Советская экономика: как она работала... и как не работала
Маркс объяснял, что каждая социальная система подчиняется своим собственным законам: объективной динамике, силам и давлению, которые управляют ее движением и развитием. В этой статье Адам Бут рассматривает первые десятилетия существования Советского Союза, чтобы дать конкретное понимание экономических законов, которые навязывали себя молодому рабочему государству, и вооружить новое поколение уроками, необходимыми для успешной борьбы за коммунизм.
Оригинал на сайте marxist.com.
«Гигантские достижения промышленности, многообещающее начало сельско-хозяйственного подъема, быстрое увеличение численности рабочих, подъем культурного уровня – таковы бесспорные результаты Октябрьской революции, в которой пророки старого мира хотели видеть могилу человеческой цивилизации. С господами буржуазными экономистами спорить более не о чем: социализм доказал свое право на победу не на страницах "Капитала", а на хозяйственной арене, составляющей шестую часть земной поверхности; не языком диалектики, а языком железа, цемента и электричества». [1]
Русская революция стала величайшим событием в истории человечества. Возглавляемый большевиками, рабочий класс захватил власть, поднял знамя международной социалистической революции и стал маяком надежды для эксплуатируемых и угнетенных масс во всем мире.
Но они сделали это в самых экстремальных и неблагоприятных условиях: в экономически отсталой стране, разоренной многолетней войной и потрясениями и осажденной империализмом. Более того, они сделали это без какой-либо карты, если не считать краткого опыта Парижской коммуны, которая была утоплена в крови всего через несколько месяцев.
Несмотря на огромные успехи в области экономического развития, в СССР так и не удалось построить коммунистическое общество. Тем не менее первые десятилетия существования Советского Союза с 1917 по 1937 год дают коммунистам ряд важных уроков, которые мы обязаны изучить и в полной мере усвоить.
Изучив советскую экономику этого периода во всех ее проявлениях и проследив теоретические дискуссии, развернувшиеся среди большевиков по экономическим вопросам, мы сможем получить конкретное представление об экономических законах, которые будут действовать при переходе от капитализма к коммунизму, и пролить свет на то, как можно построить коммунистическое общество.
Переходный режим
7 ноября 1917 года (25 октября по старому стилю) Ленин взошел на трибуну Второго Всероссийского съезда Советов и объявил: «Приступаем к строительству социалистического строя!» [2]
Ни Ленин, ни кто-либо из большевиков, однако, не верили, что этот строй можно построить в одночасье. В том же году в своем шедевре «Государство и революция» Ленин процитировал Маркса:
«Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата». [3]
Как объясняли Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии»: «Первым шагом в рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс».
Завоевав власть, рабочий класс распространит свое революционное классовое правление по всему миру и «использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии по частям весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства и как можно быстрее увеличить совокупные производительные силы». [4]
На этой основе общество достигнет того, что Маркс назвал «первой фазой коммунистического общества», [5] обычно называемой «социализмом». Только тогда последние остатки классового общества, т.е. государство, деньги и неравенство наконец-то начнут увядать и умирать.
Переходный характер большевистского режима был прямо признан Лениным в 1918 году:
«Выражение Советская республика означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими». [6]
Но Ленин и большевики также понимали, что условия в России были далеки от тех, которые необходимы для построения социализма или коммунизма.
Комбинированное и неравномерное развитие
К 1917 году в мировом масштабе условия для социализма, безусловно, существовали. За десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне, капиталистическое производство становилось все более социализированным и плановым. Но производимые богатства по-прежнему присваивались начальниками и банкирами в частном порядке.
Как объяснял Ленин в книге «Империализм, как высшая стадия капитализма», в экономике стали преобладать монополии, которые слились с финансовым капиталом и государством, образовав то, что он назвал «государственно-монополистическим капитализмом». [7]
Империалистическая военная машина Германии стала тому примером. Промышленные тресты и транспортные сети страны были переданы в руки государства. Вместо «свободного» рынка было создано плановое производство – хотя и в интересах капиталистов. Однако рабочий класс впервые пришел к власти не в развитой капиталистической стране, как Германия или Великобритания, а в полуфеодальной России, где даже такие задачи буржуазной революции, как земельная реформа, не были выполнены.
«История, – отмечал Ленин, – породила в 1918 году две несоединимые половины социализма, существующие бок о бок». «Германия и Россия, – продолжал он, – стали самым ярким воплощением материального осуществления экономических, производственных, социально-экономических условий социализма, с одной стороны, и политических условий – с другой». [8]
Это было мощным выражением того, что Троцкий назвал «законом комбинированного и неравномерного развития». Из-за своей отсталости царская Россия была вынуждена импортировать капитал, машины и технику из-за границы. В результате к 1914 году в стране появились островки современной промышленности с развитым рабочим классом, окруженные морем экономической, культурной и сельскохозяйственной отсталости. Это противоречие оказалось одновременно и матерью русской революции, и, в конечном счете, ее могильщиком.
Цепь мирового капитализма порвалась в самом слабом ее звене. Россия встала на путь социалистической революции «не потому, что ее экономика первой созрела для социалистических преобразований, объяснял Троцкий, – а потому, что она не могла развиваться дальше на капиталистической основе». [9]
Россия была самой слабой из крупных держав, участвовавших в Первой мировой войне, не имея в распоряжении современных вооруженных сил и промышленности, которыми располагали ее соперники. Ограниченный промышленный потенциал страны пришлось перенаправить на производство оружия, что усугубляло нехватку предметов первой необходимости и разрушение инфраструктуры. Кроме того, для финансирования военных расходов режим особенно сильно зависел от печатания денег и долгов. Как следствие, цены за эти годы взлетели в три раза. [10]
Царские министры пытались облегчить голод среди рабочих и солдат, введя зерновой сбор с крестьян. Но это вызвало ярость в сельской местности. Развал экономики, разгул инфляции, нехватка товаров, насильственный отбор продовольствия у крестьянства – все эти ужасы, в которых буржуазные историки обвиняют большевиков, существовали задолго до введения «военного коммунизма». Именно эти тяжелейшие условия вызвали массовые протесты в Санкт-Петербурге, которые привели к падению царя в феврале 1917 года, а затем и Временного правительства, положив начало Октябрьской революции. Но те же условия, которые подготовили почву для социалистической революции, сделали строительство социализма несбыточной мечтой в границах бывшей Российской империи.
С самого начала Ленин и большевики взялись за достижение этой внушительной цели, вооружившись пониманием того, что успех революции в конечном итоге будет определяться ее распространением на международном уровне. Без этого зарождающаяся Советская Республика не сможет выжить, не говоря уже о построении социализма. Этот факт был прямо признан Лениным в 1918 году, когда он сказал: «При всех событиях, при всех мыслимых обстоятельствах, если германская революция не придет, мы обречены». [11]
Марксизм против автономии
Ближайшей задачей большевиков не было – и не могло быть – осуществление полностью сформированного социалистического плана, а лишь предотвращение полного краха, наряду с распространением мировой революции.
Большевики привели рабочих и крестьян России к власти. Но в последующие месяцы после октября 1917 года они также были увлечены движением, вынуждены были реагировать на события, а не направлять их. Захват власти произошел в условиях сильнейшего революционного движения как в городах, так и в сельской местности. Рабочие создавали забастовочные комитеты на заводах, а бедные крестьяне вытесняли помещиков из своих имений и начинали перераспределять землю между собой. Ленин и большевики пытались направить эту волну на социалистические цели. Но политические соображения неизменно брали верх над экономическими идеалами. А аппарат нового рабочего государства был недостаточно силен, чтобы воплотить политику в жизнь.
Возьмем, к примеру, земельный вопрос. Через день после Октябрьского восстания Второй Всероссийский съезд Советов принял декрет, который формально отменял всякую частную собственность на землю. Однако вместо того, чтобы использовать экспроприированную землю для создания крупных коллективных хозяйств и организации сельского хозяйства по социалистическому образцу, большевики были вынуждены принять программу так называемой «партии социалистов-революционеров», которая наделяла крестьян землей на индивидуальной основе. Таким образом, большевикам удалось привлечь на свою сторону крестьянские массы. Но как только они оказались в правительстве, вскоре возникли трения с этой вновь обретенной массой мелких собственников.
Что касается рабочих и фабрично-заводских комитетов, то большевики рассматривали их как зачаточную форму рабочего контроля и управления, составную часть социалистического планирования в промышленности. А учитывая отсталость страны, Ленин предусматривал длительный период рабочего контроля, в течение которого рабочий класс будет учиться управлять промышленностью, изучая методы старых хозяев и их специалистов. Первые шаги в направлении рабочего контроля, однако, были анархическими, применялись на локальных фабриках без какого-либо плана. Многие рабочие воспринимали рабочий контроль в более синдикалистском смысле: не в смысле власти рабочих над производством в целом, а в смысле рабочих кооперативов, управляющих своими рабочими местами, независимо от кого-либо или чего-либо еще. Когда рабочие заняли фабрики, а капиталисты покинули сцену, многие предприятия перешли в государственную собственность. Но рабочие на этих предприятиях часто считали, что теперь они сами себе хозяева. В своей «Истории Советской России» Э. Х. Карр пишет, что были даже случаи, когда «рабочие, захватив фабрику, просто присваивали ее средства или продавали ее акции и заводы для собственной выгоды». [12]
В этом заключалась разница между марксизмом и «автономизмом»; между рабочими, действующими как класс против капиталистов, и группами рабочих, борющихся против отдельных боссов; между скоординированным, централизованным планированием со стороны рабочего государства и независимым контролем со стороны разрозненных, изолированных рабочих советов и кооперативов.
«Представление о том, что проблемы производства и классовых отношений в обществе могут быть решены прямыми и спонтанными действиями рабочих отдельных фабрик, было не социализмом, а синдикализмом», – заключает Карр, добавляя:
«Социализм не стремился подчинить безответственного капиталиста-предпринимателя столь же безответственному фабричному комитету, претендующему на такое же право независимости от реальной политической власти; это могло лишь увековечить «анархию производства», которую Маркс считал проклятым клеймом капитализма». [13]
Национализация промышленности
Большевики сознательно пытались взять ситуацию в свои руки. В декабре 1917 года советское правительство учредило Высший совет народного хозяйства – сокращенно ВСНХ.
ВСНХ отвечал за «организацию хозяйственной деятельности народа и финансовых ресурсов правительства». [14] Первой задачей Совета было поставить под контроль главки – тресты крупных предприятий в каждой отрасли промышленности, например, металлургической и текстильной, которые возникли в царское время для планирования производства на военное время.
Первой отраслью, подлежащей национализации, стала финансовая. Анализируя Парижскую коммуну, Маркс подчеркивал, что неспособность коммунаров захватить Банк Франции была фатальной ошибкой. Ленин и большевики взяли на вооружение эти мудрые слова.
В декабре 1917 года, в ответ на саботаж банкиров, советское правительство ввело войска и декретировало слияние банков в единый Национальный банк, обладающий монополией на валюту и кредит. Правительство также аннулировало все государственные долги, накопленные его предшественниками, особенно те, что были задолжены иностранным финансистам. Это было встречено воплями протеста со стороны империалистов, которые быстро перекрыли оставшиеся кредитные линии, что усилило значение государственного контроля над финансовой системой.
В других сферах национализация поначалу была в основном спонтанной: защитная реакция на саботаж боссов или одобрение прямых действий рабочих задним числом. За первые девять месяцев более двух третей национализаций были проведены по инициативе местных Советов и рабочих советов, а не по приказу сверху. [15]
Однако примерно с мая-июня 1918 года, когда вандализм капиталистов усилился, а империалисты активизировали свою интервенцию, большевики были вынуждены изменить направление и национализировать целые районы промышленности. Но и тогда эти экспроприации проводились в основном от случая к случаю, а не в рамках общего плана.
Рабочий класс, безусловно, был движущей силой революции. Но эту энергию нужно было направить в нужное русло, сознательно организовать и спланировать. Ленин объяснял, однако, что молодое советское государство не имело возможности правильно планировать производство. Во многих случаях, когда у государства не хватало ресурсов, национализированные предприятия быстро передавались в аренду их прежним владельцам, а на их местах оставались те же самые директора.
Подлинная система рабочего контроля и управления предполагает совместную работу фабрично-заводских комитетов, профсоюзов и местных Советов. А для успеха, говорил Ленин, необходимы определенные материальные условия – условия, которыми Советская Республика еще не обладала. Требовался рабочий класс с достаточным количеством времени и культуры: такой уровень производительности труда, чтобы у рабочих было достаточно свободного времени для участия в управлении производством, а также образование и навыки для выполнения административных задач.
Короче говоря, даже социалистическое планирование не могло быть осуществлено должным образом без быстрого развития производительных сил. Вместо этого Ленин призвал национализировать только ключевые рычаги экономики, оставив на месте старых руководителей, но под контролем рабочих. Это должно было сопровождаться максимальной централизацией и организацией промышленности под руководством ВСНХ.
Примерно в это время в партии большевиков возникла оппозиция «левых коммунистов», которая выразила несогласие с этой позицией. Эти ультралевые опирались на более автономную концепцию рабочего контроля, но в то же время призывали к «решительной политике обобществления». Ленин быстро отверг их обвинения в том, что правительство проводит «большевистское отклонение вправо. [16]
«Только слепой может не видеть, что мы национализировали, конфисковали, избили и посадили больше [капиталистов], чем успели сосчитать», – утверждал Ленин. Но, подчеркивал он, «конфискация может быть осуществлена только «решимостью», без умения правильно рассчитывать и распределять, тогда как социализация без этого умения невозможна». [17]
Национализация «командных высот» экономики сопровождалась установлением государственной монополии на внешнюю торговлю, что было официально осуществлено в апреле 1918 года. Это было необходимо для защиты только что родившейся советской экономики от давления капиталистического мирового рынка, а также для того, чтобы помешать оппортунистическим купцам выкачивать богатства из страны или наживаться на импорте.
В перспективе, наряду с национализацией крупной промышленности, контроль над финансами и внешней торговлей также должен был стать ключевым элементом социалистического планирования. В краткосрочной перспективе эти меры были необходимы для защиты революции.
Именно так обстояли дела в Советской Республике, когда началась гражданская война, подтолкнувшая большевиков к тушению еще большего пожара.
Военный Коммунизм
Разрушения, вызванные мировой и гражданской войнами, последовавшими одна за другой, были глубокими. В 1918-1920 годах миллионы внутренних беженцев были вынуждены покинуть свои дома, когда империалистические войска и белые армии разграбили города и деревни. Миллионы людей погибли от голода и эпидемий.
К этому добавились тяжелые территориальные потери в результате Брест-Литовского договора и грабежей немецких империалистов. Урожаи были сильно подорваны, транспортное сообщение нарушено, население городов сократилось, так как голодающие рабочие возвращались в свои деревни в поисках пищи. В условиях, когда заводы лишились рабочих, сырья и топлива, промышленное производство резко упало. К 1920 году объем крупной промышленности составлял всего 13 процентов от довоенного уровня. [18]
Единственной целью большевистского правительства в это время было выживание. Так начался период и программа, известные как «военный коммунизм»: попытка направить все имеющиеся ресурсы на нужды Красной армии.
При этом рабочим и крестьянам почти ничего не оставалось. Первые столкнулись со стремительным ростом цен и острой нехваткой продуктов в городах, а также изнурительным рабочим днем и условиями труда на заводах. У вторых государство реквизировало зерно и скот.
Правительство пыталось разрешить продовольственный кризис, ведя войну со спекулянтами, частными торговцами и кулаками, которые наживались и утаивали зерно. Но набегами на деревни и магазины можно было добыть не так уж много. Центральное правительство также обратилось за помощью к кооперативному движению, надеясь, что они смогут получать и распределять продовольствие через свои сети. Иронично, но они отказали правительству в кооперации.
Поэтому к 1919 году большевики ввели продразверстку: обязательные квоты на поставку зерна по ценам, установленным государством. В некоторых случаях это означало конфискацию излишков зерна. В других – то же самое, поскольку деньги, выплачиваемые взамен, были мизерными и все больше обесценивались из-за инфляции. Тысячи добровольцев записались на помощь в кампании по реквизиции. Профсоюзы, фабрично-заводские комитеты и Советы формировали вооруженные «продовольственные бригады», главной целью которых были кулаки.
Помимо обнаружения тайных складов и получения зерна, их задачей была политическая агитация среди бедных крестьян, чтобы они могли присоединиться как к поиску продовольствия, так и к борьбе с более богатыми слоями населения деревни.
Целью большевиков было вбить клин между кулачеством и остальным крестьянством. Однако излишков, которые можно было получить от первых, оказалось недостаточно, что привело к расширению сферы деятельности продразверстки. Последние, в свою очередь, склонны были больше отождествлять себя с сельскими жителями, чем с городскими рабочими. Не имея ни достаточного количества денег, ни промышленных товаров, которые можно было бы предложить крестьянам в обмен на зерно, реквизиция встречала сопротивление и саботаж, включая сокращение посевных площадей. Рабочие продовольственных бригад подвергались опасности расправы со стороны кулацких прихвостней. Не раз в амбарах находили тела реквизиторов с распоротыми животами, набитыми зерном. [19]
Правительство попало в замкнутый круг. Не имея соответствующей промышленности, оно не могло обеспечить крестьян товарами, которые они требовали в обмен на продовольствие. Это означало обострение нехватки продовольствия для рабочих, что вело к дальнейшему падению промышленного производства. И все это время нужно было кормить армию.
Крайние меры
Гражданская война ускорила национализацию промышленности. Военные действия требовали жесткой централизации для борьбы с хаосом, распространявшимся по всей экономике. Производство должно было быть сосредоточено на наиболее эффективных заводах. А дефицитные материалы нужно было направлять туда, где они будут наиболее эффективны. К ноябрю 1920 года в ведении ВСНХ находилось около 3 800-4 500 государственных предприятий[20] – в основном в крупной промышленности, а также в более мелких отраслях, которые не были «командными высотами» экономики.
Число чиновников ВСНХ и сотрудников Главка выросло с 300 человек в марте 1918 года до 6 000 человек через полгода. [21] Многие из них служили в царском государственном аппарате, что подогревало гнев рабочих. Даже в этих осадных условиях большевики продолжали дискутировать по ключевым вопросам: отношения между центральными плановыми органами и местными Советами, между централизацией и федерализмом; использование буржуазных специалистов и администраторов, которым предлагались более высокие зарплаты и премии; роль профсоюзов как инструмента мобилизации рабочей силы.
По всем этим вопросам руководство подвергалось критике, в первую очередь со стороны так называемой «рабочей оппозиции». Ленин и Троцкий первыми признали, что крайние меры, которых требовала гражданская война, были далеки от идеала. Но они были необходимы.
Войну невозможно было выиграть без максимальной централизации. Неопытный и измученный рабочий класс не мог управлять государственной промышленностью без помощи специалистов. Выживание, а не социализм, было самой насущной задачей того времени.
По мере обострения дефицита правительство усилило контроль над распределением. Кооперативы и розничные магазины были фактически национализированы. На ряд товаров были установлены фиксированные цены. Было возрождено нормирование, впервые введенное еще до революции, причем приоритет отдавался промышленным рабочим, а бывшие буржуа оказались в конце очереди. Но этих пайков было недостаточно. В 1919-20 годах только около 20-25 процентов потребляемого в городах продовольствия приходилось на пайки. [22] Работники фабрик даже выращивали собственные овощи на огородах. Голод был такой, что в Петрограде уже нельзя было встретить кошек, собак и лошадей. [23]
Рынки официально были упразднены. Но правительственные ограничения были бессильны. Закон спроса и предложения продолжал действовать. Появились черные рынки, на которых «мешочники» (спекулянты) предлагали дефицитные товары по сильно завышенным ценам. Чтобы финансировать государственные расходы, правительство все чаще прибегало к печатанию денег. Рубль все больше обесценивался. Уровень инфляции вырос с 600 процентов в 1918 году до 1 400 процентов годом позже. [24]
Когда валюта стала ничего не стоить, экономика начала обходиться без нее. Деньги были заменены натуральной оплатой. Национализированные предприятия обменивались материалами на основе бухгалтерии ВСНХ. Государство бесплатно предоставляло пайки и услуги – например, общественные столовые и транспорт. А вместо зарплаты рабочие фабрик получали долю собственной промышленной продукции, которую обменивали по бартеру на черном рынке.
Закон стоимости
Военный коммунизм, благодаря чрезвычайным обстоятельствам и целесообразности, привел к почти полностью национализированной, безденежной экономике. Но это имело мало общего с марксистской концепцией социализма или коммунизма. Этот противоречивый результат был продуктом разрухи и отчаяния, а не доктрины или замысла. Более ультралевые большевики пытались сделать из необходимости добродетель. То, что произошло неожиданно и анархично, в результате хаоса и краха, было изображено как целенаправленный шаг к социализму. На самом деле законы капитализма продолжали действовать – не только вовне, под давлением мирового рынка, но и внутри самого рабочего государства.
Для каждой экономической системы, показал Маркс, существует определенная объективная динамика, существующая независимо от намерений и воли, которая регулирует богатство, труд и средства производства в обществе. При капитализме, объяснял он, богатство общества принимает форму товаров: товаров, произведенных для обмена и распределяемых на рынке. Товары в среднем обмениваются в соответствии с их стоимостью, определяемой общественно необходимым временем труда, заложенным в них. Маркс назвал это законом стоимости.
Закон стоимости регулирует капиталистическую экономику. Он устанавливает пропорции, в которых обмениваются товары. Он определяет стоимость денег, этого «товара товаров». Он направляет движение капитала из одного сектора в другой, формируя глобальное разделение труда. При капитализме каждая часть экономики взаимосвязана с помощью «невидимой руки» рынка. Но эта система работает вслепую, за спиной как капиталистов, так и рабочих. Поэтому закон стоимости выражается при капитализме через анархию рыночных сил и колебания ценовых сигналов, стремясь к «равновесию» через хаос и кризис.
При военном коммунизме, напротив, весь класс капиталистов был экспроприирован. Рыночные отношения были формально отменены, а основные товары и услуги теперь официально распределялись не как товары, а через государство. Конечно же, закон стоимости был свергнут, и деньги могли плавно сойти со сцены истории?
Однако Маркс объяснил, что в конечном счете деньги – это мера стоимости, представление общественно необходимого рабочего времени, право на часть общего богатства общества. Деньги – это социальный инструмент, выступающий в качестве средства обмена, единицы счета и хранилища стоимости. Как и любой другой инструмент, они не могут быть отменены, пока не устареют и не станут ненужными. Как и государство, деньги должны исчезнуть при переходе от первой фазы коммунизма (социализма) к высшей фазе коммунизма, по мере развития производительных сил, превращения дефицита в сверхизбыток, замены товарного производства и рыночного обмена сознательным планированием и распределением. Только на этой основе можно преодолеть закон стоимости как основной регулятор экономики, а также его денежные и материальные симптомы: колебания цен и дефицит.
«В коммунистическом обществе государство и деньги исчезнут, – поясняет Троцкий. – Их постепенное отмирание должно, следовательно, начаться при социализме». Но, подчеркивает он, «деньги не могут быть произвольно отменены»:
«Смертельный удар по денежному фетишизму будет нанесен только на том этапе, когда неуклонный рост общественного богатства заставит нас, двуногих, забыть о скупом отношении к каждой лишней минуте труда и об унизительном страхе перед размером своего пайка». [25]
Существование черных рынков и повсеместный дефицит были явным свидетельством того, что материальных условий для исчезновения товаров, денег и закона стоимости – условий подлинного коммунизма – при военном коммунизме не существовало. Производительность труда была мизерной. Каждая «лишняя минута труда» была драгоценной. «Размер пайка» был поистине унизительным. В этих условиях закон стоимости не только не ослабевал, но еще сильнее заявлял о себе – об этом свидетельствует тот факт, что рабочие вынуждены были прибегать к бартеру, самой элементарной форме обмена. Таким образом, военный коммунизм представлял собой скорее шаг назад, чем движение к построению коммунистического общества.
Ультралевые совершили серьезную теоретическую ошибку: они полагали, что революция одним махом отменила законы капитализма; что государственной собственности достаточно, чтобы преодолеть закон стоимости. Эту грубую ошибку позже повторили сталинисты.
Новая экономическая политика
К концу 1920 года ситуация изменилась в пользу Красной армии. Это дало большевикам некоторую передышку: возможность пересмотреть политику военного коммунизма и наметить дальнейшие шаги.
Вся страна лежала в руинах. Все сферы экономики – промышленность, сельское хозяйство, транспорт – были разрушены. Голод и болезни захлестнули страну. Инфляция вышла из-под контроля. Таков был мрачный контекст дебатов внутри партии, начавшихся в начале 1921 года и завершившихся разработкой того, что стало известно как Новая экономическая политика (НЭП).
Самым острым вопросом была нехватка продовольствия. Необходимо было получить больше зерна от крестьянства. Но продразверстка себя исчерпала. По мере того как угроза белой реакции отступала, а вместе с ней и опасность возвращения помещиков, крестьяне становились все менее терпимыми к государственным конфискациям. Это привело к вспышкам восстаний в сельской местности, которые вылились в Кронштадтский мятеж в марте 1921 года. Эти восстания были симптоматичны и свидетельствовали о том, что существующая система неустойчива, что классовые антагонизмы далеки от разрешения, что военный коммунизм не является основой для скачка к социализму, как это представляли себе утопические ультралевые. Поэтому правительство сменило курс. Реквизиция зерна была заменена прогрессивным натуральным налогом. Крестьяне должны были отдавать часть своего урожая, но имели право продавать излишки сверх этого по частным каналам. Принуждение было заменено стимулированием. Но этот, казалось бы, небольшой шаг приобрел собственную логику, разрастаясь так, что никто не ожидал.
Для того чтобы крестьяне могли продавать зерно, нужны были другие товары – одежда, промышленные товары и другие продукты питания, – на которые они могли бы потратить свои вновь приобретенные деньги. Это означало наращивание производства потребительских товаров. Но государственная промышленность была разрушена. А ресурсы, необходимые для их восстановления, не могли появиться как по волшебству.
Успешная революция в передовых капиталистических странах решила бы эту проблему. Но капитализм пережил первую послевоенную революционную волну, пик которой пришелся на 1919 год. Поэтому большевистское правительство было вынуждено опираться на частных мелких производителей: ремесленников, кооперативы и кустарные производства, которые не требовали больших предварительных инвестиций. Аналогичным образом национализированные предприятия легкой промышленности передавались в аренду частным предпринимателям, и им разрешалось производить продукцию для получения прибыли.
Все это привело к еще одному требованию: отмене контроля над ценами и легализации рынков. Это было необходимо для того, чтобы крестьяне могли продавать свои излишки, распределять продукты питания из сельской местности в города и доставлять промышленные товары в деревни. Это привело к появлению пресловутых «людей НЭПа»: купцов и лоточников – уже при военном коммунизме они чувствовали себя свободно, управляя черными рынками, – которые способствовали развитию сети частной торговли, попутно извлекая для себя кругленькую сумму.
Следующим логическим следствием стала необходимость стабилизации валюты. Как может существовать частная торговля без надежного средства обмена и стабильных цен? Это вызвало дополнительные вопросы, которые были затронуты во время обсуждения НЭПа на 10-м съезде партии в марте 1921 года. Как сообщает Э. Х. Карр:
«[Стабилизация валюты], очевидно, не может быть осуществлена до тех пор, пока печатный станок продолжает выпускать неограниченное количество рублей; печатный станок не может быть остановлен до тех пор, пока правительство не найдет другого способа сводить концы с концами; а сведение государственных расходов к пределам любых доходов, которые оно могло бы получить, немыслимо до тех пор, пока государство не освободит себя от огромных расходов на содержание государственной промышленности и занятых в ней рабочих». [26]
Таким образом, на смену существующему инфляционному экономическому режиму должен был прийти режим монетаризма и жесткой экономии.
К июлю 1922 года, в попытке сдержать разгул гиперинфляции (составлявшей на то время более 7 000 процентов[27]), старый обесценившийся рубль был официально заменен новой, обеспеченной золотом валютой – червонцем. В государственной промышленности начался процесс «рационализации», известный как хозрасчет. Государственные предприятия больше не могли полагаться на Национальный банк. Вместо этого они должны были действовать как самодостаточные предприятия, действующие на коммерческих принципах: вести собственные счета, сокращать расходы, повышать эффективность, напрямую работать с производителями и дистрибьюторами на рынке и стремиться к получению прибыли (но не ради прибыли отдельных начальников). Нерентабельные (в основном мелкие) государственные предприятия сдавались в аренду под частное управление, выплачивая ренту натурой, или объединялись в тресты. Но, наряду с банковским делом, под контролем государства оставались все важнейшие отрасли промышленности – настоящие командные высоты, в которых была занята подавляющая часть промышленных рабочих.
Чтобы свести баланс, государственные предприятия должны были сократить свои расходы. Это привело к распродаже активов. В результате на рынке появилось изобилие промышленных товаров в условиях низкого спроса. Цены упали по сравнению с сельскохозяйственными товарами, что принесло выгоду крестьянству за счет городских производителей и потребителей. Кроме того, эти предприятия были вынуждены проводить массовые увольнения. Вернулась «резервная армия труда» капитализма. Кроме того, хозрасчет требовал, чтобы рабочим снова платили денежную зарплату, а также премии, чтобы стимулировать более усердный труд. Это было шоком для рабочего класса; резкое изменение по сравнению с мобилизацией рабочей силы, наблюдавшейся при военном коммунизме, когда работа и основные средства к существованию были гарантированы. «Эта грубая форма трудовой дисциплины, – замечает Карр, – была быстро заменена старым "экономическим кнутом" капитализма».
«Работа как юридическая обязанность, – отмечает он, – сменилась работой как экономической необходимостью; страх перед судебными санкциями сменился страхом перед голодом».
«Менее чем за год, – заключает Карр, – НЭП воспроизвел характерные черты капиталистической экономики». [28]
Первоначальное социалистическое накопление
После того как крестьянам разрешили продавать излишки зерна, произошла трансформация всей экономики. Потянув за эту ниточку, военный коммунизм распутался. Возможно, все последствия восстановления рыночных отношений в сельском хозяйстве были непредвиденными, но они не были случайными. Разматывание военного коммунизма выражало определенную необходимость.
Различные части НЭПа представляли собой взаимосвязанное целое. Первый шаг в сторону рынка привел к тому, что правительство пошло по этому пути гораздо дальше, чем предполагалось изначально. Объективное давление дало о себе знать, отбросив субъективные желания. Советский Союз не избежал и не мог избежать законов капитализма. Однако в то же время рабочее государство не было полностью беспомощным перед лицом рыночных сил.
«Рабочее государство, переводя свое хозяйство на основы рынка, – объяснял Троцкий в 1922 году, – не отказывается, однако, от начатков планового хозяйства, даже на ближайший период».
«Централизованный государственный контроль над [ключевыми промышленными] предприятиями, – продолжал он, – будет сочетаться [в рамках НЭПа] с автоматическим контролем над рынком».
Задача советского государства, по мнению Троцкого, заключалась в том, чтобы «помочь как можно быстрее ликвидировать рынок».
Важно, подчеркивал он, что рабочее государство должно использовать свой контроль над кредитом, внешней торговлей и налогообложением для направления ресурсов в государственную промышленность. Государственная монополия на внешнюю торговлю была важнейшей частью этого процесса. И Ленин, и Троцкий боролись против любых предложений об ее отмене или ослаблении. Это, подчеркивали они, привело бы к усилению кулачества и НЭПа за счет рабочего государства и плановой экономики. Эти фискальные и финансовые рычаги в руках государства, отмечал Троцкий, «дают возможность отбирать все большую часть доходов частного капитала для целей государственного хозяйства, не только в области сельского хозяйства (натуральные налоги), но и в области торговли и промышленности»[29].
Таким образом, частный сектор будет «вынужден платить дань» тому, что Троцкий назвал «первоначальным социалистическим накоплением», отсылая к концепции Маркса о первоначальном накоплении капитала. Борьба между этими двумя социальными силами – отражающими давление товарного производства и рынка, с одной стороны, и государственного планирования – с другой, – таким образом, представляла собой фундаментальную особенность «переходной» советской экономики.
Экономические законы и категории капитализма (деньги, стоимость, прибавочная стоимость и т. д.), таким образом, оставались под властью рабочего государства, но теперь в модифицированной форме, под все более и более высоким сознательным контролем.
Восстановление и реконструкция
В первые годы НЭП принес некоторое облегчение. После катастрофической засухи и голода в Поволжье в 1921-22 годах урожаи улучшились. Промышленность начала восстанавливаться с нуля – в основном за счет восстановления заводов, а не строительства новых.
Хотя в сельское хозяйство и торговлю был возвращен рынок, ключевые отрасли промышленности оставались в руках государства. И правительство предприняло шаги, чтобы привнести в них больше организации и планирования. Уже в 1920 году «Совет обороны» был преобразован в «Совет труда и обороны», в обязанности которого входило составление экономического плана для всей страны.
В последующие два года были созданы Госплан и Госбанк. Первый отвечал за общее долгосрочное планирование. Это включало подготовку прогнозов, плановых показателей, балансов и бюджетов производства и потребления, контроль за строительством крупных промышленных и инфраструктурных объектов, а также обеспечение координации между экономическими ведомствами. Последний орган являлся советским центральным банком. Они дополняли ВСНХ, который продолжал планировать и управлять государственной промышленностью через свои главки (тресты).
В течение следующих нескольких лет продолжалось восстановление экономики, хотя и с некоторыми серьезными неудачами. Наиболее заметным был «кризис ножниц» 1923 года, названный так из-за растущего расхождения между ценами на сельскохозяйственную и промышленную продукцию.
На начальном этапе НЭПа крестьяне выигрывали от повышения цен на зерно и снижения цен на потребительские товары. Теперь, когда сельскохозяйственное производство росло быстрее, чем промышленное, эти цены поменялись местами в относительном выражении. При этом все цены росли по сравнению с доходами, несмотря на попытки правительства сдержать инфляцию. Был введен контроль над ценами на промышленные товары, производимые государством. Но это привело лишь к еще большему дефициту. В результате росла напряженность между деревней и городом и антагонизм крестьянства, которое все больше чувствовало, что проигрывает. Этот эпизод показал внутреннюю нестабильность советской экономики, сложность достижения гармоничного роста на основе низкого уровня развития производительных сил, а также социальные взрывы, которые могли разразиться в любой момент. Это был не столько случай «ножниц», сколько случай балансирования на острие ножа. К 1925-26 годам существующие промышленные мощности были в основном восстановлены, а сельскохозяйственное и промышленное производство достигло довоенного уровня.
Внимание партии больше не было занято непосредственной борьбой за выживание, оно стало смещаться от восстановления к «реконструкции» – подготовке почвы для следующего этапа в развитии экономики. В какой форме это произойдет, было предметом серьезных споров. Однако к этому моменту спор шел не только о правах и недостатках экономической политики. Это была политическая борьба за судьбу революции.
Рост бюрократии
Ленин описывал введение НЭПа как компромисс с мелкой буржуазией; поражение и отступление, но в конечном счете необходимое; попытка выиграть время, пока не появится спасательный круг в виде успешных революций в других странах.
Однако, опираясь на рыночные методы, НЭП имел важные политические последствия. Он экономически подпитывал кулаков, частных торговцев и другие капиталистические элементы, повышая их социальный вес по сравнению с рабочим классом. Парадоксально, но эти паразитические слои получали больше выгоды от рабочего государства, чем сами рабочие. Это, в свою очередь, способствовало росту сталинской бюрократии. Рабочий класс был отчужден от своего государства и от производства из-за истощения. Большевики были вынуждены опираться в управлении обществом на касту старых чиновников, администраторов и специалистов. А в условиях всеобщей нужды существовала объективная потребность в «милиционере» для поддержания порядка. [30]
Усиление НЭПа и кулачества ускорило этот процесс, заставляя бюрократию приспосабливаться к новым рыночным условиям и опираться на капиталистические тенденции в советском обществе.
В октябре 1923 года, когда Ленин был недееспособен, Троцкий и его сторонники основали Левую оппозицию, чтобы бороться с бюрократическим вырождением партии и защищать рабочее государство как государство трудящихся. Их программа включала резкую критику НЭПа за его роль в питании кулаков, купцов и посредников. На другой стороне находилась правая оппозиция, возглавляемая Бухариным. Во времена военного коммунизма Бухарин был ближе к ультралевым. Но впоследствии он резко изменил свою позицию, став рьяным сторонником стимулирования экономического роста рыночными методами, что выразилось в его обращении к крестьянству: «Обогащайтесь!» В центре была «тройка»: триумвират Сталина, Зиновьева и Каменева, представлявший интересы раздувающейся бюрократии. Троцкий назвал эту фракцию «центристской», то есть находящейся между марксизмом и реформизмом.
Смерть Ленина в 1924 году, безусловно, стала ударом. Но его смерть не была решающим фактором в вырождении большевистской партии и советского государства. Как позже заметила его соратница Крупская, если бы Ленин продолжал жить, он тоже оказался бы в одном из сталинских лагерей.
Линии борьбы
Вопрос о путях индустриального развития СССР стал в этот период важным очагом борьбы между пролетарским и мелкобуржуазным крылом коммунистической партии.
Обе стороны выступали за индустриализацию. Вопрос заключался в том, как и какими темпами она должна быть достигнута. Троцкий и его сторонники призывали разработать и реализовать план преобразовательной индустриализации. Приоритет, по их мнению, должен быть отдан инвестициям в крупную промышленность – в заводы, которые могли бы производить не только средства производства (включая такие материалы, как сталь и химикаты), но и «средства производства средств производства»: промышленное оборудование, станки и т. д.
Чтобы повысить производительность труда на земле, необходимо было механизировать и модернизировать сельское хозяйство. Это требовало создания крупных коллективных хозяйств, так как нынешнее примитивное, разрозненное состояние крестьянского производства – 20-25 миллионов хозяйств – не могло обеспечить работу тракторов и передовой сельскохозяйственной техники. Важно, что Троцкий и левая оппозиция подчеркивали, что бедных и среднезажиточных крестьян нужно стимулировать, а не принуждать к вступлению в колхозы, демонстрируя, что они могут обеспечить более высокий уровень жизни, чем традиционное отнимающее много сил мелкое сельское хозяйство. Для достижения обеих этих целей Троцкий призвал к проведению важных инженерных работ. В их числе было строительство гидроэлектрической плотины на Днепре, которая должна была обеспечить энергией новую волну современных заводов и ферм. На основе таких систематических, масштабных экономических мер, утверждали Троцкий и его сторонники, за две пятилетки можно было бы добиться огромного роста, намного превышающего чрезвычайно скромные цели, поставленные бюрократами Госплана.
Сталинисты высмеяли эти предложения. Ленин, как известно, резюмировал, что коммунизм – это «советская власть плюс электрификация». Однако Сталин ответил на предложение Троцкого по Днепру язвительным замечанием, что это было бы равносильно тому, чтобы предложить крестьянину «граммофон вместо коровы». Призывы к амбициозному пятилетнему плану были осуждены как нереалистичные. Троцкого обвиняли в «сверхиндустриализации». Бухарин, в частности, предупреждал, что такая политика приведет к разрыву с крестьянством. В основе своей эта критика отражала присущий бюрократии консерватизм и интересы мелкой буржуазии, на которую опирались Сталин и Бухарин – так же, как и на перспективу «социализма в одной стране». Сталинисты, опасаясь реакции крестьянства на любые меры, которые могли бы оказать экономическое давление на сельскую местность, призывали финансировать индустриализацию в основном за счет государственной промышленности, снижая издержки и повышая производительность на национализированных предприятиях. Но такая политика могла высвободить лишь небольшое количество ресурсов для реинвестирования в новые средства производства – отсюда и консервативные цели сталинцев по росту в это время.
Вместо этого Бухарин предложил стимулировать крестьянство к производству как можно большего избытка сырья, которое затем можно было бы обменять на машины и промышленное оборудование на мировом рынке.
«Бухарин сам говорил о том, что едет в социализм на крестьянской кляче, – замечает историк экономики Алек Ноув. – Но можно ли убедить крестьянскую клячу ехать в нужном направлении? Сможет ли партия контролировать ее?» [31]
Таковы были грубые линии сражения, вокруг которых разворачивались дебаты о реконструкции 1925-27 годов: прелюдия к изгнанию Троцкого и левой оппозиции, зигзаги сталинцев и бюрократическое выполнение первого пятилетнего плана.
Теоретическая борьба
Борьба между сталинским большинством и левой оппозицией велась не только в политической, но и в теоретической плоскости.
Одной из заметных работ стала «Новая экономика» Евгения Преображенского. Написанная в 1926 году как ответ на политику Сталина и Бухарина, она представляла собой попытку разработать теорию советской экономики как руководство к действию. Преображенский стремился показать, что программа левой оппозиции была правильной и необходимой: правильной в том смысле, что она подчеркивала потенциал быстрой индустриализации; необходимой для овладения наукой планирования и развития производительных сил по социалистическому образцу.
Для сравнения, он утверждал, что Бухарин и Сталин – на тот момент союзники – отказались от научного социализма, когда речь шла об экономической политике. Сталинисты действовали эмпирически, руководствуясь «прагматизмом» и узкобюрократическими интересами, а не теоретическими соображениями. Как и буржуазные экономисты сегодня, они не имели реального понимания своей собственной системы. Бюрократию и ее представителей подталкивали события. Сами того не осознавая, они проводили политику, полностью соответствующую закону стоимости, логическим завершением которой была полная реинтеграция СССР в капиталистический мировой рынок.
В условиях рыночной системы, объяснял Маркс, капитал беспрепятственно перетекает в те отрасли, которые обеспечивают наибольшую норму прибыли. Применительно к России времен НЭПа это означало направление инвестиций в сельское хозяйство, учитывая то, что буржуазные экономисты назвали бы «сравнительным преимуществом» страны: изобилие сельской рабочей силы по сравнению с недостатком машин. И это, по сути, то, к чему призывали Бухарин и Сталин.
Левая оппозиция объясняла, что предложения сталинистов приведут не к социализму, а к возвращению капитализма. Вместо создания государственной промышленности эта стратегия привела бы к тому, что советская экономика стала еще более зависимой от экспорта сырья, подобно колониальной стране. Кроме того, настаивая на том, что промышленное развитие должно финансироваться из государственного сектора, сталинисты обеспечивали медленные темпы экономического роста и тем самым увеличивали разрыв между Советским Союзом и развитыми капиталистическими странами. На этой основе Россия не будет индустриализирована, а будет находиться в состоянии постоянной отсталости, под господством империализма и мирового рынка.
В то же время, сосредоточившись на сельскохозяйственном производстве, укреплялись бы позиции зажиточного крестьянства. В конечном счете это привело бы к конфликту между деревней и рабочим государством, когда богатые крестьяне потребовали бы прямого и свободного доступа на мировой рынок на своих условиях. Троцкий и Преображенский подчеркивали, что если не предпринять активных шагов, чтобы подорвать этот процесс и лишить частный сектор его богатств, то дальнейшее накопление будет происходить в пользу капиталистических элементов общества. В совокупности эти факторы давления в конечном итоге поставили бы вопрос – и опасность – о реставрации капитализма. Поэтому вместо этого Троцкий и левая оппозиция подчеркивали необходимость того, что они называли «законом первоначального социалистического накопления».
Как уже объяснялось ранее, этот термин проводил аналогию с самой ранней фазой капитализма, когда зарождающаяся буржуазная система еще только накапливала богатства и ресурсы, необходимые для развития промышленности на основе прибыли. Это предварительное капиталистическое развитие, объяснял Маркс в «Капитале», было основано не на равноправном обмене, то есть на соблюдении закона стоимости, а на грабеже и разбое – через колониализм, рабство и силу государства.
Аналогичным образом левая оппозиция утверждала, что в силу своей отсталости и изолированности Советскому Союзу придется накапливать ресурсы для индустриализации за счет неравноправного обмена с негосударственными секторами экономики. Это, по их мнению, неизбежная необходимость, которая должна быть осмыслена и соответствующим образом отражена в политике партии. На практике это означало установление цен, введение налогов, использование государственной монополии на финансы и внешнюю торговлю, чтобы ресурсы перетекали от крестьян и частных торговцев к рабочему государству. На этой основе можно было ускорить накопление в государственном секторе, в первую очередь за счет кулаков и НЭПовцев, и превратить страну в современную индустриальную державу. Без этого советская экономика оставалась бы отсталой, опирающейся на массу малопроизводительного труда.
Первоначальное социалистическое накопление было бы необходимо до тех пор, пока не будут достаточно развиты производительные силы и не победит социалистическое планирование – до тех пор, пока не будет достигнута первая фаза коммунизма и не начнут исчезать государство, деньги и классовые антагонизмы. В этом отношении требования первоначального социалистического накопления были для переходного советского режима таким же объективным законом, как и закон стоимости, который тоже давал о себе знать.
И Троцкий, и Преображенский подчеркивали, что закон стоимости не исчез. Преобладание рыночных отношений, как внутренних, так и внешних, поддерживало это давление, как и незрелость производительных сил и сохраняющиеся условия дефицита. Эти объективные факторы ограничивали советских плановиков. Экономика не могла развиваться произвольными, бешеными темпами. Это вызвало бы дефицит, инфляцию, социальные взрывы – все симптомы закона стоимости. Но сила закона была ослаблена растущей мощью государственного сектора и планирования. Распределение труда и средств производства регулировалось уже не только слепыми рыночными силами, но и учетом и организацией. По словам Преображенского, теперь существовал «новый способ достижения равновесия в экономической системе, обеспеченный очень большой ролью сознательного предвидения и практического расчета экономической необходимости». [32]
«В одно и то же время действуют два закона с диаметрально противоположными тенденциями», – утверждал Преображенский. В законе стоимости «наше прошлое тяготеет над нами, упорно стремясь остаться в существовании и повернуть назад колесо истории» [33]:
«Чем организованнее государственное хозяйство, чем теснее его отдельные звенья объединены оперативным хозяйственным планом... тем сильнее его сопротивление закону стоимости, тем активнее его влияние на законы товарного производства, тем больше он сам... превращается в важнейший фактор планомерности во всем хозяйстве». [34]
Аналогичным образом марксистский теоретик Тед Грант объяснял, что в переходном обществе, пытающемся двигаться к социализму, действуют некоторые законы, свойственные социализму, и некоторые, свойственные капитализму. [35]
По сути, это была борьба между старым способом производства и новым обществом, которое пыталось родиться.
Троцкий разделял точку зрения Преображенского о необходимости «первоначального социалистического накопления». Но он решительно выступал против любого грубого и механического применения этой концепции. Гармоничное развитие было жизненно необходимо – прежде всего с политической точки зрения – для сохранения связи между городским рабочим классом и бедными крестьянскими массами. Не может быть и речи о том, чтобы «грабить» крестьянство, как европейский капитализм разорял свои колонии. Кредит, налогообложение и ценообразование должны быть направлены на «неравноценный обмен», говорил Троцкий, отдавая предпочтение городам и промышленности перед деревней. Но не следует доводить дело до кризиса, провоцируя открытое столкновение между крестьянством и рабочим государством. Кроме того, Троцкий подчеркивал, что нельзя бездумно жертвовать уровнем жизни ради обеспечения максимально возможного темпа индустриализации. Рабочие и крестьяне должны чувствовать, что прогресс идет полным ходом. Прежде всего, подчеркивал Троцкий, требование «примитивного социалистического накопления» не должно ассоциироваться с требованием «социализма в одной стране», за которое выступали сталинисты.
Даже если бы экономическая программа левой оппозиции была принята полностью, это само по себе не привело бы к установлению социализма, пока Советский Союз оставался бы изолированным и окруженным капиталистическим рынком. Без мировой революции решения не было.
Насильственная коллективизация
Опасность эмпирического подхода сталинистов вскоре стала очевидной. Разгромив Троцкого и Объединенную оппозицию на XV съезде партии в декабре 1927 года, Сталин начал переодеваться в их одежду и уходить влево. Он внезапно стал сторонником быстрой индустриализации и начал порицать Бухарина и правую оппозицию за то, что они приспособились к буржуазным тенденциям.
Этот разворот был обусловлен экономическими факторами. Как и предупреждала левая оппозиция, кулаки и богатые крестьяне были ободрены НЭПом. Они сопротивлялись любым попыткам сдержать их. В частности, они враждебно относились к социализации сельского хозяйства, которая угрожала их интересам. Однако без коллективизации, а затем механизации и электрификации невозможно было повысить производительность труда на земле. А без повышения урожайности невозможно было прокормить растущее городское население, которое было необходимым компонентом индустриализации.
«Крестьянство, – комментирует Карр, – должно было поставлять все большее количество сельскохозяйственной продукции в растущие города и на предприятия промышленности». Однако если это «слишком сильно нагрузит крестьянина», «он сократит поставки сельскохозяйственной продукции, будет хранить излишки, уменьшит посевы для рынка и уйдет на самообеспечение».
«В этом деликатном вопросе отношения между режимом и крестьянством должны были переломиться», – заключает Карр. [36]
Озабоченные чисткой левых, сталинисты некоторое время игнорировали этот тлеющий конфликт. Но ухудшение поставок зерна в конце 1927 года поставило точку. По мере того как предупреждения левой оппозиции оправдывались, бюрократия была вынуждена проводить политику «первоначального социалистического накопления», но в самой примитивной и реакционной манере. Опираясь на мелкую буржуазию для нанесения ударов по левым, Сталин теперь опирался на рабочий класс для нанесения ударов по правым – в обоих случаях для укрепления собственного положения и власти. Такой резкий поворот дезориентировал многих, кто был связан с Троцким. В их числе был и Преображенский, который пришел к выводу, что, поскольку бюрократия теперь проводит в жизнь свой собственный вариант его рекомендаций, пришло время «примириться с партийным большинством на основе нового курса». [37]
Троцкий, со своей стороны, предсказывал, что поворот сталинистов приведет не к социализму, а к катастрофе – и к дальнейшему укреплению реакционной бюрократии. Его прогнозы быстро подтвердились. Не имея промышленных товаров в обмен на зерно, правительство прибегло к репрессивным мерам, чтобы разрешить сельскохозяйственный кризис. С начала 1928 года сталинская бюрократия вела все более жесткую кампанию против кулачества, его скопидомства и спекуляции. При этом государственные чиновники часто не делали различий между богатыми слоями, средним и бедным крестьянством, заставляя последних идти в объятия первых. Воспоминания о военном коммунизме были еще свежи.
Вскоре Сталин призвал к насильственной коллективизации и «ликвидации кулачества как класса». Но это только усугубило продовольственный кризис. Поскольку государство забирало все зерно, которое только могло, в сельской местности оставалось мало продовольствия для крестьян и их скота. Это также означало уменьшение количества лошадей и навоза на полях, что еще больше сказалось на урожайности. К 1932 году сельскохозяйственное производство упало до 73 процентов от уровня 1928 года. [38] В городах образовались очереди за хлебом. Вернулось нормирование. Вновь появились «мешочники». Миллионы людей умирали от недоедания и болезней.
Цели и кризисы
На заднем плане чиновники Госплана и ВСНХ были заняты разработкой первого пятилетнего плана. Если раньше на них оказывалось давление с целью умерить свои предложения, то теперь в ход пошли сверхамбициозные цели. Среди советских экономистов развернулась дискуссия о том, каким должно быть планирование – «генетическим» или «телеологическим». Сторонники первого считали, что планирование должно просто прогнозировать органические, анархические экономические изменения. Сторонники второго подхода подчеркивали необходимость постановки целей и последующего формирования общества в соответствии с ними путем сознательных усилий.
В целом «генетики» ассоциировались с правыми и с большей опорой на рыночные методы достижения экономического равновесия. «Телеологи» отражали субъективистское мировоззрение сталинской бюрократии – веру в то, что для планирования производства нужны лишь сила воли и твердая рука.
Именно взгляды телеологов и сталинистов легли в основу первого пятилетнего плана. Официально он был принят в октябре 1928 года. Но его цели были официально утверждены только весной следующего года, после разгрома правой оппозиции. С НЭПом было покончено. Несмотря на бюрократическую ограниченность и социальные издержки, советское планирование привело к огромному прогрессу. Даже по буржуазным оценкам, в период 1928-37 гг. в рамках первой и второй пятилеток экономика выросла примерно на 62-72 %. Производство на душу населения выросло на 60 %. [39]
Промышленность быстро развивалась и переоснащалась. Страна преобразилась благодаря таким впечатляющим проектам, как плотина Днепровской гидроэлектростанции, строительство которой началось в 1927 году, всего через несколько месяцев после того, как она была отменена Сталиным. Значительно улучшилось образование и здравоохранение. Советский Союз был вырван из своей отсталости и вписан в современную эпоху.
В то же время западная экономика переживала глубочайший кризис в истории капитализма – Великую депрессию.
Однако с самого начала потенциал планирования был заторможен ненаучным, командным подходом советской бюрократии. Сталин и его аппаратчики, возможно, изменили свою точку зрения со времен НЭПа, но все их бюрократические недостатки остались. Бухарин призывал промышленность приспособиться к сельскому хозяйству, быть рабом крестьянства. Но теперь бюрократические плановики ставили задачи, не обращая внимания на реальные физические, производственные и политические ограничения. Советы инженеров и специалистов игнорировались, как и научные данные и модели, в пользу целей, основанных на престиже, а не на фактах. Заявленной целью было догнать империалистические державы как можно быстрее и любой ценой. Консерватизм сталинистов в годы НЭПа теперь сменился авантюризмом. Но философия обоих подходов была одинаковой: эмпиризм и субъективизм – идея о том, что советская экономика не подчиняется объективным законам и ограничениям, которые необходимо понять, чтобы руководствоваться ими при принятии решений.
Как откровенно заявил Станислав Струмилин, один из архитекторов первого пятилетнего плана:
«Наша задача – не изучать экономику, а менять ее. Мы не связаны никакими законами. Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять штурмом. Вопрос о темпах [индустриализации] должен решаться людьми». [40]
Но, несмотря на тщеславные заявления бюрократии, развитие советской экономики в годы первой пятилетки было далеко не непрерывным восходящим маршем. Были периоды, когда рост затормаживался. В 1931-32 годах произошло резкое замедление. Советский Союз столкнулся с тем, что не смогли «взять штурмом» даже большевики: с ограничениями, накладываемыми его собственной внутренней динамикой и внешним давлением мирового капитализма. Поверхностные сектанты увидели в этом доказательство того, что Советский Союз был формой «государственного капитализма». Но экономические кризисы в СССР имели принципиально иную природу, чем при капитализме.
Экономические кризисы при капитализме в основе своей являются результатом перепроизводства: всеобщего избыточного накопления капитала в экономике; фундаментального противоречия, вытекающего из закона стоимости и происхождения прибыли (прибавочной стоимости) – неоплаченного труда рабочего класса.
Кризисы в Советском Союзе, напротив, были кризисами недопроизводства, возникавшими из-за бюрократического планирования; из-за того, что сталинские лидеры ставили нереальные цели, а затем напрягали всю экономику для их достижения, создавая разрывы, диспропорции и узкие места, дефицит и инфляцию.
Кризис при капитализме – это признак того, что производительные силы переросли пределы рынка, что капиталистическое накопление зашло слишком далеко, что выражается в избытке непроданных товаров.
Кризис в плановой советской экономике был признаком того, что цели превысили пределы производительных сил, что социалистическое накопление не зашло достаточно далеко, что выражалось в рядах пустых полок. Как отмечает Тед Грант:
«Государство теперь может регулировать, но не произвольно, а только в рамках закона стоимости. Любая попытка нарушить и выйти за строгие рамки, установленные развитием самих производительных сил, немедленно приводит к повторному утверждению господства производства над производителем... Закон стоимости не отменяется, а модифицируется». [41]
Оттолкнувшись от законов капиталистического рынка, бюрократия столкнулась с другими, непонятными ей законами. Это будет иметь серьезные последствия для судьбы СССР.
Искусство планирования
Когда первая пятилетка подходила к концу, стало ясно, что в советской экономике накапливаются проблемы. Но бюрократия закрывала на них глаза и продолжала выполнять второй пятилетний план, ставя еще более нелепые задачи и заставляя молчать всех, кто протестовал. Напряжение между городом и деревней нарастало. Усилился дисбаланс между различными секторами экономики. Ухудшилось как количество, так и качество товаров. Рабочие подвергались непомерному физическому напряжению, их заставляли работать по безумному графику и жить в тесных, полуразрушенных условиях. А сталинские чистки усиливали противоречия.
Троцкий наблюдал за этими бедствиями из ссылки, будучи высланным из СССР в 1929 году.
«Вся беда в том, что дикие скачки в индустриализации привели различные элементы плана в жесточайшее противоречие друг с другом, – писал он в 1932 году. – Беда в том, что социальные и политические инструменты для определения эффективности плана были сломаны или искалечены. Беда в том, что накопившиеся диспропорции грозят все новыми и новыми неожиданностями».
«Суть дела в том, что мы не вступили в социализм, – продолжил он. – Мы далеко не овладели методами планового регулирования. Мы выполняем лишь первую грубую гипотезу, выполняем ее плохо и с еще не включенными фарами. Кризисы не только возможны, они неизбежны». [42]
Проблема заключалась в бюрократическом подходе к советскому планированию, вытекающем из бесправия рабочего класса в управлении обществом, из деформированного характера рабочего государства.
Планирование – это наука, которая должна быть проверена, объяснял Троцкий. «Невозможно априори создать законченную систему экономической гармонии, – предупреждал он. – Только непрерывное регулирование плана в процессе его выполнения, его перестройка частично и в целом могут гарантировать экономическую эффективность».
Не существует «универсального ума», подчеркивал он, который мог бы «составить безупречный и исчерпывающий экономический план, начиная с количества акров пшеницы и заканчивая последней пуговицей на жилете».
И все же бюрократия пыталась именно это сделать, рассчитывая физические балансы – входы и выходы для всех основных материалов и государственных отраслей – сверху вниз, из комфорта своих московских офисов, без какой-либо связи с реальностью на местах. Вместо этого Троцкий продолжал:
«Бесчисленные живые участники экономики, государственные и частные, коллективные и индивидуальные, должны сообщать о своих потребностях и о своей относительной силе не только через статистические определения плановых комиссий, но и под непосредственным давлением спроса и предложения».
В переходный период, подчеркивал Троцкий: «План проверяется и в значительной степени реализуется через рынок... Чертежи, составляемые ведомствами, должны доказывать свою экономическую эффективность через коммерческий расчет». [43]
Другими словами, рабочему государству необходимо использовать ценовые сигналы для проверки, подтверждения и обновления любого экономического плана, для выявления проблемных точек и дефицита, а также для сознательного распределения ресурсов и инвестиций в целях гармоничного развития и сбалансированного роста. Здоровый пролетарский режим не будет беспомощной, невежественной жертвой закона стоимости, а будет использовать этот закон как один из многих инструментов для планирования производства и распределения. «Деньги как средство хозяйственного учета, выработанное капитализмом, не отбрасываются, – отмечал Троцкий, – а социализируются». [44]
Это, в свою очередь, подчеркивал он, потребует стабильной валюты. Но бюрократия подрывала способность червонца выступать в качестве надежного денежного мерила, прибегая к печатному станку, чтобы заполнить дыры в бюджете. Как ультралевые большевики в начале 1920-х годов благодушно относились к угрозе инфляции, так и сталинцы теперь сильно заблуждались, воображая, что они свободны от тисков закона стоимости и денежного обращения.
«Строить план хозяйства на слабой нестабильной валюте – это то же самое, что делать чертеж машины с расшатанным компасом и согнутой линейкой, – утверждал Троцкий. – Именно это и происходит. Инфляция червонца есть одно из самых пагубных последствий – и одновременно орудие – бюрократической дезорганизации советского хозяйства». [45]
Планирование – это не только наука, отмечал Троцкий, но и искусство, которому нужно учиться на собственном опыте.
«Искусство социалистического планирования не падает с неба и не дается в руки с завоеванием власти, – говорил он. – Этим искусством можно овладеть только путем борьбы, шаг за шагом – не единицами, а миллионами, как составной частью новой экономики и культуры». [46]
Это ставило вопрос жизни и смерти для социалистической республики и для построения коммунизма в любом месте: научные инструменты планирования – такие как прогнозы и статистика, материальные балансы и ценовые сигналы – должны быть дополнены здоровой установкой рабочей демократии. Это означает сбор информации о производстве и потреблении от рабочих комитетов, профсоюзов и выборных представителей, постоянную сверку планов с фактами и внесение необходимых изменений, а также вовлечение организованного рабочего класса в управление обществом.
«Только через взаимодействие этих трех элементов – государственного планирования, рынка и советской демократии – может быть достигнуто правильное направление экономики переходной эпохи», – заключает Троцкий и добавляет:
«Только так можно обеспечить не полное преодоление противоречий и диспропорций в течение нескольких лет (это утопия!), а их смягчение, а через это укрепление материальных основ диктатуры пролетариата до того момента, когда новая победоносная революция расширит арену социалистического планирования и перестроит систему». [47]
Борьба за коммунизм
В то время как чудовищное сталинское государство казнило коммунистов, лишало демократических прав и душило испанскую революцию, оно с гордостью заявляло, что: «Мы, конечно, еще не достигли полного коммунизма... но мы уже достигли социализма, то есть низшей стадии коммунизма».
Троцкий дал следующую язвительную оценку этому утверждению:
«Если Маркс называл низшей стадией коммунизма то общество, которое должно было образоваться на основе обобществления производительных сил наиболее развитого капитализма своей эпохи, то это обозначение, очевидно, не относится к Советскому Союзу, который и сегодня значительно беднее в технике и культуре, чем капиталистические страны».
«Правильнее было бы, – продолжал он, – назвать нынешний советский режим во всей его противоречивости не социалистическим режимом, а подготовительным режимом, переходным от капитализма к социализму». [48]
В 1959 году советский лидер Никита Хрущев еще раз повторил утверждения сталинистов. Завершив период социалистического строительства, заявил он, СССР готов сделать «первый шаг в коммунизм». [49]
Но, несмотря на подобные заявления, цель коммунизма так и не была достигнута в Советском Союзе ни в какой форме. СССР все время оставался переходным режимом между капитализмом и социализмом. А в природе любого такого режима заложена возможность не только прогресса – к социализму, но и регресса – к полному возвращению капитализма.
За десятилетия на основе планирования были достигнуты невероятные успехи в промышленности и образовании. Однако в то же время бюрократия превратилась в изнуряющую опухоль, медленно высасывающую всю жизнь из экономики и общества. В конечном итоге это привело не к коммунизму, а к капиталистической реставрации. Как тогда, так и сейчас, единственным путем вперед была международная социалистическая революция.
Сегодня, на основе развития производительных сил в международном масштабе, условия для социализма как никогда благоприятны. Процесс планирования производства стал бы неизмеримо легче благодаря технике и технологиям, которые были разработаны при монополистическом капитализме. Кроме того, численность, сила и культурный уровень рабочего класса – во всех странах – намного выше, чем в России столетие назад. Рабочие обладают более чем достаточными навыками и знаниями, необходимыми для управления экономикой.
После революции в передовых капиталистических странах, обладающих новейшими достижениями науки, инноваций и промышленности, скачок к первой фазе коммунизма может произойти в течение жизни одного поколения. Однако даже в этот момент экономические законы не исчезнут полностью. Закон стоимости сначала будет подчинен, а затем и вовсе исчезнет. Но мы останемся материальными существами. В обществе по-прежнему будет царить объективная законность.
Подлинная свобода при коммунизме придет не от воображения, что мы свободны от таких сил, а от понимания необходимости – и использования этого знания в своих интересах, чтобы преобразовать мир вокруг нас.
«Контроль и планирование на первых этапах будут осуществляться в заданных пределах, – объясняет Тед Грант. – Эти пределы будут определяться уровнем техники, когда новый социальный порядок возьмет верх. Общество не может в одночасье перейти из царства необходимости в царство свободы». [50]
«Царство свободы действительно начинается только там, где кончается труд, обусловленный необходимостью и внешней целесообразностью», – подчеркивает Маркс.
«Как дикарь должен бороться с природой, чтобы удовлетворить свои потребности, сохранить и воспроизвести свою жизнь, так и цивилизованный человек должен делать это во всех формах общества и при всех возможных способах производства». [51]
«В высшей фазе коммунистического общества... когда труд станет не только средством жизни, но и главным жизненным потреблением; когда вместе со всесторонним развитием личности возрастут и производительные силы, и все источники совместного богатства потекут более обильно, – только тогда узкий горизонт буржуазного права может быть преодолен во всей его полноте и общество начертает на своих знаменах: От каждого по способностям, каждому по потребностям!». [52]
Это и есть коммунистическое будущее, которое мы должны организовать и за которое мы должны бороться.
Список литературы
1) Л. Троцкий. Преданная революция, АСТ, 2024, ст. 13
2) Л. Троцкий. История русской революции, том 3
3) В.И. Ленин. Государство и революция, АСТ, 2022, ст. 349
4) К. Маркс, Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии, АСТ, 2021, ст. 121
5) К. Маркс. Критика Готской программы
6) В.И. Ленин. О «Левом» ребячестве и о мелкобуржуазности, ПСС В.И. Ленина, том. 36, ст. 295
7) В.И. Ленин. Государство и революция, АСТ, 2022, ст. 253
8) В.И. Ленин. О «Левом» ребячестве и о мелкобуржуазности, ПСС В.И. Ленина, том. 36, ст. 300
9) Л. Троцкий. Преданная революция, АСТ, 2024, ст. 10-11
10) С.М. Ефремов. Роль инфляции в истории СССР: Цены, уровень жизни и политические изменения, 2012, стр. 17
11) В.И. Ленин. Чрезвычайный седьмой съезд Р.К.П.(Б.), собрание сочинений Ленина, том 27, 1965, ст. 98
12) Э.Х. Карр. Большевистская революция, 1917-1923 гг, том 2, 1952, ст. 76
15) А. Ноув. Экономическая история СССР, 1992, ст. 46
16) В.И. Ленин. О «Левом» ребячестве и о мелкобуржуазности. ПСС В.И. Ленина, том. 36, ст. 294
18) Р.У. Дэвис, М. Харрисон, С.Г. Уиткрофт. Экономическое преобразование Советского Союза, 1913-1945. 1994, ст. 135
19) В. Серж. Первый год Русской революции, 2015, ст. 242
20) Э.Х. Карр. Большевистская революция, 1917-1923 гг, том 2, 1952, ст. 178
23) В. Серж. Первый год Русской революции, 2015, ст. 213
24) С.М. Ефремов. Роль инфляции в истории СССР: Цены, уровень жизни и политические изменения, 2012, ст. 17
25) Л. Троцкий. Преданная революция, АСТ, 2024, ст. 79
26) Э.Х. Карр. Большевистская революция, 1917-1923 гг, том 2, 1952, ст. 344
27) С.М. Ефремов. Роль инфляции в истории СССР: Цены, уровень жизни и политические изменения, 2012, ст. 17
28) Э.Х. Карр. Большевистская революция, 1917-1923 гг, том 2, ст. 321-22
29) Л. Троцкий. Первые пять лет Коммунистического Интернационала
30) Л. Троцкий. Преданная революция
31) А. Ноув. Экономическая история СССР, 1992, ст. 121
32) Е.А. Преображенский. Новая экономика, 1965, стр. 172
35) Т. Грант. Против теории государственного капитализма, 1989, стр. 210
36) Э.Х. Карр, Р.У. Дэвис. Основы плановой экономики, 1926-1929 гг., том. 1, 1969, стр. 26
37) Архивы Троцкого, No. T-1594
38) Р.У. Дэвис, М. Харрисон, С.Г. Уиткрофт. Экономическое преобразование Советского Союза, 1913-1945. 1994, стр. 106
40) А. Катц. Политика экономических реформ в Советском Союзе, 1978, стр. 15
41) Т. Грант. Против теории государственного капитализма, 1989, стр. 209
42) Л. Троцкий. Советское хозяйство в опасности, Сочинения Льва Троцкого(1932), 1973, стр. 278
44) Л. Троцкий. Дегенерация теории и теория дегенерации: Проблемы советского режима, Сочинения Льва Троцкого (1932-33), 1972, стр. 223
46) Л. Троцкий. Советское хозяйство в опасности, Сочинения Льва Троцкого(1932), 1973, стр. 260
48) Л. Троцкий. Преданная революция, АСТ, 2024, стр. 58
49) А.С. Балински. Провозглашенное возникновение коммунизма в СССР, Социальные исследования, том 28, № 3, 1961, стр. 261-82
50) Т. Грант. Против теории государственного капитализма, 1989, стр. 218-219