком-то анабиозе, не находила в себе сил говорить о войне, не находила слов. Казалось, что все всё сказали за меня.
Я ушла из соцсетей, и все мои подписчики — это друзья из ближайшего круга. Мы с ними и так всё обсуждали, и до февраля, и с самого первого дня. Я не видела смысла писать в пустоту. В соцсети, где мой пост никто не увидит. Больше я не считаю это оправданием для своего молчания.
В самом начале марта мы оказались среди большого числа экстренных эмигрантов. Мы жили в одном большом доме в Тбилиси, вместе обсуждали планы действий, поддерживали друг друга, помогали с поиском жилья, переводами, банковскими картами. У нас было много обсуждений, и в один из вечеров мы решили узнать друг у друга, при каких условиях готовы были бы вернуться обратно в Россию.
Один из самых популярных ответов был "смерть Путина" и/или "окончание войны". Я выставила для себя более жёсткий критерий: "амнистия всех политических заключённых". После Путина может прийти кто угодно, война может закончится капитуляцией без смены режима, а вот признание государством своих преступлений — значимый факт. Это для меня могло быть сигналом, что права и свободы имеют шанс вернуться в страну, а значит, и мы вместе с ними.
После этого многие успели передумать и вернуться обратно. Было временное летнее затишье, когда это казалось безопасным. Они ехали, чтобы подготовить документы, распродать имущество, вывезти вещи. Некоторые вернулись на работу, потому что работодатели запретили удалёнку, некоторые возродили бизнес, объясняя это тем, что "я вот сейчас подзаработаю, а потом обязательно уеду". Жизнь наладилась, всё улеглось, показалось, что всё не так страшно. Мир не рухнул в одночасье, война была всё ещё где-то там, и казалось, что если ты молчишь, то тебя и не тронут.
Я искренне не понимала этого. Для меня отъезд — это форма политического высказывания. Хиджра. Я выехала не потому что у меня отключили Нетфликс, заблокировали аккаунт, расторгли контракт. Я поехала не за комфортом: искать где потеплее и подешевле, я уехала, чтобы не поддерживать режим, не платить налоги, а уж тем более штрафы, не подвергать себя и своих близких опасности.
В марте меня бесили сообщения о том, что кого-то там не пускали в грузинские клубы. Я считала, что это неприемлемо — тусить и танцевать, когда от твоего имени убивают людей. Я и до сих пор не ищу развлечений, у нас свои тихие радости: кино, прогулки и много разговоров. Я не скажу, что мы в полной аскезе. Да, я хожу на митинги и акции, на концерты, где собирают средства на помощь пострадавшим. Знакомлюсь с новыми людьми. Мы поём, обнимаемся, проявляем солидарность. Мне это важно. Мы не "проводим досуги", не ходим в хамам, не катаемся на экскурсии, и не делаем вид, что в отпуске. Я не знаю, как можно сейчас ездить в отпуск, тем более за границу, с расчётом на то, что погуляешь, отдохнёшь и вернёшься обратно, но среди моих знакомых таких много.
В этом смысле я понимаю европейцев, которые выступают за то, чтобы аннулировать туристические визы. Гуманитарные визы важно выдавать тем, кто преследуем государством, для кого отъезд вынужденная мера, но вместе с тем не потакать желаниям тех, кто продолжает жить, как будто ничего не случилось.
Меня печалит, что даже те, кто выехал окончательно, молчат. Многие боятся за то, что от этого могут возникнуть проблемы у их близких. Я понимаю это, и наши родители боятся репрессий, ругают нас за то, что мы своими высказываниями в сети привлекаем внимание ментов. Но это относится к теории игр: чем больше людей будут открыто говорить о своей позиции, тем безопаснее будет нам всем. Всех не пересажают, всех не заткнут.
Мне горько не за тех, кто остался в России и никак не выразил своё отношение ко всему. Я понимаю людей, их страх за себя, за своих близких, коллег и работников. Не все такие остроумные и тонкие, как Додопицца, не все такие дерзкие, как Саша Гудков. Я не призываю лезть на баррикады, жертвовать собой. Я, как вовремя выехавшая, не имею морального права просить протестовать тех, кто остался в стране. Это опасно и, возможно, пока что бессмысленно. Зато я хорошо вижу тех, кто не зомбирован, тех, кому не всё равно. Я могу читать в постах между строк и боль, и сожаление, и надежду. Кто-то нарисует голубку, кто-то просто сдерживает тон и поговорит о взаимопомощи и поддержке. Но те, кто даже в самые чёрные дни самых плохих новостей продолжает выкладывать маникюрчик и пироженки, звать на акции, устраивать распродажи, они меня беспокоят. Я не говорю, что нужно перестать радоваться жизни, лечь в пол и ждать конца. Я говорю о сочувствии и солидарности. В мирное время у нас существовала ещё некая традиция траурных дней. Сейчас у нас все дни такие.
Не хочу, чтобы мы делали вид, что всё в порядке. Всё не в порядке.
Я рада за тех, у кого всё хорошо, кто в безопасности, у кого все живы. Я знаю, как важно сохранять надежду и веру, общаться к силе, дарить любовь.
Я переживаю за тех, кто сидит в том же вагоне, что и все мы, но закрывает глаза и уши, чтобы не видеть того, что поезд несётся в пропасть.