Наука и жизнь: задачи и содержание программы организации

Время от времени мы слышим вопросы о программе ОКИ, а иногда и ее прямую критику. Это естественно, и мы открыты к содержательной дискуссии. Но если обсудить конструктивные возражения к отдельным пунктам не сложно, то когда речь заходит об общей структуре программы или предлагаемом в ней наборе мер в целом, коротким диалогом не отделаешься. Придется разъяснять суть и задачи документа подробно.

Особенно это актуально, когда звучать начинают обвинения якобы в «реформизме» или «популистском заигрывания с либеральной повесткой». Как правило, за претензиями к тексту в таком случае скрываются коренные идеологические разногласия (в лучшем случае), либо категорическое непонимание задач большевистско-ленинской организации вообще и ее программы в частности (в худшем).

К счастью, недавно практически все подобные обвинения собрала группа Lenin Crew (далее LC). Посвящать материал «критике критики» и далее по кругу было бы странным. Тем не менее в этой статье мы будем периодически упоминать аргументацию LC, поскольку она, увы, ярко демонстрируют типичные политические ошибки. А именно: недооценка роли масс, пренебрежение ролью рабочего контроля и рабочей демократии, механистичный подход к внесению политического сознания и к революционному процессу. Всё это так или иначе нашло свое отражение в статье LC. Возможно, какие-то из этих ошибок разделяет и часть наших читателей – и тогда нам критически важно разъяснить их суть.

Однако чтобы сделать это, придётся начать издалека. Программа – лишь отражение организационной стратегии. Это в первую очередь инструмент обращения коммунистов к массам. Соответственно, форма и содержание конкретной программы диктуются тем, как коммунисты видят кратко- и долгосрочные задачи взаимодействия партии и масс. Поэтому мы обязаны начать с обсуждения базовых принципов, которые должны лежать в основе деятельности коммунистической организации, – как до, так и после гипотетического взятия власти.

Роль рабочей демократии

Черчиллю часто приписывают слова, что демократия – плохая форма правления, но лучше ничего не придумано. Буржуазную демократию мы оставим буржуа, но для коммунистов лучше рабочей демократии уж точно не придумали ничего. И дело не в какой-то абстрактной самоценности прав и свобод: от наивно-гуманистического фразерства нас предостерегали ещё классики. Пролетарское самоуправление как основа организации социалистического общества безальтернативно по самым прагматичным причинам.

Во-первых, в каком-то смысле расширение демократических свобод рабочих коллективов – просто объективная неизбежность. Даже поверхностного знакомства с историческим материализмом достаточно, чтобы убедиться: историю всегда делают массы. Наивный бланкизм с его надеждами на «революцию сверху», совершаемую руками узкой группы заговорщиков, был раскритикован ещё Марксом, и с тех пор ничто марксистскую критику не опровергло. Напротив, ни одна социалистическая революция не совершалась без опоры на политическую волю эксплуатируемого большинства.

Более того, эта политическая воля всегда и повсеместно проявлялась, в том числе, в виде взрывного роста органов самоорганизации трудящихся, будь то российские Советы 1905 и 1917 гг., рабочие комитеты в Испании 1936 г., рабочие дружины и крестьянские отряды Китая в 1920-х – 1930-х и др. Коммунисты, безусловно, стремились возглавить эти органы и крепко связать их с партийной линией, но их создателями и «стихийными архитекторами» первоначально выступали сами трудящиеся массы.

И наоборот: там, где умеренному партийному руководству своим авторитетом удавалось удержать массы от проявления собственной инициативы – как например, в Чили 1973 года, – зачатки революционной ситуации глохли в зародыше и козыри оказывались в руках реакционеров. Впрочем, роль подобных органов в установлении диктатуры пролетариата подробно описана ещё Лениным в «Государстве и революции». Мы же можем лишь констатировать, что любой революционной партии и любому революционному правительству придется считаться с советами, фабзавкомами и др., нравится им это или нет.

Во-вторых, демократический рабочий контроль – естественный способ предупредить бюрократическое перерождение пролетарского государства. А опыт стран «реального социализма» показывает, что опасность такого перерождения не менее реальна, чем социализм. Мы далеки от демонизации СССР и отрицания его бесспорно прогрессивной роли, но фактам надо смотреть в лицо. История советского государственного и производственного управления как минимум с середины 1920-х – это во многом история постепенной, но неуклонной деградации и отказа от завоеваний Октября.

Чтобы признать эту проблему, не нужно быть троцкистом. Не кто иные, как Сталин и его соратники прямо указывали на колоссальную негативную роль бюрократических элементов в советском управлении. В публичных выступлениях, начиная с речи Сталина на XV съезде ВКП(б) в 1927 г. и заканчивая отчетом Маленкова перед XIX съездом в 1952 г., прямо указывалось на проблемы неэффективного директивного управления, кумовства и «шкурного» отношения к хозрасчету. Материалы служебной переписки между Госпланом и СНК СССР ярко показывают «ведомственный лоббизм» и стремление многих руководителей предприятий «осваивать» директорские фонды по собственному разумению.

В дальнейшем хрущевские и брежневские реформы также во многом мотивировались попытками хоть как-то простимулировать местных производственных «хозяйчиков» к эффективному распоряжению ресурсами. Как мы видим, закончились эти попытки триумфом самых циничных элементов обуржуазившейся номенклатуры, «распилом» госсобственности и реставрацией капитализма. Впрочем, провалилась и более радикальная маоистская тактика сдерживания бюрократии «огнём по штабам» – стихийными, слабоорганизованными кампаниями «критики снизу» в адрес партфункционеров (в диапазоне от действительной словесной критики до физических нападений). Системные проблемы редко решаются наскоком.

Конечно, можно сказать, что в силу сложного объективного экономического положения молодой Советской республики разрастание госаппарата было почти неизбежным. Разумеется, трудно отрицать проблемы многоукладной экономики переходного периода, необходимость строгой дисциплины в условиях гражданской войны, а затем форсированной модернизации огромных территорий. Как необходимо признать и неготовность советов полностью самостоятельно разрешить весь вал хозяйственных вопросов. Все это диктовало потребность прибегать к административным методам.

Однако это ещё не повод отмахиваться от проблемы «объективными факторами». Сущность анализа Ленина и Троцкого не в карикатурном «уберем всех бюрократов и заживем», но и не просто в признании материальных причин бюрократизации. Она и в предложении политического механизма компенсации номенклатурных перегибов. И на основе этого анализа можно уверенно утверждать, что путем систематического расширения рабочего контроля эти тенденции можно было бы смягчить куда раньше и куда в большей степени, чем отдельными проявлениями «критики и самокритики», когда зараза бюрократизма уже глубоко проникла в партийные кадры.

Это подводит к третьей причине: демократический метод принятия решений банально надёжнее всех альтернатив. Конечно, иные левые старшего поколения могут ассоциировать сам термин «демократия» исключительно с либеральной пропагандой буржуазного парламентаризма, а научные централисты, включая LC, и вовсе укажут, что истина не определяется голосованием.

Но демократия как принцип, разумеется, не сводится к говорильне и бездумной подаче бюллютеней. Это прежде всего принцип свободной аргументированной дискуссии и коллегиальной выработки решений. Полагать, будто живое прояснение позиций по острым общественным вопросам можно загнать в рамки «единогласного признания истины» и подменить диктатом закрытой группы подобранной ли «из преданных партийцев» или по «компетентности и способности к литературной деятельности» (см. «Манифест научного централизма» LC), – попросту отход от материализма к идеализму.

Реальная деятельность даже собственно экспертного сообщества в естественных и общественных науках, конечно, далека от такой наивной картинки. Никаким единомыслием там не пахнет и пахнуть не может. Собственно, большинство аналитических материалов самих LC носит крайне дискуссионный характер, и должно бы обсуждаться именно в таком ключе – но, увы, руководство коллектива предпочитает подход «я решаю, где тут наука».

И это не говоря о том, что никакая ученая компетентность ещё не является гарантией адекватности. За примерами далеко ходить не надо. Можно вспомнить не только нобелевского лауреата Полинга, свихнувшегося на теме витаминов, или «исторические» изыскания академика Фоменко, но и, например, псевдомарксистское иезуитство профессора Попова. «Владеть теорией» и делать верные выводы из теории – это, как говорится, две большие разницы.

Более того, возвращаясь к теме перерождения, можно сказать, что научные централисты, предлагая почти платоновскую диктатуру «самых подкованных», совершенно забывают базовый принцип: деятельность человека определяется прежде всего его местом в общественных отношениях. «Субъективный фактор», о котором LC – во всех иных случаях столь ревностно отстаивающие определяющую роль материального базиса, – вспоминают, дабы оправдать свой идеализм, оторванным от общественных отношений ни в какой мере не является.

Бюрократия, выделяясь в особую прослойку, имеющую рычаги распоряжаться средствами производства, не может не выработать собственного узкогруппового интереса. Так и знатоки марксизма, дорвавшись до верхушки социальной иерархии, не смогут оставаться безупречными автоматами по переработке теории в верную управленческую линию. Скорее уж вся «научность» сведётся к подведению базы под шкурные решения, нежели наоборот.

Поэтому довольно наивно говорить о каких-либо преимуществах «научного подхода», если в конечном итоге реальные решения будут приниматься не по учебникам, а исходя из интересов руководящей прослойки. Поэтому безусловно следует стремиться, чтобы эта прослойка была как можно теснее связана и как можно более зависима от широких слоев революционного пролетариата.

Школа политического сознания

Идеологическая грамотность, понимание марксистской теории и ее научного характера, безусловно, необходимы для принятия адекватных решений в социалистическом обществе. Но добиваться этого следует за счет роста среднего политического уровня масс, а не каких-либо «теоретических цензов».

Возможность широкого прояснения разных позиций чисто статистически надежнее, чем спуск истины по разнарядке. Возможность поправить даже самого многомудрого товарища, на равных аргументируя его неправоту, критически важна. Поэтому мы не сомневаемся, что именно развитие институтов рабочего контроля и рабочей демократии будет необходимым и приоритетным компонентом социалистического строительства.

Тем не менее мы не можем просто отмести возражения, что массы ещё не скоро будут готовы взять в свои руки всю полноту производственного и государственного управления.

С учётом крайней пассивности и атомизированности сегодняшнего российского пролетариата эта проблема выглядит, пожалуй, особенно остро. В конце концов, если с существенными проблемами столкнулись даже Советы вековой давности, когда ещё сильны были общинные традиции, то чего ждать сейчас? Разумеется, если вся предыдущая жизнь человека готовила его к роли отчужденного, послушного эксплуатируемого исполнителя, ему будет сложно адаптироваться к ответственному самоуправлению. Волей-неволей вспомнишь ленинское «каждая кухарка ещё не в силах управлять государством».

Как можно развить должный уровень сознательности и как «каждая кухарка» получит необходимые навыки? Ответ на это следует из самой марксистской теории. Сознание определяется объективными материальными условиями. Но конкретно формируется оно не пассивным переживанием внешних обстоятельств, а в ходе активной деятельности в этих обстоятельствах. Этот тезис был убедительно обоснован А. Н. Леонтьевым и советской психологической школой как теоретически – опираясь на марксову концепцию человека и теорию научения Павлова, – так и эмпирически, на материале исследований развития навыков и структуры личности у детей и взрослых.

Впрочем, не надо быть знатоком психологии, чтобы понимать это даже по житейскому опыту. Невозможно научиться плавать на берегу. Невозможно научиться водить автомобиль, не касаясь руля. Невозможно спроектировать атомный реактор по учебнику. Тем более это относится к сложным и ответственным административным и политическим навыкам. Массы будут готовы взять все рычаги производственного и территориального самоуправления в свои руки, только на практике пробуя осуществлять рабочий контроль.

Именно поэтому Ленин, несмотря на все «но», прямо призывал бороться с проблемой бюрократизации «привлекая всех членов Советов к практическому участию в управлении». И следует ясно осознавать, что ради достижения этой цели от коммунистического руководства могут потребоваться даже целенаправленные усилия по вовлечению масс в процессы производственного контроля и планирования.

Да, это заведомо непростой и небыстрый процесс. Да, его почти неизбежно будет тормозить инерция пережитков старого слоя. Более того, почти наверняка даже в период диктатуры пролетариата степень организованности рабочих разных отраслей и регионов будет неоднородной. Всё тот же советский опыт ярко вскрыл эту проблему. Но, хотя авторы LC видят в разрастании бюрократии и сворачивании советского самоуправления «производственную необходимость», на деле это было скорее актом отчаяния.

Нет никаких однозначных свидетельств, что осуществление рабочего контроля фабзавкомами в революционную пору как-либо негативно сказалось на выработке, производственных цепочках или производительности труда. Более того, отдельные самоуправляющиеся коммуны в промышленности и сельском хозяйстве вполне нормально работали вплоть до 1930-х. Но насколько узка была прослойка организованных рабочих в преимущественно крестьянской стране! Не охватывая даже все промышленные предприятия, тем более фабзавкомы не были в силах взвалить на себя управление другими сферами хозяйства. Советы же на селе были во многом скованы свойственными крестьянству пережитками мелкобуржуазного сознания.

Оглядываясь на этот опыт, ожидать мгновенной и поголовной самоорганизации рабочих в будущей революционной ситуации мы, конечно, не можем. Именно поэтому ОКИ в своей программе честно признаёт, что на первых порах неизбежно потребуется не только стимулирование рабочего самоуправления, но и, скорее всего, сочетание собственно советских и парламентских механизмов. Просто потому, что даже в условиях революционной ситуации на заметном числе предприятий никакого аналога фабзавкомов может ещё не возникнуть и потребуется сохранять элементы более привычных форм представительства.

Тем не менее в 2023-м году, в отличие от 1917-го, городской пролетариат составляет абсолютное большинство населения, и это дает повод для оптимизма. Средний наемный работник сегодня куда более грамотен и куда лучше представляет себе производственные процессы, чем его предшественники вековой давности. Поэтому мы не видим причин полагать, что будущие органы рабочего контроля почему-то окажутся хуже советских.

Конечно, даже самые организованные и сознательные массы никогда не застрахованы от ошибок – процесс научения сопровождается ошибками всегда. Более того, очевидно, что в ряде случаев классовый авангард может и должен идти против отдельных заблуждающихся групп рабочих. Как диалектики, мы должны понимать, что процесс формационного перехода заведомо внутренне противоречив.

Однако даже при всех этих рисках куда больше верится, что путь к социализму проложат именно массы, а не узкий, замкнутый и самоназначенный авангард марксистской мысли. Следовательно, заранее стремиться подменить развитие рабочей демократии директивным управлением сверху, не дающим массам реальных возможностей «набить шишки» и на деле научиться осуществлять власть, – и наивно, и вредно.

Непрерывная пропаганда

Здесь читатель, конечно, может возразить: «Вы забегаете вперед! Сегодняшнему российскому пролетариату до этого уровня ещё расти и расти».

И действительно, перспектив сплочения класса в едином порыве на горизонте не видно. Отдадим должное авторам LC, которые совершенно справедливо указывают: рабочие РФ в подавляющем большинстве не просто ещё не готовы к самоуправлению, но в принципе крайне слабы и дезорганизованы, даже когда речь идет о сугубо экономической борьбе (о чём мы, впрочем, подробно писали в своей статье). Говорить же о сколько-нибудь развитом политическом сознании и вовсе не приходится.

Напротив, очевидна зараженность масс консервативной или, реже, либеральной идеологией, слепое доверие к популистским лозунгам, крайняя разобщенность и апатия. Более того, даже в гипотетической революционной ситуации надежды на одно лишь «спонтанное творчество масс» не оправдывают себя, даже когда речь идёт о хорошо организованном рабочем движении стран центра. Свидетельство тому – печальный опыт анархистов, немецких спартакистов и ультралевых вообще.

Тем более это справедливо, когда коммунистам вовсе не удается достичь достаточного влияния в массах. Нигде и никогда, даже в эпохи затяжных глубоких кризисов, пролетариат не в силах выработать эффективную политическую линию стихийно, не будучи вооруженными верной идеологией. Голодающие американские рабочие 1930-х доверились спасающему капитализм Рузвельту. Народная поддержка левых популистов, таких как Лула в Бразилии, сирийско-иракский БААС, греческая СИРИЗА и т. п. всякий раз оставляет массы обманутыми. Французские «жёлтые жилеты» ушли с площадей ни с чем.

Перечислять подобные примеры, когда лишенный политического руководства пролетариат так и не смог сделать необходимый шаг к революционной борьбе, можно бесконечно. Ничуть не меньше и казусов, когда идеологическая гегемония буржуазии попросту подталкивала массовое недовольство в русло, совершенно чуждое объективным классовым интересам рабочих.

Таким образом, обоснованную Лениным необходимость активного и целенаправленного внесения классового сознания отрицать совершенно глупо. Однако, статус «вносителя» не выдаётся авансом, авторитет в массах необходимо заработать. Пролетариат, пусть даже и заблуждающийся, ничем коммунистам не обязан только потому, что те назвались коммунистами. Никогда в истории революционная партия не начинал вести массы с самого начала, «по праву истинности идей».

Это ставит логичный вопрос: каким конкретным практическим образом политическое сознание можно внести? Что необходимо делать коммунистам, чтобы этого добиться? Пример большевиков и других успешных компартий прошлого однозначно показывает: прежде всего – вести активную агитационную, пропагандистскую и организаторскую работу в массах.

Октябрь 1917 г. был бы немыслим, если бы на большинстве заводов Петрограда у РСДРП(б) не было как минимум своего агитатора, а то и целой партийной ячейки (причем во многих случаях ещё до Февраля). Уверенные позиции большевистской фракции в рабочих Советах во время Первой русской революции не были бы возможны без систематического рекрутирования рабочих в партию до 1905 г.

Особо подчеркнем, что работа по укоренению в рабочих коллективах велась большевиками не только на революционном подъеме, но и в периоды реакции. То же самое справедливо и для всех других хотя бы относительно успешных компартий. В истории ни одной из них не было никакого особого этапа «теоретической работы», был лишь перманентный агитационный процесс, который велся одновременно с внутри- и межпартийной полемикой и аналитикой.

Обратите внимание, что эта работа, конечно же, не сводилась к простому провозглашению революционных лозунгов и тем более к голому «разъяснению теории». Любая агитация и пропаганда связывалась с живыми насущными интересами конкретных трудовых коллективов и российского рабочего класса в целом. Это было справедливо для агитации и пропаганды социал-демократов начиная с первых дней «Союза Борьбы» и заканчивая послереволюционной порой (см., например, «Листовки “Петербургского союза борьбы за освобождение рабочего класса”, 1895-1897» / сост. С. Н. Валк и «Листовки петербургских большевиков : 1902-1920» / Ленингр. Ин-т истории ВКП(б)).

И именно это – а вовсе не одно лишь «написание статей для передового читателя» – позволило большевикам завоевать действительный авторитет в массах. Более того, большевистская армия агитаторов и орговиков была не просто укоренена в живых рабочих коллективах, но и в значительной степени воспитана из числа рабочих. И речь не только о том, что такие видные большевистские деятели, как Бабушкин, Шляпников, Ногин, лидер Декабрьского восстания 1905 г. Литвин и др. прошли через партийные школы (а то и ещё через занятия «Союза Борьбы»). Подготовительная работа с кадрами постоянно велась и на местах, практически «не отходя от станка».

И можно сколько угодно апеллировать к тому, что историческая аналогия сама по себе ещё не аргумент, но на деле этот принцип оказывается универсальным и зависящим от конкретно-исторического контекста лишь в деталях. Так работали далеко не только большевики. Ячейки на предприятиях были основной базой коммунистов и в индустриальной Германии вплоть до 1933 г. Полуподпольные агитационные группы на предприятиях (и даже в армии!) работали в период португальской диктатуры Салазара. Без систематической агитации в сельских районах была бы невозможна должная организация партизанской борьбы в Азии и Латинской Америке. Причем речь не только о крупных старых компартиях: так налаживали работу и партии молодые, относительно малочисленные, как в Китае начала 1920-х или в Индонезии середины того же десятилетия.

Даже сегодня, несмотря на все непростое положение международного коммунистического движения, наиболее успешные левые организации так или иначе опираются на систематическую пропаганду в коллективах трудящихся и студентов. Это типично не только для секций IMT, но и, например, для Компартии Греции, несмотря на все идеологические и практические ошибки и проблемы последней. Попытки работы узкими замкнутыми группами, набранными из отдельных «передовых индивидуумов», напротив, раз за разом закономерно проваливаются, идет ли речь о «новолевых» радикалах типа RAF или о «теоретико-ориентированных» группах типа бордигистов.

В этом плане кристально ясно, что единственно эффективная стратегия для коммунистов – год за годом привлекать и готовить кадры из рабочей среды: сначала в лице отдельных авторитетных лидеров, затем с их помощью вовлекая всё более широкие массы в политический процесс. Это единая и непрерывная линия расширения рядов пролетарского авангарда и повышения уровня политического сознания масс, естественным образом готовящая последних к осуществлению рабочего контроля. Линия, которую никак невозможно искусственно разбить на стадии «теорподготовки», «протопартии», «партийной агитации», «революции» и «соцстроительства».

Это, впрочем, вновь возвращает нас к роли деятельности. Мы не случайно сделали акцент на укорененности большевистских кадров в своей социальной базе и на связи их борьбы  с конкретной жизненной проблематикой рабочих коллективов. Как невозможно добиться осознанного участия масс в политике, не давая им участвовать в политике, так невозможно подготовить агитаторов и орговиков, не занимаясь агитацией и организацией «в поле». За одно лишь усердное изучение теории и написание «аналитики» такие таланты, увы, никакое провидение не выдаёт.

И коллектив LC нехотя признаёт необходимость заранее «воспитать профессиональных организаторов, агитаторов, пропагандистов». Вот только делать это предлагается не выходя из комнаты. По их словам, приоритетом сейчас служит «литературная деятельность», «массовая агитация сейчас невозможна», а смысл есть разве что «обращаться к передовым рабочим и интеллигентам» в форме «научных публикаций». Судя по скромной численности коллектива и лояльной аудитории LC, передовых рабочих в РФ надо охранять сильнее, чем дальневосточных леопардов.

На деле, конечно, потенциал расширения кадровой базы заметно больше. Хотя для по-настоящему массовой агитации у российских левых сейчас действительно недостает ресурсов, из этого следует лишь необходимость активнее вести агитацию хотя бы «не массовую». Причем, повторимся, не абстрактно-ученую (пусть даже и сколь угодно верную на бумаге), а тесно связанную с актуальными запросами рабочего класса.

Даже по собственному опыту мы уже можем ярко видеть, что слой политизирующихся рабочих, интеллигентов и студентов не так уж узок. Но эти люди, конечно, движимы прежде всего конкретным опытом угнетения и несправедливости и мотивированы прежде всего на практическую борьбу. Даже живо интересуясь марксистской теорией, они ищут в ней прежде всего инструмент, а не только предмет кабинетных изысканий. Показать этим людям глубокое понимание их конкретной жизненной проблематики, дать им ясный план деятельности, а затем и план их собственной идеологической и практической подготовки –  вот в чем наша основная задача сегодня.

Врожденные пороки «этапности»

Но LC вместо этого предлагают фактически замкнуться в узком кругу кабинетных литераторов, желающими стать, цитируем, «генералами без армии». Опустим, что история должна бы научить, что генералы без армий обычно заканчивают плохо и жалко. Но, более того, разбор маневров Рокоссовского и Манштейна при свете ночника ещё не делает генералом. Это путь в «диванные эксперты»; генералом же делает служба.

История пока не знала случаев, когда рабочие шли бы на поклон к коммунистам, упрашивая возглавить себя, аки Рюрик новгородцев. Всегда и везде коммунистам приходилось завоевывать необходимый для руководства массами авторитет и опыт, годами вовлекая в обойму партийных кадров самых «неправильных рабочих» в самых «неправильных условиях».

На этом фоне удивительно, откуда у LC такая уверенность, что однажды прозревшие массы провозгласят их своими вождями. Мало того, что этого не случилось с их прямыми идеологическими предшественниками –  т. н. органическими централистами под водительством А. Бордиги, раскритикованного еще Лениным в «Детской болезни». Сознательный отрыв от масс и уход от политики в бурную литературную деятельность почему-то привели не к качественному росту группы его сторонников, а наоборот, к стремительной деградации в карликовую секту.

Но попросту невозможно завоевать доверие масс, когда во всех ваших текстах сквозит брезгливость, а то и боязнь этих самых масс. И речь не о констатации объективно низкого уровня рабочего движения. LC не скрывают ужаса перед мыслью, что не группка кабинетных теоретиков, а сами организованные рабочие возьмут контроль за производством и госуправлением. Чего стоят одни только пассажи типа «заблуждающиеся массы могут посчитать, что район старинных деревянных хибар, сёла, которые может затопить новое водохранилище, <...> слишком ценны…» (о праве на референдум), «разрушение юридического регулирования забастовок вообще и ожидаемый хаос экономики» (о расширении реального права на забастовку) или «надо быть осторожными с оставлением на откуп рядовым гражданам вопросов, касающихся экономических и административных прав» (выделение ОКИ).

Впрочем, это неудивительно, учитывая что картина «социализма» в понимании LC рисуется мрачная: с диктатом армии бюрократов, запретом забастовок и собраний, а также, видимо, «большим братом», инспектирующим каждую постель на предмет соблюдения пролетарской морали. Такая «прекрасная Россия будущего» и вправду понравится немногим.

Впрочем, мы отлично понимаем, что такое видение «социализма» – лишь крайнее следствие хорошо известного «этапного» подхода: меньшевистского по происхождению и недиалектичного по сути извращения марксизма.

Как известно, изначально «теория двух стадий» была сформулирована социал-реформистами, настаивавшими на необходимости пройти этап буржуазно-демократической революции прежде, чем говорить о революции социалистической. Опыт Февраля и Октября, казалось бы, показал всю ошибочность такого механистического подхода. Тем не менее, разные изводы «этапности» были приняты на вооружение и сталинистами, стремившимися подвести базу под ряд конъюнктурных решений, и «госкаповцами», неспособными увидеть противоречивый характер рабочего государства, в котором неизбежно сталкиваются капиталистические пережитки и прогрессивные тенденции.

Всякий раз ценой такой теоретической ошибки оказывается стратегическое поражение. История социал-демократов (включая российских меньшевиков) отлично известна. Западные сталинистские партии почти повально выродились в капитулировавших перед буржуазией «еврокоммунистов». Ультралевые – в вольное или невольное охвостье либералов.

Есть и ещё более актуальные примеры ошибочности такого подхода. Так, представление о «этапе буржуазно-демократической борьбы» не в последнюю очередь способствовало и позорному выбору многих российских левых в пользу некритической поддержки СВО или, наоборот, «западных демократий». Ещё раньше стала очевидна бесплодность «рабочизма»: сторонники разбитой ещё Лениным позиции «сначала организуем экономическую борьбу, потом политическую» раз за разом заканчивают в роли обслуги для профбюрократии. Наконец, много вреда отечественному левому движению принесла и концепция «кружкового этапа», адепты которой просто подменили всякую политическую работу начетничеством и коллективным чтением книжек по абзацам, выдаваемым за «теоретическую работу».

«Этапность» красной линией проходит и через заблуждения научных централистов. Если «не настал этап массовой агитации», то агитация задвигается в долгий ящик. Если «не созрели материальные предпосылки», значит, ждём до морковкиного заговенья. Если «массы не готовы к самоуправлению», – навяжем им диктатуру «компетентных товарищей», не подпуская к производственному и госуправлению, пока не настанет некий этап «готовности».

Отсюда же и вся словесная эквилибристика статей LC. Они ведь не просто так, «из вредности», настаивают на своеобразном понимании, например, термина «социализм». У Маркса, Энгельса и Ленина социализм вполне однозначно рассматривается исключительно как условно выделяемая фаза становления коммунистической формации, при которой ещё не полностью преодолены пережитки старых общественных отношений. Такова устоявшаяся научная терминология марксизма. Но все прочитанные тома выветриваются из памяти «теоретического авангарда», когда нужно подвести базу под долгий этап директивного распоряжения всеми сторонами хозяйства со стороны партверхушки.

Точно так же, пытаясь обосновать самоизоляцию от масс на «этапе теоретической работы», LC вещают о роли «объективных материальных факторов» – и вновь жертвуют понимаем теории, которым так гордятся. Материализм Маркса и Ленина никогда не состоял в пренебрежении ролью идеологии и надстроечных отношений вообще, а тезис «идея, овладевая массами, становится материальной силой» никто не отменял. Революционная ситуация с «невозможностью низов жить по-старому» создается не только опустевшими холодильниками (здесь пролетариат как раз нередко демонстрирует чудеса терпения) но и массовым осознанием этой невозможности.

Поэтому попытки обосновать фактический отказ от подготовительной агитационно-пропагандистской работы «несложившимися экономическими предпосылками» – это в лучшем случае вульгарно-материалистическая ошибка, а в худшем – сознательная уловка. Особенно когда речь идет о призывах махнуть рукой на «бесперспективных рабочих» и вместо активной борьбы за умы ждать, когда же стечение экономических факторов преподнесет революционное движение на блюдечке.

Сюда же входит и попытка отмахнуться «материальными причинами» от проблемы бюрократизации. Мы эти причины и их объективный характер ничуть не отрицаем. Это как раз поклонники сталинского подхода вынуждены совершенно по-идеалистически препираться между собой, какая же зловредная личность «предала сталинские идеалы»: Хрущев, Брежнев или Горбачев (выбрать фамилию по вкусу и нужное подчеркнуть). Напротив, мы уже указывали, что отлично понимаем закономерные корни бюрократического перерождения в крестьянской стране. Это никак не отменяет того факта, что объективные групповые интересы бюрократии неизбежно входят в противоречие с интересами трудящегося большинства и потому имеют самостоятельное значение.

Но чтобы всё это признать, LC придётся поступиться идеалистической картинкой неторопливой смены четко очерченных стадий и смириться с противоречивым, непрерывно изменчивым характером наличного общественного бытия. Увы, тогда же им придется похоронить и саму идею «научного централизма». Ведь если осознать перманентный характер внесения политического сознания, то оправдывать многолетнее «компетентное писательство для передовых читателей» уже не выйдет.

Задачи переходной программы

Противовесом механистическому этапному подходу служит подход диалектический, перманентный. Перманентным всегда является реальный революционный процесс. Перманентный характер, как мы подчеркивали выше, носит внесение и развитие политического сознания. Соответственно, перманентность должна находить свое отражение и в том, как и для чего пишутся и используются программные тексты.

Подчеркнем, что в реальной практике совокупность программных текстов, определяющих идеологию и стратегию организации, никогда не исчерпывается документом, принятым как «программа такой-то организации». Так, для ОКИ это в том числе политические резолюции первых двух конгрессов III Интернационала, конгрессов IV Интернационала, конгрессов IMT, а также программные теоретические работы классиков. Для других организаций этот список будет иным. Но даже самые оригинальные и самонадеянные политические группы едва ли решатся сказать, что их позиция исчерпывающе изложена в одном-единственном тексте.

Функции конкретного политического текста, называемого текущей политической программой, тоже конкретны. Это не символ веры, не исследовательская монография, не марксистский ликбез и не литературный труд. Это в первую очередь пропагандистский инструмент. Поскольку вся наша деятельность подчинена задаче непрерывного внесения политического сознания в массы, постольку и программа пишется под нее.

Поэтому, как только мы признаем, что наша агитация и пропаганда должны:

• исходить из актуальной проблематики жизненного мира нашей социальной базы,
• быть изложенными в достаточно популярной форме и без «воды»,
• по мере количественного и качественного роста коммунистических организаций охватывать всё более широкую аудиторию,

мы неизбежно приходим и к определенным выводам о форме и содержании программы как публичного текста.

В частности, хотя в ее тексте могут понадобиться краткие обоснования отдельных пунктов, но пояснения диссертационного объема там неуместны. Такой формат мы оставим научным централистам, нацеленным на «передовых» уникумов. Большинство же политизирующихся трудящихся ищет в программе конкретные предложения, а не пространные рассуждения. Это во многом касается даже наиболее прогрессивных представителей трудящихся, уже приходящих к коммунистическим идеям: вопрос «что конкретно предлагаете делать» можно услышать куда чаще, чем «где исчерпывающее изложение логики исторического развития». Мы даже скажем, что в каких-то моментах программа обречена содержать ряд сознательных упрощений.

Точно так же программа как инструмент пропаганды не может сводиться ни к одному лишь повторению базовых марксистских тезисов, ни к описанию исключительно далеких коммунистических преобразований. Для этого существуют базовые работы классиков. Думаем, излишне пояснять, что рабочий или интеллигент, приходя к коммунистическим идеям, ищет в них не столько обещания цветущих на Марсе яблонь, сколько ответы, в каких условиях будет жить он сам и его дети. Расписать про вопросы товарности, отмирание государства и распределение по потребностям, но не обмолвиться про кредитную амнистию, инфраструктурное строительство или всеобщее бесплатное образование – в лучшем случае пропагандистский промах, а в худшем – плевок в лицо своей социальной базе.

Мы плевать в лицо никому не стремимся. И потому на вопросы, почему ваша программа не содержит теоретических выкладок или пересказа «Манифеста коммунистической партии» можно ответить только «это не задача программы».

Другое дело, что ещё более порочна идея свести содержание программы исключительно к сиюминутным требованиям, не затрагивающих коренных вопросов экономического уклада и политического устройства. Подобные требования могут быть сами по себе важны и полезны: например, расширение свободы собраний и реального права на забастовку однозначно облегчает ведение классовой борьбы при капитализме. Но излишняя концентрация на реформистских требованиях неизбежно носит всё тот же «этапный» характер.

Даже если к такой программе-минимум будет прилагаться образцово-революционная программа-максимум, на деле внимание будет уделяться только первой. Не будет большим преувеличением сказать, что история почти всех социал-реформистских партий ХХ в. – это история все более прямого отказа от программы-максимум (см., например, историю еврокоммунизма или Clause IV в Лейбористской партии Британии). И даже если сами партийные идеологи «будут иметь в виду» далекоидущие планы, то массы (большинство которых заведомо не обладает сопоставимым уровнем сознания) – воспримут такую программу как сугубо реформистский рецепт. Необходимость революционной борьбы им останется неясна и неочевидна. Никакому внесению классового сознания такая программа не поможет.

В чем же решение? В том, чтобы ядро программы составляли прежде всего такие предложения, которые:

• отвечают на актуальные запросы трудящегося большинства,
• могут быть реализованы до окончательной смены социально-экономической формации,
• при этом категорически неприемлемы для правящего буржуазного класса и не могут быть воплощены им в хоть сколько-то полной мере.

Подобные переходные требования имеют особенный пропагандистский и организационный потенциал. С одной стороны, в них легко увидеть конкретную и достижимую в реалистичные сроки цель. С другой – ожесточенное сопротивление капитала, который будет стремиться выставить их неприемлемыми, наглядно подчеркнет классовый антагонизм и подтолкнет рабочих к осознанию необходимости борьбы за диктатуру пролетариата.

Таково, например, требование полной и безусловной национализации всех основных отраслей промышленности и инфраструктуры. Очевидно, что такая мера угрожает самому существованию крупных собственников и никакое буржуазное правительство на это не пойдет. Выгоды же для трудящихся масс не только ясны большинству, но и прокомментированы в программе (пусть и предельно сжато). Такая мера будет и необходимой с точки зрения задач социалистического строительства, и оправданной чисто прагматически, и достаточно популярной, и абсолютно несовместимой с сохранением буржуазного государства.

С другой стороны, такая национализация сама по себе, конечно, не отменяет все элементы капиталистического уклада. Но провозглашать вместо этого первейшей задачей рабочего государства одномоментную экспроприацию вообще всех, даже малых и средних, предприятий было бы утопично. Мы отлично знаем, что большевикам пришлось пойти на введение НЭПа, а огрехи и перегибы маоистской практики лишь дали козырей правому крылу КПК во главе с Дэн Сяопином. И мы не питаем иллюзий, что даже сегодняшний, более высокий уровень развития производительных сил позволит полностью избежать подобного многоукладного периода. Рабочему государству придется какое-то время терпеть мелкого частника, постепенно вытесняя его экономическими методами.

Это, как и вообще переход всего хозяйства на плановые рельсы и уничтожение частной собственности, необходимо отразить и в программе, и в других пропагандистских материалах – но отразить честно, не жертвуя нюансами, как долгосрочную цель социалистического строительства. Подавая это как актуальное требование, коммунисты лишь отвратят от себя рабочих, закономерно и справедливо полагая такую подачу признаком левацкой маниловщины. Роль собственно социалистических, а не переходных требований предстоит упорно разъяснять, и очевидными для масс они станут лишь по мере развития их политического сознания.

Другой пример – требование жесткого регулирования отношений найма. Все большей проблемой выступает распространение нестандартных форм занятости, включая искусственный перевод сотрудников в формально самозанятых и ИП. Но даже помимо этого произвол нанимателя при составлении трудовых договоров сейчас по факту регулируется трудовым законодательством лишь в самых общих чертах. Из наиболее очевидных примеров трудовой договор вполне может предписывать выгодный работодателю порядок разрешения трудовых споров или содержать требования нераскрытия коммерческой тайны (и без того подлежащей уничтожению в развитом рабочем государстве) даже после прекращения трудовых отношений.

Радикальное ограничение подобного произвола – естественная, казалось бы, цель рабочего государства. Это инструмент давления на мелкого и среднего частника, подспорье для их вытеснения с рынка и, в конечном итоге, для ликвидации частной собственности. Да и госпредприятиям с точки зрения борьбы с неравенством, преодолением «цеховой» ограниченности и вообще обеспечения рабочего участия, было бы полезно также обеспечить единые прозрачные стандарты найма – с учетом, разумеется, очевидных оговорок на случай работы с гостайной или особенно опасных условий труда.

К слову, здесь показательно, что LC через свои «этапные очки» не видят переходного характера государства диктатуры пролетариата и, соответственно, никаких иных вариантов, кроме «как есть сейчас» и «как должно быть при коммунизме». По-своему забавно наблюдать, как в одном разделе научные централисты критикуют нас за «слишком мелкие» требования, обращенные якобы к буржуазному государству, а в следующем – предлагают в худшем случае чтить существующий трудовой кодекс, а в лучшем «коррекци[ю] трудового законодательства для составления [трудовых] договоров, с включением тех же платформенно занятых». Внимание: не уничтожение платформенной занятости, не отход от написанных под капиталиста буржуазных правовых норм, а вот такая формулировка.

Но мы переходный характер осознаем, и потому считаем крайне важным такое требование в той или иной форме отразить, т. к. это опять же такое предложение, которое найдет отклик в массах и вполне может быть реализовано рабочей, но не буржуазной властью.

По большому счёту такой же характер носят даже такие, казалось бы, частные вопросы, как сокращение силового аппарата или отказ от грантового финансирования фундаментальной науки. Недостаточно стабильное положение полупериферийного капитала не позволит ему поступиться своей обслугой в погонах или пойти на риск долгосрочных инвестиций без непосредственной отдачи. Но сами по себе эти меры могут быть обеспечены лишь пересмотром бюджетной политики и не требуют радикального изменения экономического уклада, а потому могут быть осуществлены уже в первые годы диктатуры пролетариата. И т. д., и т. п.

И вновь о демократии

Впрочем, ограничиться перечислением одних лишь переходных требований мы тоже не можем. Сделать так значило бы составить выдернутую из общего контекста пролетарской борьбы программу полумер.

Мы уже упоминали выше о необходимости описать в тексте и более далекие, собственно социалистические преобразования. Без этого никак невозможно отразить революционный, марксистский вектор наших идей. И если кому-то из читателей видится, что мы раскрыли этот раздел недостаточно, – мы вполне открыты к критике и содержательной дискуссии по этому вопросу.

Другая сторона той же медали – требования текущего момента, и прежде всего требования демократические. Во-первых, как мы указывали, борьба за расширение политических свобод для трудящихся – одно из важнейших условий развития классовой борьбы в сегодняшних условиях.

Во-вторых, ленинский тезис о роли выборов как пропагандистской трибуны также рано списывать в утиль, но работает он, конечно, лишь при полноценном парламентаризме, а не при «управляемой суверенной демократии».

В-третьих, успешный исход революционной ситуации предполагает опору на органы рабочей самоорганизации. Это по определению демократические институты, и с запретом свободы слова или собраний их деятельность едва ли совместима. Наконец, значительное большинство левеющих рабочих и интеллигентов приходят в политику на волне справедливой ненависти к постоянному «закручиванию гаек и затягиванию поясов». Предлагать им в качестве альтернативы бонапартистскому авторитаризму ещё более авторитарные меры – абсурд.

Итого, рабочее государство так или иначе вынуждено быть демократическим. Это, разумеется, ничуть не отменяет необходимости беспощадной борьбы с антирабочими элементами. Мы понимаем, что опасения, не обернется ли резкая демократизация политического поля разгулом самых реакционных буржуазных сил, не лишены оснований. Но борьба с ними не может вестись в режиме террористического произвола: – она должна основываться на обоснованных законодательных мерах.

Это своевременная безусловная экспроприация крупного и части среднего капитала, которая выбьет у него почву для лоббизма и подкупа. Это люстрация лиц, связанных с принятием решений предыдущим реакционным режимом (вплоть до судов над непосредственными исполнителями его репрессивной политики). Это запрет дискриминационных идеологий. Это, разумеется, и меры самообороны рабочего государства от покушений на его строй и безопасность. Всё это в том или ином виде предполагается и нашей программой.

Грозиться же вместо этого повальным запретом всяких некоммунистических сил – неумно, близоруко и будет вполне оправданно расценено трудящимися как признак оторванности от их интересов. Те же большевики в 1917-1918 гг. не просто это понимали, но даже иногда перегибали палку, отпустив из-под ареста ряд открытых врагов «под честное слово». Мы таких ошибок повторять не желаем, но и не видим смысла заранее расписываться в невозможности удержать власть, не прибегая к репрессивному давлению.

Действительно отражающая интересы трудящихся партия уж как-нибудь убедит массы в своей правоте и без затыкания ртов оппонентам. Особенно учитывая, что в условиях люстраций и экспроприации политических перспектив у непролетарских партий на самом деле не так уж много. Гипотетическая социал-реформистская партия в России будет заведомо лишена широкой базы поддержки просто в силу крайней узости прослойки рабочей аристократии в стране; о либералах и говорить нечего.

Даже в том – к сожалению, вполне возможном – случае, если заметная часть левых пойдет по стопам меньшевиков и эсеров 1918 г. и выступит открытыми врагами пролетарской государственности, запрет этих сил и борьба с их позициями будут продиктованы требованием момента. Пока этот момент не настал, параноидально прописывать этот сценарий в качестве основного – это есть политическая и пропагандистская ошибка.

Такой же логикой продиктованы и пункты, посвященные религиозному вопросу. Мы должны понимать, что никакая революционная ситуация сама собой не превратит сотни тысяч истово верующих рабочих в убежденных атеистов. Тем более никаким волшебным образом не перестанут вести определенную хозяйственную деятельность приходы, конгрегации и мечети. Покуда сохраняются капиталистические пережитки и товарные отношения, это не выйдет отменить декретом. Выйдет разве что загнать в подполье, тем самым настроив их паству резко против рабочей власти. Естественно, прозрачная законодательная регуляция напротив обеспечит как минимум нейтралитет существенной доли религиозного населения.

Разумеется, справедливо всё вышесказанное (и про партии, и про церковь) только если цель – сформулировать программу, обладающую пропагандистским потенциалом хоть в какой-то мере. Если же хочется составить абстрактный «символ социалистической веры» для сотни индоктринированных «профессиональных читателей», тогда, конечно, можно ограничиться пересказом докладов к съездам ВКП(б).

На первый взгляд интереснее выглядит критика наших предложений по муниципальному самоуправлению – ещё одной важной «демократической» теме. Здесь LC предупреждают о возможных мелкобуржуазных по сути злоупотреблениях муниципалитетов как хозяйствующих субъектов. Однако делают они это вновь «по-этапному», апеллируя к последствиям реформы местного самоуправления 1990 г. Казалось бы, очевидна разница между реформой, проводимой в рамках реставрации капитализма, и реформой, расширяющей рабочее самоуправление.

В одном случае мы имеем дело с сознательным «умыванием рук» буржуазным государством, оставляющим вчерашнему номенклатурному работнику (а именно они составляли ядро местных советов на закате СССР) право «вступать в любые гражданские правоотношения», ограниченные лишь ультралиберальным ГК. В другом – речь о стимулировании самоорганизации граждан в, грубо говоря, муниципальные Советы по территориально-производственному принципу, ради которого в их руки отдается часть (!) функций районных управ.

И пусть даже в совет иного муниципалитета, воспользовавшись пассивностью масс, пролезет ушлый делец, но на каких сделках он нагреет руки? С государственной строительной монополией, с государственной монополией оптовой торговли или с государственной же монополией на трубопрокат и производство спецтехники? А ведь всё это указано в других пунктах программы. Если научная элита левого движения не может связать между собой соседние разделы текста, волей-неволей засомневаешься в ее способности «выработать актуальную марксистскую теорию».

В противовес этому рабочему государству предлагается, видимо, не то сохранить нынешний хаос частных УК, не то на корню ликвидировать даже сегодняшние смехотворные ростки низового самоуправления, набрав толпу бюрократов для решения о благоустройстве каждого двора. Мы с такой альтернативой согласиться, конечно, не можем, и считаем важным развитие институтов рабочего контроля в т. ч. на местном уровне. Этим же продиктован и пункт об экологических референдумах.

Так что товарищи научные централисты могут испытывать какое угодно эстетическое неприятие «мер времен Джефферсона». Если эти меры способствуют расширению базы поддержки пролетарской партии, устойчивости рабочего государства и расширению политического участия масс (и, тем самым, росту их политического сознания) – тем лучше для Джефферсона и хуже для научных централистов. Отказываться от необходимых – пусть и вынужденно реформистских, – мер первых лет переходного периода ради абстрактного фразерства о «духе концентрации и объединения» мы не намерены.

Критика подхода LC, разумеется, не отменяет нашей безусловной открытости к содержательному обсуждению на основе озвученных нами базовых идейных принципах как содержания программы в целом, так и конкретных формулировок. В отличие от наших критиков мы не претендуем на владение абсолютной истиной в каждом вопросе. Программа для нас – не догма, а живой пропагандистский инструмент, она может и должна корректироваться и улучшаться. Поэтому мы надеемся, что в ответ на данные в этом тексте разъяснения наши читатели щедро поделятся обратной связью. Приходите на наши открытые встречи, пишите нам в Telegram, мы надеемся на конструктивную дискуссию.

Автор: Комаров Георгий