Глава 3. Ыыыыыыыыы
— Ыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы!! — взвыло, взмыло под потолок диванной комнаты, разнеслось по антресолям, по окрестным полям и достигло, кажется, стен самого Новгородского Кремля.
“Ыыыыыыыыы” такое страшное и надрывное, что горничная, подававшая Александре Ильиничне ее постельный «пробудительный» кофе ошпарила и себя, и княгиню, и рыжего амбарного кота, вечно шастающего по спальням, никакой метлой подлеца не отвадить.
“Ыыыыыыыыы” меж тем приближалось, набирая обороты.
Горничная, не забывая мелко креститься, “ыыыыыыыыы” подхватила, дуэтом с нею заорал кот, и только Александра Ильинична молча, одним рывком поднялась с надушенных перин и решительно накинула шаль — не дом, а балаган, что на этот-то раз?
Тут без стука, без дозволения ворвалась Марийка — со свекольного цвета лицом, в слезах и ужасном беспорядке.
— Лиыыыыыдия, Лиыыыыыыдочка, Лиыыыыыдуся… — причитала Марийка на разные лады, так что всем присутствующим, вплоть до амбарного кота, стало очень-очень страшно.
Александра Ильинична застыла, будто её обратили в камень. Чего только она не передумала в это мгновение, в какой только смертельной опасности дочь не представила. Увязалась с девушками на купанье, а в речке сом, тина, омуты и бог весть какие утопцы? Отравилась, объевшись лесных ядовитых ягод? С нее станется. Лягнула лошадь? В смысле, не Лидия лошадь, а лошадь Лидию, Матерь Божья, лишь бы не насмерть, лишь бы не насмерть.
— Что? — беззвучно, одними губами вымолвила княгиня, и Марийка протянула ей мятую записку.
Александра Ильинична записку прочла, а потом еще раз и еще четыре раза. Медленно выдохнула, и лицо ее расколдовалось, вновь став человеческого, гневно-розового цвета.
— Оставьте нас, — махнула она горничной.
Александра Ильинична так и не избавилась от великосветской привычки говорить великой, к примеру, княжне Марии Николаевне «ты», а кухаркам и лакеям — всегда «вы».
— Читала? — спросила она Марийку, с которой, на основании родственных и дружественных уз, милостиво была на «ты».
Хотя, что спрашивать, конечно, читала. Марийка нянчила Мишеля и Лидию с колыбели, с младенческой отрыжки и мокрых пеленок и любое происшествие с ними считала главной частью своей печальной, стародевичьей биографии. Увидев на рояле записку, выведенную тонким почерком Лидии, она без задней мысли развернула и прочла:
«Уехала замуж, скоро вернусь. Не гневайтесь и не судите. Вечно любящая вас Л.»
И завыла, потому что как тут не завыть.
— Я не понимаю, это шутка, должно быть? — Александра Ильинична прошлась туда сюда по комнате, придерживая на груди хвостики бесценной мерлинской шали. — Невозможно уехать замуж и вернуться!
Событие действительно за гранью миропорядка. Что юные барышни тут и там бегут из отчего дома под венец, не спросясь благословения — это еще модник Пушкин поучительно приметил. Всем, однако, известно, что подобные авантюры — удел бедного сословия, оно и понятно, когда ни балов, ни жемчугов и совершенно нечего терять. Путь для бедняжек соблазнительный и безвозвратный.
Но чтобы благородная княжна тайком убежала с мужчиной, пообещав матери «скоро вернуться» — такого, извините, никакой Пушкин не вообразит. Да и для чего? У Лидии был беспримерный выбор женихов, никто не принуждал ее к браку со старцем или уродом, но ведь нет! Уперлась, как ослица, самых блистательных кавалеров знать не желала.
Александра Ильинична и Марийка глядели друг на друга в одинаковом недоумении.
— Никак, грех? — округлила глаза наивная и набожная Марийка, имея в виду добрачную любовную связь и плод, который обыкновенно за нею следует.
— Двадцатый век на носу! — всплеснула руками княгиня. — Уж магистраль в Сибирь ведут, с грехом тоже как-нибудь совладали бы.
Александра Ильинична, будучи дамой деятельной и деловой, прогресс одобряла — до определенной, разумеется, степени. Гидру революции, марсельезы, парламенты и прочие глупости она бы в порошок стерла и в печке пожгла, это как пить дать. Зато судоходство, электрификацию и замечательную немецкую медицину горячо приветствовала. С помощью последней легко бы сокрыли любой грех.
— Хересу? — предложила знающая Марийка.
— Неси! — согласилась Александра Ильинична.
Соседи-помещики начинали утро с рюмки водки, у Александры Ильиничны такой привычки заведено не было, но сегодняшний день — из ряда вон.
— Никому ни слова! — предупредила она Марийку. — Спросят, где княжна, отвечай, что дело покамест тайное, но лицо изображай радостное. Справишься?
Марийка скорчила гримасу, от которой свернулись бы сливки и скисло молоко.
— Годится, — одобрила Александра Ильинична, понимая, что большего сейчас не добьётся.
— Прикажете князя известить? — робко спросила Марийка.
— О чем извещать? — Александра Ильинична помахала в воздухе запиской. — Ничего же не известно. Сперва сами разберемся, от мужчин никогда никакого проку.
Никакого проку не оказалось и от горничной Лидии, которая либо проспала и прохлопала все глаза, либо самоотверженно врала. Лидия была добра (по мнению Александры Ильиничны — чрезмерно, до юродивой крайности добра), и все в Каменках ее ужасно за то любили. Вот и глупая девка пустилась ради хозяйки в обман, не пороть же ее, в самом деле. Да и поздно, сбежала Лидия сразу после темноты, а за ночь таких дел наворотить можно, что господи боже мой.
Хорошо, что Мишель в училище, постигает свою навигацию. Он, конечно, обожал сестру и, конечно, не усидел бы на месте, а спешка в таком деле ой как нехороша.
Александрой Ильиничной же решено было ждать. И, во избежании самого страшного — скандала! — никому ни слова. Сошлись на том, что Лидия отправилась погостить в один прелестный московский дом, а горничная поклялась, что скорее в бане угорит, чем про Лидию Александровну лишнее словечко скажет.
Два дня прошли как в тумане, а на третий Лидия Александровна воротилась. Что новоявленный муж ее такой же, извините, дурень, как сама Лидия, стало ясно мгновенно и безнадежно.
Когда измученную, бессонную, бесконечно нюхавшую из золотой табакерки Александру Ильиничну известили, что «княжна Лидия прибыли с провожатым и у крыльца ожидают-с», когда Александра Ильинична, ведомая под локоть причитающей Марийкой, на крыльцо спустилась, эти двое — новоявленные муж и жена — повалились лбами в снег на виду у всей дворни:
— Куда! Ножки застудишь! — воскликнула Марийка и, позабыв про княгиню и про все на свете, бросилась Лидию отряхивать и поднимать.
Александра Ильинична повидала виды и не без самодовольства полагала, что удивить ее сложно. Однако, тут она как есть потеряла дар речи. Родная дочь, старшая, красавица, столько средств на учителей, на наряды, на манеры, а голос какой! Итальянца брали ее учить, и что устроила? Крепостной какой-то театр, будто за печкой ее растили. Немыслимо! Невозможно! Все граф Толстой да народничество да поля с туманами, будь они неладны.
Ах, для чего уехали из Петербурга, роковая ошибка. Пусть бы лучше волосы обкорнала, суфражисткой сделалась, чем такой позор.
Не говоря ни слова и не желая разглядеть припорошенного снегом зятя, кем бы он ни был, пусть бы и чертом с рогами, Александра Ильинична, сохраняя достоинство (хоть кто-то в этом доме должен!), вернулась в комнаты. Она затворилась в диванной, куда Марийка, разумеется, привела молодоженов сей же час.
Лицо зятя показалось Александре Ильиничне смутно — очень смутно — знакомым. Кудрявые темные вихры, большие очки, угловатая, неуклюжая фигура, и улыбается, как дитя малое, посмотрите на него! Сельский доктор или учитель — вот кому пристало иметь такое глупое сложение и улыбку. Костюм — дорогой и преотлично сшитый — положения не спасал. Лидия — княжна Кавецкая! — которая могла выбрать хоть статского советника, хоть флигель-адъютанта, выбрала — это?!
— Это Петруша, матушка.. — с робкой, взволнованной улыбкой принялась объяснять Лидия.
За неимением свадебного наряда, Лидия была в бальном платье, в каком впервые вышла в свет — воздушном белом, на шелковом голубом чехле. Такая прекрасная и счастливая, а, главное, живая и здоровая, что Александра Ильинична готова была смягчиться, но, переведя взгляд на зятя, взяла себя в руки:
— Прекратить! — топнула она ногой. — Надо тебе матушку, так отправляйся в монастырь! А вышла замуж без позволения, так отправляйся в дом мужа — ежели дом у него, конечно, имеется, а то не похоже.
— Дом имеется, — подал наконец голос Петруша. — Но мы сочли нужным сперва вам объявить о своем счастии…
— Сперва?! О счастии?! — Александра Ильинична задохнулась от возмущения и пожалела, что не может просто взять и надрать этому Петруше уши. — Сперва, милостивый государь, представьтесь, кто вы есть.
— Петр Семенович Кроль, — с готовностью, ничуть не обидевшись, отрекомендовался Петруша. — Мой отец…
— Ах, боже мой! — княгиня тяжело опустилась в вольтеровское кресло, жестом подзывая ни живую ни мертвую Марийку, чтобы та подала воды и холодное полотенце на лоб. — Я знаю, кто ваш отец, я вас вспомнила.