Год Ленина: «В защиту материализма»
На прошлой неделе в серии статей «Год Ленина» мы разобрали важную работу, написанную им во время революции 1905 года – «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Революция, однако, потерпела поражение. После контрреволюции Россию охватили пессимизм и мистицизм. Этими настроениями заразились даже некоторые большевики, что нашло отражение в попытках пересмотра марксистской философии. На этой неделе мы публикуем прекрасное введение Алана Вудса к работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» 1908 года, в которой Ленин выступил с яростной защитой диалектического материализма.
Иосиф Дицген однажды сказал, что официальная философия – это не наука, а защита от социализма. Он был совершенно прав. С каким бы возмущенным лицом они это ни отрицали, профессиональные философы в качестве союзников в борьбе с марксизмом стали защитниками статус-кво. Это особенно ярко проявилось в период холодной войны, когда ЦРУ использовало философию и искусство как оружие против коммунизма, но это остается актуальным и по сей день.
С тех пор как марксизм стал значительной силой, бросившей вызов существующему порядку, правящие круги находятся в состоянии вечной войны с каждым аспектом марксистской идеологии, начиная с диалектического материализма. Само упоминание о марксизме гарантированно вызывает в таких кругах рефлекторную реакцию. «Устарел», «ненаучен», «давно опровергнут», «метафизика? – и все череда остальных избитых и надоевших реакций.
Не только Маркс и Энгельс являются персонами нон грата в священных залах философских факультетов, но и бедный старый Гегель, которого когда-то называли философом философов, подвергается позорному заговору молчания или даже хуже.
Эта ситуация – не только отражение невежества и предрассудков (хотя и того и другого предостаточно). На карту поставлены мощные материальные интересы, которые вскоре убеждают всех, кроме самых смелых людей, что не стоит обижать тех, кто предоставляет гранты и контролирует академическую карьеру.
Очевидно также, что группа постмодернистских академиков не любит, когда ей напоминают о том, что было время, когда философы действительно могли сказать что-то осмысленное и важное о реальном мире.
Важность теории
Уже в работе «Что делать?» Ленин указывал:
«Без революционной теории не может быть и революционного движения. Нельзя достаточно настаивать на этой мысли в такое время, когда с модной проповедью оппортунизма обнимается увлечение самыми узкими формами практической деятельности».
Он добавлял, что «роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией».
И одним из самых важных вкладов в марксистскую теорию, несомненно, является материализм и эмпириокритицизм.
Ленин начал писать эту работу, ставшую классикой, в феврале 1908 года. Он занимался этим в разгар периода реакции, последовавшего за поражением московского восстания в декабре 1905 года. Рабочий класс был истощен. Крестьянское восстание, с которым Ленин связывал свои надежды на революционное возрождение, произошло слишком поздно. Инициатива перешла к царскому режиму, который перешел в наступление.
Последовала волна беспросветной реакции, продолжавшаяся несколько лет. Массовые аресты и казни, безжалостное подавление любой оппозиции привели к упадку движения. Марксисты подверглись самым жестоким преследованиям. Их лидеров выслеживали, сажали в тюрьмы и отправляли в Сибирь или казнили. Тысячи других были убиты без суда и следствия.
Это поражение оказало глубокое деморализующее воздействие на движение, и особенно на интеллигенцию, которая сочувствовала революции, когда она была в полном разгаре, но стала отрекаться от нее, как только наступила реакция. Мелкую буржуазию охватил пессимизм.
Это нашло свое выражение в общем чувстве безнадежности, в стремлении отказаться от классовой борьбы и замкнуться на себе; найти панацею, новые идеи, в том числе мистические и полурелигиозные («богостроительство»). Именно в этом контексте следует рассматривать подлинное значение борьбы Ленина с философским ревизионизмом.
Примерно в это время в среде российской интеллигенции вошел в моду субъективный идеализм Рихарда Авенариуса и Эрнста Маха. Этот вид идеализма вполне соответствовал господствующему настроению уныния, пессимизма и мистицизма.
Социалистическое движение не осталось в стороне от этого веяния, и его часть начала идти на уступки махизму. Это стало процессом контрреволюции в идейной сфере.
Мелкая буржуазия и революция
Подобную картину можно наблюдать снова и снова после поражений революции. Как только революционное движение терпит поражение, появляется длинная очередь из подавленных интеллигентов, которые один за другим с неприличной поспешностью бросают движение и уходят заниматься безопасной учебой.
Интеллигенция – довольно точный барометр переменчивых настроений мелкой буржуазии. Занимая промежуточное положение между пролетариатом и буржуазией, она представляет собой неустойчивый социальный слой, постоянно колеблющийся между двумя большими полюсами общества.
Интеллигенция способна примыкать к рабочему классу и стоять за революционный социализм, но ее союз с рабочим классом всегда оказывается неустойчивым, а сама интеллигенция – ненадежным союзником. Когда рабочий класс движется в революционном направлении, часть мелкобуржуазной интеллигенции может воспринимать это с восторгом, но вскоре она может изменить свое отношение к революции на противоположное.
Потеряв веру в силу рабочего класса, интеллигенция поддается давлению реакции и смещается вправо. Идеалы коллективной борьбы уступают место поиску индивидуальных решений. Субъективизм, релятивизм, агностицизм, иными словами, философский идеализм, начинают набирать силу.
Разочарованные интеллигенты изобретают всевозможные причудливые идеи, чтобы объяснить причины поражений. В своих неудачах они во всех случаях винят рабочий класс. И неизменно начинают болтать о необходимости «новых идей» и «свободы критики», чтобы покончить с «удушающей ортодоксией» (марксизмом), которая, по их мнению, подвела рабочих.
«Свобода критики»
В России в 1906-1908 годах появился ряд книг и статей, написанных Александром Богдановым, Анатолием Луначарским и В. А. Базаровым, а также другими левыми интеллектуалами, такими как меньшевик Павел Юшкевич и главный теоретик партии социалистов-революционеров Виктор Чернов. Основная идея этих работ заключалась в том, что марксизм «устарел». Его необходимо обновить, наполнив «новыми» открытиями Маха и Авенариуса.
Но марксизм — это единое и гармоничное мировоззрение. Это не набор хороших идей, каждая из которых может быть изменена по своему усмотрению. Эти так называемые «незначительные корректировки» приводили на практике к полному отрицанию марксизма и его материалистической философии.
Эти идеи не только были в корне неверны, но и начали находить отклик в рядах большевиков — даже на руководящем уровне. В это время Богданов был одним из самых видных людей в ЦК большевиков и членом редакционной коллегии большевистской газеты «Вперед». В период, предшествовавший революции 1905 года, он и те, кто следовал его философской линии, играли заметную роль в партии. Он также создавал себе репутацию эксперта по вопросам философии.
Однако хорошая начитанность в области философии еще не означает, что человек в ней разбирается. Богданов и его последователи неоднократно показывли, что их понимание марксистской теории было узким и весьма поверхностным, склонным к схематизма и формализму. Они демонстрировали полное непонимание марксистской философии: диалектический метод был им совершенно чужд, что впоследствии привело их к ряду ультралевых ошибок в области тактики.
Как и другие ревизионисты до (и после), большевики-махисты подняли крик о «свободе критики». Они утверждали, что не выступают против марксизма, а лишь хотят «привести его в соответствие» «с последними открытиями» науки и философии.
Но это была лишь уловка в попытке отвлечь внимания от того факта, что махисты отошли от марксизма и хотели увлечь за собой партию. Ленин очень ясно говорил об этом:
«Тов. Сажин… требует… чтобы "членам партии" была "обеспечена" "полная свобода их революционной и философской мысли".
Это – лозунг насквозь оппортунистический. Во всех странах подобный лозунг из-внутри социалистических партий выдвигался только оппортунистами и не означал на деле ничего иного, кроме «свободы» развращения рабочего класса буржуазной идеологией. «Свободы мысли» (читай: свободы печати, слова, совести) мы требуем от государства (а не от партии) наравне с свободой союзов. Партия же пролетариата есть свободный союз, учреждаемый для борьбы с «мыслями» (читай: с идеологией) буржуазии, для защиты и проведения в жизнь одного определенного, именно: марксистского миросозерцания. Это – азбука… Фальшь состоит в том, что одни "впередовцы" всей душой хотят тащить пролетариат назад, к идеям буржуазной философии (махизм), другие же равнодушны к философии и требуют лишь "полной свободы"... для махизма». (В. И. Ленин, «О фракции "впередовцев"», 1910.)
Библия говорит нам, что ничто не ново под луной. И в самом деле, ничего нового не было ни в идеях Маха и Авенариуса, ни в претензиях русских махистов на обновление марксизма. С идеалистическим ревизионизмом Маркс и Энгельс вели постоянную борьбу, самым известным примером которой является полемика Энгельса против Евгения Дюринга.
На протяжении всей истории революционного рабочего движения время от времени появляются умные люди, которые заявляют, что хотят осовременить марксизм. Богданов и его единомышленники были именно такими людьми. На практике они отражают идеологическое воздействие чуждых классов.
Рабочий класс не существует в вакууме, его окружают другие классы и социальные слои, чье классовое мировоззрение может найти отражение в рабочем движении. Поэтому классовая борьба — не только экономическая и политическая, но и, что не менее важно, философская борьба, как неоднократно подчеркивал Ленин.
Борьба Ленина против реформизма
Ленин никогда не скрывал своих разногласий с Богдановым по вопросу философии. Но в течение нескольких лет он был готов сотрудничать с ним и использовать его другие навыки на благо партии. Однако, как только Ленин узнал о систематических попытках подорвать философские основы марксизма, он объявил войну махистам. Он начал решительную борьбу за защиту фундаментальных идей марксизма от ревизионизма. Высшим выражением этой борьбы стала публикация книги «Материализм и эмпириокритицизм» в 1909 году. В это время Ленин писал Максиму Горькому, который был близким другом Богданова и Луначарского и сочувствовал некоторым их взглядам:
«Теперь вышли "Очерки философии марксизма" [Серия статей, ставшая результатом симпозиума, организованного Богдановым и его единомышленниками. – Алан Вудс]. Я прочел все статьи, кроме суворовской (ее читаю), и с каждой статьей прямо бесновался от негодования. Нет, это не марксизм! И лезут наши эмпириокритики, эмпириомонист и эмпириосимволист в болото. Уверять читателя, что "вера" в реальность внешнего мира есть "мистика" (Базаров), спутывать самым безобразным образом материализм и кантианство (Базаров и Богданов), проповедовать разновидность агностицизма (эмпириокритицизм) и идеализма (эмпириомонизм), – учить рабочих "религиозному атеизму" и "обожанию" высших человеческих потенций (Луначарский), – объявлять мистикой энгельсовское учение о диалектике (Берман), – черпать из вонючего источника каких-то французских "позитивистов” – агностиков или метафизиков, черт их поберет, с "символической теорией познания” (Юшкевич)! Нет, это уж чересчур. Конечно, мы, рядовые марксисты, люди в философии не начитанные, – но зачем уже так нас обижать, что подобную вещь нам преподносить как философию марксизма! Я себя дам скорее четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или в коллегии, подобные вещи проповедующей. (В. И. Ленин, А. М. Горькому. 25 февраля 1908 г.)
Это был спор вовсе не о непонятных философских доктринах. Это была борьба за сердце революционного движения. Ленин очень четко обозначил суть махистской атаки: «А у нас находятся люди, желающие, чтобы их принимали за марксистов, и несущие в массы философию, вплотную подходящую к фидеизму». (В. И. Ленин, «Материализм и эмпириокритицизм».)
Материализм и идеализм
Основные положения марксистской философии (диалектического материализма) были изложены Фридрихом Энгельсом в работах «Анти-Дюринг» и «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии». В них Энгельс объясняет, что основополагающими философскими течениями являются материализм и идеализм. Ленин в своей книге показывает разницу между этими философскими течениями:
«Материализм берет природу за первичное, дух – за вторичное, на первое место ставит бытие, на второе – мышление. Идеализм поступает обратно. Это коренное различие "двух больших лагерей", на которые делятся философы "различных школ" идеализма и материализма, Энгельс ставит во главу угла, прямо обвиняя в "путанице" тех, кто в ином смысле употребляет выражения идеализм и материализм». (В. И. Ленин, «Материализм и эмпириокритицизм».)
Борьба Ленина заключалась прежде всего в том, чтобы выявить фундаментальное различие между идеализмом и материализмом и внести ясность в реальное значение махизма, который в действительности был ничем иным, как формой идеализма. Он безжалостно критиковал русских махистов за их «бунт на коленях» и требовал, чтобы они открыто заявили о своих взглядах, «ибо только ревизионисты приобрели себе печальную славу своим отступлением от основных воззрений марксизма и своей боязнью или своей неспособностью открыто, прямо, решительно и ясно "рассчитаться" с покинутыми взглядами». (В. И. Ленин, «Материализм и эмпириокритицизм».)
Как это обычно бывает с ревизионистами, Богданов и Луначарский пытались замаскировать свой разрыв с марксизмом рядом бесчестных уловок и ухищрений. Но Ленин безжалостно срывал маску, обнажая скрывавшееся под ней реакционно-идеалистическое содержание.
Глава за главой, страница за страницей слоем эта книга разоблачает идеализм во всех его обличьях. Так же обстоятельно, как Энгельс критиковал идеи Дюринга, Ленин приводит обширные цитаты из философских трудов русских махистов, а также из работ других ученых и философов.
Некоторые жалуются, что книгу Ленина тяжело читать. Возможно, это и так. Но единственный способ ответить на ложные идеи, не будучи обвиненным в искажении или непонимании, – это точно процитировать написанное, слово в слово. Именно так поступает Ленин, и никто не может пожаловаться, что он несправедливо относится к своим оппонентам.
Но именно по этой причине он имеет право выносить им самые суровые приговоры, что он и делает без колебаний. Он называет их тупицами и прочими ругательствами, которые не привыкли слышать в университетских аудиториях. Но, как мы прекрасно знаем, в тупицах там тоже нет недостатка, даже если никто не осмеливается называть их по имени.
Цель Ленина была очень проста: показать реальное различие между марксистским диалектическим материализмом и субъективным идеализмом махистов. В этом он особенно преуспел.
Анализируя различные оттенки и проявления махизма в международном масштабе, Ленин подчеркивал, что «на каждом философском вопросе, поставленном новой физикой, мы прослеживали борьбу материализма и идеализма». И он объяснил это:
«За кучей новых терминологических ухищрений, за сором гелертерской схоластики всегда, без исключения, мы находили две основные линии, два основных направления в решении философских вопросов. Взять ли за первичное природу, материю, физическое, внешний мир – и считать вторичным сознание, дух, ощущение (опыт, по распространенной в наше время терминологии), психическое и т. п., вот тот коренной вопрос, который на деле продолжает разделять философов на два большие лагеря». (В. И. Ленин, «Материализм и эмпириокритицизм».)
Ленин настолько серьезно относился к этой идеологической борьбе, что был готов порвать со всеми большевиками, которые стояли на позициях махизма. Раскол произошел в 1909 году, когда Ленин решил порвать с Богдановым и Луначарским, не желая идти ни на малейшие уступки их ревизионизму в философии, их сектантскому формализму и ультралевости. Это произошло после почти двух лет внутренней борьбы. Однако к моменту раскола Ленину удалось привлечь большинство партии на сторону диалектического материализма, и Богданов и махисты ушли.
Идеализм и религия
Материализм отвергает идею о том, что разум и сознание – это нечто отдельное от материи. Мысль – это всего лишь способ существования мозга, который, как и сама жизнь, является лишь материей, организованной определенным образом. Разум – это то, что мы называем совокупностью деятельности мозга и нервной системы. Но, с точки зрения диалектики, целое больше, чем сумма частей. Эта точка зрения полностью соответствует открытиям науки, которая постепенно раскрывает работу мозга и открывает его секреты.
Идеализм, напротив, продолжает представлять сознание как «тайну», нечто, что мы не можем постичь. Он мистифицирует физическую и причинно-следственную связь между мыслящим разумом и человеческим телом. Эта так называемая проблема «разум-тело» возникает из-за того, что ментальные явления кажутся качественно отличными от физических тел, от которых они зависят. Последовательный материалист, однако, утверждает, что разум и тело состоят из одной субстанции.
Идеалистическое направление в философии возникло, по крайней мере, еще при Платоне и Пифагоре, которые рассматривали физический мир как плохое подражание совершенной Идее (Форме), существовавшей до появления мира. Такой взгляд соответствует интересам религиозного лобби, которое активно защищает все выгодные ему предрассудки о душе, жизни после смерти и прочий религиозный мусор, скопившийся в человеческом мозгу с незапамятных времен. За респектабельным фасадом философского идеализма скрываются религия и суеверия. Предполагалось, что непорочная и вечная душа заперта в грязном, несовершенном и недолговечном материальном теле и жаждет освобождения в момент смерти, когда мы «испускаем дух» и улетаем в рай (если повезет).
На протяжении всей истории религия препятствовала развитию науки. Церковь враждебно относится к прогрессу, новым знаниям, потому что каждый шаг вперед в науке все сильнее разоблачает религиозные суеверия. Религия основана на слепой вере, а не на знании. Она опирается на страх перед неизвестным, и, следовательно, неизвестное – ее величайший союзник. Именно поэтому все религии основаны на мистицизме, мракобесии, чудесах и т. д.
Церковь пыталась преградить путь прогрессу и науке кострами инквизиции, но безуспешно. Шестнадцатый и семнадцатый века были периодом, когда философия еще сохраняла всю свою силу. Ее идеи были актуальны так, как уже не актуальны. Философия действительно была наукой, а наука – философией. В этом смелом новом мире, казалось, не было места Богу.
Исаак Ньютон, теист, отвел Богу определенную роль в своей Вселенной с часовым механизмом: Бог придал ей начальный импульс. Но после этой элементарной задачи Всемогущему больше нечего было делать до скончания веков. Новая философия давала основу для атеизма, и защитники веры прекрасно это понимали.
Самым откровенным противником материализма в то время был Джордж Беркли (1685-1753). Беркли был англичанином, ставшим епископом Клойна в Ирландии. В качестве последнего и окончательного опровержение материализма он выдвигал тезис, согласно которому материи как таковой не существует и мир появляется только тогда, когда его наблюдают. Он критиковал понятие материи на том основании, что она настолько полна противоречий, что бесполезна для поиска знаний.
Ленин ясно показывает связь между идеалистической философией и клерикализмом, приводя длинные цитаты из работ епископа Беркли и других сторонников церкви:
«На основе учения о материи или о телесной субстанции, – говорит он, – воздвигнуты были все безбожные построения атеизма и отрицания религии... Нет надобности рассказывать о том, каким великим другом атеистов во все времена была материальная субстанция. Все их чудовищные системы до того очевидно, до того необходимо зависят от нее, что, раз будет удален этот краеугольный камень, – и все здание неминуемо развалится. Нам ни к чему поэтому уделять особое внимание абсурдным учениям отдельных жалких сект атеистов». (Там же.)
Как видно из вышесказанного, епископ Беркли разрабатывал свой субъективный идеализм как ответ на материалистический атеизм Ньютона и других ученых своего времени. Он отверг исчисление бесконечно малых Ньютона и Лейбница, поскольку признание бесконечной делимости «реального пространства» противоречило основным постулатам его философии.
Он ловко использовал аргументы эмпиризма для опровержения материализма и защиты религии. Он делал это совершенно сознательно, чтобы бороться с атеизмом, который, как он совершенно правильно считал, набирал силу в результате прогресса науки.
Епископ Беркли весьма изобретательно показал, что логика эмпиризма, если довести ее до крайности, приводит нас к выводу, что мы не можем доказать существование физического мира независимо от наших (моих) органов чувств. Исходя из неоспоримого положения, состоящего а том, что человек воспринимает мир через свои органы чувств», он сделал вывод о том, что невозможно знать ничего, кроме своих ощущений.
Вместо утверждения Локка «Nihil est in intellectu quod non sit prius in sensu» («Нет ничего в сознании, чего бы не было раньше в ощущении»), Беркли утверждал, что «esse est percipi», то есть «существовать – значит быть воспринимаемым». Вещи могут существовать лишь постольку, поскольку они воспринимаются. Поэтому невозможно с уверенностью сказать, что мир существует вне чувственного восприятия. Эта философская доктрина, в которой субъект определяет бытие, называется субъективным идеализмом.
Однако в доводах Беркли был фатальный изъян. Неизбежной логикой его аргументации является солипсизм (существую только я). Поскольку мое чувственное восприятие определяет бытие, следовательно, я не могу доказать существование чего-либо, кроме себя. Но если это так, то где же здесь Бог? Конечно, он тоже должен быть лишь плодом моего воображения – просто еще одним «чувственным содержанием»!
Беркли не был дураком. Как мы увидим, он прекрасно осознавал этот неудобный факт, который он пытался обойти, утверждая существование множества духовных субстанций, а также «космического разума» (Бога).
Эта дилемма стала темой забавного лимерика (забавного пятистишия с фантастичным и абсурдным содержанием), который звучит следующим образом:
«Один молодой человек сказал: "Бог Должно быть, находит очень странныму думать, что дерево Думать, что дерево Должно продолжать существовать. Когда во дворе никого нет". Ответ: Уважаемый, Ваше удивление странно; Я всегда нахожусь во дворе. И поэтому дерево Продолжит существовать и впредь С тех пор, как за ним наблюдают. Искренне Ваш, Бог». (Р. Нокс, «Бог во дворе»)
Это забавный лимерик, придуманный писателем, но он представляет серьезный интерес только для тех, кто считает необходимым ссылаться на невидимый Дух, чтобы доказать, что дерево, на которое мы смотрим, действительно существует. Однако прежде чем совершить подобный скачок в суждениях, необходимо доказать реальность не дерева, которое мы все можем видеть, а невидимого Духа, которого мы по определению не можем видеть.
Теория познания
Теория познания – также известная как эпистемология – занимает центральное место в истории философии и лежит в основе различий между философским материализмом и идеализмом.
Так называемая проблема «субъект-объект» занимает внимание философов на протяжении многих веков. Она связана с анализом человеческого опыта, а также с тем, что в нем является «субъективным», а что – «объективным».
Как мы познаем мир "вне" нас? Вопрос рассматривается через призму дихотомии:
б) объект мышления («внешний» мир).
Этот вопрос поднимался уже в трудах Аристотеля, но в современном – эпистемологическом – смысле он относится к XVII веку, он был поднят буржуазными философами, такими как Рене Декарт и Джон Локк. Декарт, который был идеалистом, ввел понятие дуализма. Дуализм Декарта изображает разум и тело как две совершенно отдельные субстанции. Отсюда и «двойственность» – «дуализм».
Ошибка заключается в том, что сознание рассматривается как «вещь», независимая сущность, отдельная от чувственной деятельности человека. Неразрешимая проблема дуализма заключается в следующем: если разум полностью отличен от физического тела, как они могут взаимодействовать?
Теперь мы знаем то, чего не знал Декарт, – об устройстве природы, о мире молекул, атомов и субатомных частиц, об электрических импульсах, управляющих работой мозга. Вместо таинственной души мы начинаем обретать научное понимание того, как функционируют человеческое тело и мозг.
Открытия современной науки навсегда изгнали представление о сознании как о независимой «вещи». Однако, как ни странно, эта мистическая чепуха не теряет своих сторонников и в XXI веке.
Субъект, объект и диалектика
Эпистемология, по сути, пытается ответить на два вопроса: что нам известно; как мы знаем то, что знаем.
Вот есть простое утверждение: я воспринимаю мир с помощью своих органов чувств. На самом деле это утверждение – чистая тавтология, поскольку я не могу обладать никаким знанием о мире без глаз, ушей, рук и мозга. Субъективный идеализм интерпретирует это как то, что в действительности я не могу получить никакого реального знания о мире вне моих собственных ощущений.
По выражению философа логического позитивизма А. Дж. Айера, все, что я могу знать, — это мои «смысловые содержания».
Так называемая проблема познания возникает только тогда, когда мы рассматриваем сознание:
a) как нечто отдельное от физического тела и
б) как нечто отдельное от материального мира.
В действительности субъективный идеализм и философский дуализм – это всего лишь идеализация жесткого разделения умственного и ручного труда. По сути, мистификация человеческой мысли доведена до такой крайности, что утверждается, будто реальна только моя мысль. «Эта сторона» противопоставляется «той стороне», как будто их разделяет непроницаемый барьер.
Диалектический материализм исходит из того, что объективный мир существует независимо от субъекта, но оба они составляют диалектическое единство. Сознание – это не «стена», разделяющая субъект и объект, а мост, соединяющий их. Субъект сам является объектом, поскольку человек подчиняется объективным законам природы и общества.
Но через свою субъективную деятельность человек может взаимодействовать с окружающим его объективным миром, преобразуя не только природу, но и общество.
Таким образом, субъект и объект не являются навечно зафиксированными и неизменными антитезами, а могут меняться местами; один переходит в другой. Они постоянно реагируют друг на друга, являясь результатом социально-экономической практики человечества. Это не пассивное содержание, а именно практика, посредством которой мужчины и женщины постоянно преобразуют окружающую среду и тем самым преобразуют себя.
Это вовсе не обязательно связано с мышлением, поскольку большинство изменений происходило без какого-либо планирования или сознательного обдумывания. Эти преобразования – результат чувственной деятельности человека: человеческого труда, от работы примитивных каменных орудий до работы ядерных реакторов.
Сила абстракции
Человеческая деятельность позволяет нам понять мир, в котором мы живем, его законы, а значит, в конечном счете, овладеть этими законами, подняться над ними и обрести истинную свободу, которая есть познанная необходимость.
Мы мыслим не только мозгом, но и всем телом. Поэтому младенец начинает понимать материальный мир с простого действия – положить что-то материальное в рот и попытаться его съесть. Говоря словами Гете, «в начале было дело».
Но мышление следует рассматривать не как изолированную деятельность («призрак в машине»), а как часть всего человеческого опыта, чувственной активности и взаимодействия человека с миром и другими людьми. Мышление должно рассматриваться как часть этого сложного процесса постоянного взаимодействия, а не как изолированная деятельность, механически сопоставленная с человеческим опытом.
Когда мы говорим, что все знания основаны на опыте, это вовсе не означает мой личный опыт, а включает в себя весь коллективный опыт людей за сотни тысяч лет.
Мир существовал задолго до появления человека или любой другой формы жизни, которая бы могла наблюдать за ним. Одушевленная материя (жизнь) возникла естественным образом из неживой материи. В определенный момент простые одноклеточные существа эволюционировали в более сложные формы жизни, беспозвоночные – в позвоночных и так далее. Дальнейшее развитие центральной нервной системы привело к появлению мозга, а в конечном итоге – человеческого мозга и человеческого сознания. Мы – это материя, которая осознала себя.
Это объяснение подтверждается всеми открытиями науки. Но для идеализма это остается тайной за семью замками. Все формы идеализма неразрывно связаны с религией и неизменно ведут к ней.
В связи с этим Троцкий писал незадолго до своего убийства:
«Мы ничего не знаем о мире, кроме того, что дает нам опыт". Это верно, если не понимать опыт в смысле непосредственного свидетельства наших отдельных пяти чувств. Если мы сводим дело к опыту в узком эмпирическом смысле, то для нас невозможно прийти к какому-либо суждению ни о происхождении видов, ни тем более об образовании земной коры. Сказать, что основой всего является опыт, значит сказать слишком много или не сказать вообще ничего. Опыт - это активная взаимосвязь между субъектом и объектом. Анализировать опыт вне этой категории, то есть вне объективной материальной среды исследователя, который противопоставлен ей и который с другой точки зрения является частью этой среды, - значит растворять опыт в бесформенном единстве, где нет ни объекта, ни субъекта, а есть только мистическая формула опыта. "Эксперимент" или "опыт" такого рода свойственен только младенцу в материнской утробе, но, к сожалению, младенец лишен возможности поделиться научными выводами своего эксперимента». (Л. Троцкий, Сочинения Леона Троцкого: 1939-1940 гг.).
Именно этот коллективный опыт позволяет нам осмыслить то, что мы знаем о мире, точно и научно оценить информацию, полученную с помощью органов чувств, и сделать выводы, которые позволяют нам делать правильные предсказания о физическом мире и обществе.
Таким образом, знание не ограничивается узкой сферой индивидуального чувственного восприятия, поскольку, чтобы понять ограниченную информацию, полученную из моего индивидуального опыта, я должен опираться на огромный объем информации, которая передается из поколения в поколение в виде теоретических абстракций.
Само слово "абстракция" происходит от латинского "производный от", что очень четко показывает, как все теоретические обобщения (включая самые абстрактные математические формулы) в конечном итоге вытекают из наблюдения за физическим миром. Мы считаем до десяти не потому, что десятичная система превосходит любую другую (это не так), а только потому, что у нас десять пальцев, которые мы все равно склонны считать, чтобы вычислять простые суммы.
Как только эти абстракции установлены, они словно обретают собственную жизнь и становятся мощным инструментом для понимания мира и незаменимым орудием развития науки, которая представляет собой диалектическое единство дедукции и индукции, теории и практики, научных гипотез с наблюдением и экспериментом. Одно без другого немыслимо.
Физическое происхождение сознания
Научный прогресс дал ответы, объясняющие физическое происхождение сознания. Мы знаем, что органическая материя (жизнь) возникает естественным образом из неорганической. Даже самые ранние формы жизни демонстрируют признаки чувствительности. Раздражительность – именно так живые организмы реагируют на физические раздражители, поступающие из внешнего мира, – присутствует во всех формах жизни.
Даже у растений мы находим подобное явление, например, когда цветы поворачиваются лицом к солнцу. На что они при этом реагируют? Не на "содержание чувств", потому что у растений нет органов чувств как таковых. Они реагируют на внешние стимулы из физического мира. То же самое происходит со всеми живыми организмами. В каждом случае они реагируют на внешние раздражители.
Теперь мы знаем, что действие нервных клеток является как электрическим, так и химическим. На концах каждой нервной клетки есть специализированные участки – синаптические терминали, которые содержат большое количество крошечных мембранных мешочков с химическими веществами-нейротрансмиттерами. Эти химические вещества передают нервные импульсы от одной нервной клетки к другой. После того как электрический нервный импульс проходит по нейрону, он достигает терминали и стимулирует высвобождение нейротрансмиттеров из их мешочков.
Нейротрансмиттеры проходят через синапс (место соединения соседних нейронов) и стимулируют образование электрического заряда, который переносит нервный импульс дальше. Этот процесс повторяется снова и снова, пока мышца не придет в движение или расслабится, или мозг не отметит сенсорное впечатление. Эти электрохимические события можно считать "языком" нервной системы, с помощью которого информация передается от одной части тела к другой.
Такое научное объяснение сразу же отменяет мистико-идеалистический взгляд на мысль и сознание как на нечто загадочное и необъяснимое, оторванное от нормальной работы природы и других телесных функций. Они, в свою очередь, формируются и развиваются в результате постоянного взаимодействия с материальной средой через коллективный общественный труд.
Эволюция выработала различные способы реагирования на физическую среду, чтобы обеспечить выживание особи (пища) и вида (размножение). Как у нас есть общие гены даже с низшими бактериями, так и у нас есть эта общая способность. Но у человека эта голая потенция превратилась в нечто качественно иное, чем у других животных.
Можно сказать, что нечто похожее на сознание есть у кошек, собак, лошадей и других высших млекопитающих. Конечно, эксперименты с шимпанзе позволили предположить, что они могут обладать чем-то сродни самосознанию. Более того, возможно, даже удастся продемонстрировать элементы, напоминающие сознание, у низших форм жизни, таких как птицы или даже муравьи.
Но чем дальше мы уходим от человека, тем меньше эти вещи имеют отношение к самосознанию. Мы имеем дело с разумными формами жизни, а не с сознанием. Поэтому приравнивать человеческое сознание к сознанию других животных нельзя.
Эти факты хорошо известны любому, кто хоть немного интересуется современной наукой, и отрицать их может только невежественный человек или тот, кто хочет любой ценой игнорировать факты и защищать религиозные предрассудки и суеверия.
Если рассматривать человеческий разум в его правильном контексте, то в нем нет ничего мистического. Тем не менее, в этот вопрос вносят путаницу философы, которые, в некоторых случаях вполне сознательно, искажают, неверно интерпретируют и игнорируют факты в своем стремлении пропагандировать религиозные и мистические идеи.
Эмпиризм
Истоки этой путаницы в эпистемологии следует искать в XVII веке, когда человечество боролось за освобождение от религиозного мракобесия Средневековья. Важным шагом вперед в этой борьбе стало развитие эмпиризма в Англии.
На заре своего существования эмпиризм играл самую прогрессивную и революционную роль, когда он был направлен против церкви и провозглашал свободу науки и превосходство наблюдения и эксперимента над догмой. Первые эмпирики (Бэкон, Локк и Гоббс) были материалистами. Как уже отмечалось, их боевым кличем было «Nihil est in intellectu quod non sit prius in sensu». ("Нет ничего в разуме, что не было бы сначала в чувствах").
Их настойчивое утверждение о чувственном восприятии как основе всего знания в свое время представляло собой гигантский скачок вперед по сравнению с пустыми спекуляциями средневековых школяров. Она проложила путь к стремительному развитию науки, основанной на эмпирических исследованиях, наблюдениях и экспериментах.
Однако, несмотря на свой потрясающе революционный характер, эта ранняя форма материализма была односторонней, ограниченной и потому неполной.
Утверждение, что в интеллекте нет ничего, что не было бы получено от органов чувств, содержит зародыш глубоко верной идеи. Это и есть материализм. Но односторонность эмпиризма оставляет дверь открытой для субъективного идеализма, который отрицает существование материальной реальности, независимой от наблюдателя.
Представленная в столь запутанном виде, эта идея имела самые пагубные последствия для дальнейшего развития философии. На смену великим достижениям первых английских материалистов Гоббса и Локка пришел поверхностный эпигон Дэвид Юм, оказавший впоследствии негативное влияние на философию Канта. В епископе Джордже Беркли эта форма субъективного идеализма нашла своего наиболее последовательного защитника.
Этот односторонний эмпиризм, то есть субъективный идеализм, неоднократно оказывал свое влияние как на современную буржуазную философию, так и на науку в самых разных обличьях. Одним из самых пагубных из них был так называемый логический позитивизм. Под влиянием этих идей австрийский ученый Эрнст Мах, о котором Ленин подробно рассказывает в настоящей книге, отрицал существование атомов, поскольку их нельзя ни увидеть, ни почувствовать, ни услышать.
Субъективный идеализм: философская афера
На первый взгляд может показаться, что аргументы субъективного идеализма обладают неопровержимой логикой. И действительно, если принять исходную посылку, то ответить на нее практически невозможно. Но невозможно принять такую предпосылку, не впадая в самые абсурдные противоречия, как вскоре обнаружил сам епископ Беркли.
В действительности они основаны на интеллектуальном мошенничестве, философском эквиваленте ловкости рук фокусника. Аргумент исходит из следующей предпосылки: «Я познаю мир через свои органы чувств». Это утверждение верно и неоспоримо, насколько это возможно. Я могу познать мир только через свои органы чувств. Но, как мы уже отмечали, к этому следует добавить еще одно утверждение: мир существует независимо от моих органов чувств, иначе мы впадаем в самые гротескные противоречия и абсурды.
Вся наука основана именно на том, что:
б) в принципе мы можем его понять.
Доказательством этих утверждений, если бы требовались доказательства, служит более чем 2000-летний прогресс науки, то есть неуклонное преобладание знания над невежеством.
Само слово "наука" происходит от латинского слова "знать", тогда как слово "невежество" – это всего лишь латинское слово, означающее "не знать". Конечно, мы многого не знаем о Вселенной. Но вся история науки доказывает: то, что мы не знаем сегодня, мы узнаем завтра. Именно этот постоянный поиск истины является двигателем всего прогресса в области мысли и идей.
«...В теории познания, как и во всякой другой отрасли науки, мы должны мыслить диалектически, то есть мы не должны рассматривать наше знание как готовое и неизменное, а должны определить, как знание возникает из незнания, как неполное, неточное знание становится более полным и более точным». (В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, с. 78).
Логический позитивизм
Возрождение давно умерших идей в разных обличьях отражает, с одной стороны, кризис капиталистической идеологии. Но, с другой стороны, это также отражение философского вакуума, возникшего в результате того, что марксизм был отброшен назад на целый исторический период после Второй мировой войны.
В 1909 году Ленин в своей книге всесторонне разрушил субъективный идеализм Маха и Авенариуса. Но сам субъективный идеализм жив и здравствует по сей день. Изгнанный с парадного входа метким пинком в штаны, он просто подкрался сзади и незаметно пробрался внутрь через боковое окно.
Субъективный идеализм был перенесен в философию XX века школой, представленной Эрнстом Махом, а затем Венским кружком (О. Нейрат, Карнап, Шлик, Франк и др.) и логическим позитивизмом. В Великобритании ее отстаивал профессор А. Дж. Айер, чья книга «Язык, истина и логика» пользовалась влиянием в университетах в 1960-х годах.
Основной тезис книги Айера заключается в том, что единственное достоверное знание, которое мы можем иметь, – это то, что он называет "смысловым содержанием". В первых главах книги этот тезис развивается и повторяется разными способами, создавая впечатление абсолютно непреодолимой логической цепи. Но вся конструкция рушится в тот момент, когда он пытается объяснить, из чего, собственно, состоят эти смысловые содержания.
Мы можем поставить вопрос очень просто, так, что его сможет понять даже университетский профессор: Могут ли существовать смысловые содержания без глаз, ушей и материального мозга? Может ли быть материальный мозг без центральной нервной системы и материального тела? А может ли существовать материальное тело без физической среды, обеспечивающей его средствами существования, необходимыми для его существования?
Нет нужды говорить, что ни на один из этих вопросов нет ни ответа, ни даже постановки. Как обычно, автор предполагает, что нужно доказать, а затем делает вывод, что он это доказал! При всей своей "умной" и утонченной внешности такой способ мышления является детским в самом прямом смысле этого слова, как плач младенца, когда его мать выходит из комнаты, потому что для него она перестала существовать.
Эти ложные и пагубные идеи представляют собой мировоззрение мелкобуржуазной интеллигенции, для которой все начинается и заканчивается на "я". «Мое дело, моя карьера, моя индивидуальность, мои чувства, мое угнетение, мой опыт, моя борьба с несправедливым миром, который меня не понимает» и так далее, и тому подобное. Если мир не соответствует мне, значит, с ним что-то не так".
В этом резюмируется мировоззрение мелкобуржуазной интеллигенции и определяется вся ее психология. Поэтому неудивительно, что субъективный идеализм является ее естественной философской средой обитания. Он привлекает мелкобуржуазного "мыслителя" так же, как горшок с медом привлекает муху.
Теперь, даже с точки зрения полезности, следует сказать, что эта теория абсолютно бесполезна. Она не может продвинуть наши знания ни на миллиметр. Какая разница для химика в его лаборатории, отрицать ли, что химические вещества в его пробирке обладают объективным бытием, или описывать их как просто набор чувств-содержаний?
В конце концов, он все равно должен проводить свои эксперименты, чтобы попытаться определить, в чем состоит реальность этих «нереальных» объектов. И после того как профессор Айер провел весь день, отрицая объективность материи, он, надо полагать, не отказался от обеда на том основании, что его на самом деле не существует.
Несомненно, наши друзья-логические позитивисты отвергнут эти аргументы как «наивный реализм», под которым они подразумевают материализм. Это слово они используют как оскорбительный термин, призванный отгородиться от любой мыслимой критики. Со своей стороны, мы предпочитаем использовать тот же безыскусный язык, который использовал Ленин, когда называл субъективных идеалистов просто блохами. Это адекватная характеристика людей, которые пытаются выдвинуть нелепые идеи в качестве серьезных аргументов.
В «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин показывает, что субъективный идеализм неизбежно ведет к солипсизму. Большинство логических позитивистов пытаются отмахнуться от обвинения в солипсизме, возмущенно отрицают его, запутывают вопрос всевозможными сложными и заумными жаргонными выражениями или просто отмахиваются от него как от шутки.
Но им еще предстоит ответить на него.
Британский философ Бертран Рассел однажды встретил на вечеринке даму, которая сообщила ему, что она солипсистка, и удивилась, почему таких людей не становится больше. Этот забавный анекдот поразительно раскрывает внутреннюю противоречивость субъективного идеализма. Однако анекдот Рассела не может снять философскую проблему знания. На нее необходимо ответить философски, то есть теоретически. Маркс сделал это в «Тезисах о Фейербахе», а Ленин еще более полно – в «Материализме и эмпириокритицизме».
На протяжении десятилетий сторонники логического позитивизма высокомерно представляли свои идеи как "философию науки". В этом есть глубокая ирония, поскольку они же обвиняли диалектический материализм (без малейших оснований) в том, что он претендует на роль «царицы наук».
С естественным развитием науки открытая поддержка субъективного идеализма, как и религии до нее, становится все более несостоятельной. Однако, как это ни парадоксально, идеи (или, скорее, предрассудки) субъективного идеализма все еще оказывают сильное влияние на умы некоторых ученых, которые в студенческие годы подверглись полубезумной чепухе логического позитивизма и так и не смогли оправиться от этого опыта.
Как поставили вопрос Маркс и Энгельс
В книге «Людвиг Фейербах» Энгельс утверждает, что великим основным вопросом всей философии, особенно современной, является вопрос о соотношении «мышления и бытия», «духа и природы». Затем он переходит к рассмотрению одного из важнейших вопросов философии – теории познания.
«В каком отношении находятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? Способно ли наше мышление к познанию реального мира? Способны ли мы в наших идеях и представлениях о реальном мире дать правильное отражение действительности?» (Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии, Собрание сочинений Маркса и Энгельса (далее - ССМЭ), т. 26, Lawrence and Wishart, p. 367).
«Подавляющее большинство философов дает на этот вопрос утвердительный ответ», – говорит Энгельс, включая сюда не только всех материалистов, но и наиболее последовательных идеалистов, таких как Гегель, который считал реальный мир реализацией мистической "абсолютной идеи". Но он добавляет:
«Кроме того, существует еще одна группа философов – те, кто оспаривает возможность какого-либо познания или, по крайней мере, исчерпывающего познания мира. Среди них, из более поздних, мы находим Юма и Канта, и они сыграли очень важную роль в развитии философии». (Ibid., p. 367.)
Таким образом, мы видим, что в философии существует три направления: две последовательные, или монистические, тенденции – материализм и идеализм – и одна непоследовательная тенденция, колеблющаяся между эмпирическим материализмом и субъективным идеализмом. Последняя школа мысли получила свое наиболее полное выражение в философии Иммануила Канта. Юм и Кант, истинные родоначальники логического позитивизма, стремились отделить "видимость" от того, что появляется, восприятие от того, что воспринимается, "вещь для нас" от "вещи в себе".
Кант признавал существование материального мира, но пытался установить границу за пределами мира видимости, "вещь-в-себе", которую он объявлял "непознаваемой", чем-то принципиально отличным от видимости, принадлежащим "потустороннему" (Jenseits), недоступному знанию, но открытому вере.
Чувственное восприятие предстает здесь как третий термин, отделяющий внешний физический мир от воспринимающего субъекта (Эго). Чувства предстают как барьер на пути к истинному знанию, а не как мост к пониманию и, следовательно, господству над реальным, физическим миром.
Кантианский трюк заключался в том, чтобы спутать непознаваемое с неизвестным. В действительности же "вещь-в-себе" постепенно становится "вещью-для-нас" благодаря постоянному прогрессу человеческого сознания, науки, промышленности и технологий. Благодаря этому прогрессу то, что было неизвестно вчера, известно нам сегодня или будет известно завтра.
Для марксистов человеческие идеи и концепции в конечном счете являются лишь отражением материального мира. Истинность этих отражений проверяется и, если необходимо, идеи корректируются на основе человеческой деятельности.
Материалистическая точка зрения
Ранний, механистический материализм не смог решить эту проблему и прийти к научному пониманию реальных отношений между субъектом и объектом. Именно этим вопросом занимается Маркс в своих "Тезисах о Фейербахе". Ранний материализм был ограничен уровнем, достигнутым тогдашней наукой, которая была очень жесткой и механической по своей природе (Энгельс называл ее "метафизическим мировоззрением", хотя сегодня мы используем слово "метафизика" по-другому).
Механика рассматривает отношения между субъектом и объектом упрощенно, статично и односторонне: толкание, тяга, рычаги, шкивы и т. д. Все движение привносится извне. Механическая вселенная Ньютона требовала от Всевышнего толчка, чтобы привести ее в движение, но после этого она работала идеально, как часовой механизм. Отношения были пассивными и односторонними.
В этой вселенной с часовым механизмом практически нет места для субъективной активности и творческой инициативы. Каждое действие предопределено вечными законами природы.
Идеалисты, напротив, преувеличивали роль субъекта, считая его всеохватывающим. Они даже выводили существование объекта из субъекта. Концепцию активности субъекта содержал и развивал объективный идеалист Гегель. Именно это имел в виду Маркс, когда говорил, что субъективный элемент был разработан идеалистами, а не материалистами. Именно объединение двух элементов - понятия активности субъекта у идеалистов и понятия объективности материального мира - стало ключом к решению проблемы.
С аргументами субъективного идеализма и проблемой субъекта-объекта легко справиться, если встать на точку зрения практики и подойти к теории познания с конкретно-исторической точки зрения, а не с точки зрения пустой и статичной абстракции. Об этом Маркс говорил во вторых тезисах о Фейербахе:
«Вопрос о том, может ли объективная истина быть приписана человеческому мышлению, – это не теоретический, а практический вопрос. Человек должен на практике доказать истинность, то есть реальность и силу, сиюминутность своего мышления. Спор о реальности или нереальности мышления, оторванного от практики, является чисто схоластическим вопросом». (К. Маркс, "Тезисы о Фейербахе", MECW, т. 5, с. 367).
В конечном счете, истинность материализма обеспечивается самой историей науки. Человечество не просто созерцает природу, а активно преобразует ее, и именно эта непрерывная производственная деятельность, как объясняет Энгельс, демонстрирует правильность или неправильность идей:
Самым убедительным опровержением этой, как и всех других философских причуд, является практика, а именно эксперимент и производство. Если мы можем доказать правильность нашего представления о природном явлении, вызвав его к жизни, произведя его из условий и заставив его служить нашим целям, то с непостижимой кантовской "вещью в себе" покончено. Химические вещества, образующиеся в телах растений и животных, оставались именно такими "вещами в себе", пока органическая химия не начала производить их одну за другой, после чего "вещь в себе" стала "вещью для нас"... (Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии, MECW, Vol. 26, pp. 367-368.)
Период упадка
В период своего исторического подъема буржуазия сыграла самую прогрессивную роль не только в развитии производительных сил и тем самым в расширении власти человечества над природой, но и в раздвижении границ науки, знания и культуры.
Лютер, Микеланджело, Леонардо, Дюрер, Бэкон, Кеплер, Галилей и множество других первопроходцев цивилизации сияют, как галактика, освещая широкую магистраль культурного и научного прогресса человечества, открытую Реформацией и Ренессансом.
В молодости буржуазия была способна породить великих мыслителей: Локка, Гоббса, Канта, Гегеля, Адама Смита и Рикардо. В период своего упадка она способна производить лишь блохоловки.
Последняя крупная волна подобных идей пришлась на 70-е, 80-е и 90-е годы как реакция на поражение ряда революций по всему миру – поражение, которое усугубилось распадом Советского Союза. Это привело к росту школы постмодернизма, которая охватывала постмодернистскую философию, постструктурализм, постколониализм, теорию гомосексуализма и целый ряд так называемых теорий, основанных на политике идентичности.
Но если Мах и Авенариус, как блестяще показал Ленин, были плохими копиями Беркли, Канта и Юма, то сегодняшние гении постмодернизма – плохие копии плохих копий. Отчаянно пытаясь казаться оригинальными и изо всех сил стараясь скрыть свою некомпетентность, они напичкали свои работы непонятными, запутанными и намеренно двусмысленными формулировками.
Они говорят, что нет ничего нового под солнцем. Это утверждение подтверждается всей историей буржуазной философии нашего времени. Все философские школы, по крайней мере, за последние 150 лет, в той или иной мере повторяют иррациональные идеи субъективного идеализма – самые грубые, абсурдные и бессмысленные его разновидности.
Последнее увлечение постмодернизмом – это всего лишь еще одна из таких разновидностей. Оно сбило с толку и дезориентировало целое поколение студентов философских факультетов университетов, которые воображают, что открыли нечто совершенно новое, а на самом деле повторяют нелепости прежних философий, которые уже в 1908 году были основательно разрушены Лениным. Здесь мы имеем самое яркое доказательство правильности знаменитой сентенции Маркса: «общественное бытие определяет сознание».
Вырождение буржуазной философии – это отражение тупика, в который зашла сама капиталистическая система. Система, ставшая иррациональной, должна опираться на иррациональные идеи. Пытаясь сохранить себя, буржуазия обратилась против своего собственного революционного прошлого. Повернув против лучших традиций Просвещения, капитализм все крепче цепляется за современных потомков феодальной мистики и схоластики.
Человек на краю пропасти не способен к рациональному мышлению. Идеологи буржуазии смутно чувствуют, что система, которую они защищают, подходит к концу. Распространение иррациональных тенденций, мистицизма и религиозного фанатизма отражает то же самое.
В настоящее время субъективные идеалисты вынуждены вести отчаянную арьергардную борьбу, которая сводится к полному растворению философии, сводя ее к семантике (изучению значения слов).
Бесконечные споры о значении, семантике и мелочах, связанных со значениями, ничем не напоминают бесконечные дебаты средневековых школяров на такие увлекательные темы, как есть ли у ангелов секс и сколько из них могут танцевать на булавке. Проблема в том, что в своей одержимости формой они совершенно забыли о содержании. Пока формальные правила соблюдались, содержание могло быть сколь угодно абсурдным.
Маркс однажды заметил: «Философия и изучение действительного мира имеют друг к другу такое же отношение, как онанизм и половая любовь». (К. Маркс и Ф. Энгельс, Немецкая идеология, MECW, том 5, стр. 236.) Современная буржуазная философия предпочитает первое второму. В своей одержимости борьбой с марксизмом (и материализмом в целом) она потащила философию назад, к худшему периоду ее старого, изжитого и бесплодного прошлого.
Тот факт, что вся эта суета, возня и игра слов вообще может называться философией, свидетельствует о том, насколько упала современная буржуазная мысль. Гегель писал в «Феноменологии разума»: «По тому немногому, чем довольствуется человеческий дух, мы можем судить о степени его утраты». Это была бы подходящая эпитафия для всей буржуазной философии после Гегеля и Маркса.
В настоящее время честь борьбы с течением, борьбы с мистическим и иррациональным мышлением выпала на долю революционного авангарда рабочего класса – марксистов. Приведем еще раз слова Иосифа Дицгена: «Философия – это не наука, а защита от социал-демократии». (В те времена марксисты называли себя социал-демократами).
И добавил: «Тогда неудивительно, что у социал-демократов есть своя философия». Эта философия – философия марксизма – называется диалектическим материализмом. Она остается одним из важнейших видов оружия в нашем революционном арсенале.
И каждый, кто хочет понять, как правильно использовать это оружие, должен считать своим долгом не просто прочитать, а тщательно изучить один из самых фундаментальных текстов во всем богатом арсенале марксистской мысли – «Материализм и эмпириокритицизм».
[1] Слово "фидеизм" происходит от латинского слова "fides", означающего "вера", и представляет собой теорию, утверждающую, что вера не зависит от разума, и что вера превосходит разум в достижении конкретных истин.