ПСИХОЛОГИЯ ОККУПАЦИИ: ИСТОРИЯ ПСИХОЛОГА О РАБОТЕ С КУРЯНАМИ
Нам всем еще предстоит осмыслить трагедию Курской области.
Прошел месяц с момента моего возвращения в Москву из Курска, где я работала в ПВР с нашими гражданами из приграничья, пережившими оккупацию и плен.
Все это время меня не покидала одна мысль. Понятно, что война выворачивает наружу тьму, спящую внутри нас. Настоящим открытием в моей работе стал тот факт, что мы не знаем ничего — современные протоколы и методы, так или иначе связанные с психотравматологией войны, — это работы мирного времени.
КАК ВАМ НАШИ СЛЕЗЫ?
Курская область — это лиминальная территория или пограничное пространство, где жизнь и смерть идут бок о бок, невидимая граница между мирами стерта. Вот уже руины Суджи, но совсем недалеко — живые, но обстреливаемые Рыльск и Льгов.
Академическая психология утверждает, что люди испытывают большую потребность в стабильности картины мира, нежели в её истинности*. Для нас сейчас узнать правду означает погружение в жуткое. Психика далеко не каждого способна справиться с этим знанием.
Я приступила к работе в начале августа — сначала подходила к людям, говорила с ними — занималась тем, что на языке кризисных психологов называется «касанием». Это означает буквально следующее: я присутствую с вами здесь и сейчас, я разделяю вашу боль, потому что это касается и меня тоже.
Но уже через несколько дней жители ПВР сами стали приходить в «палатку психолога». Волонтеры своими силами организовали мне рабочее место в армейской палатке, и, честно признаюсь, это была лучшая работа в мире.
На следующий день мне задали вопрос, который чуть позднее для себя я определила как смыслообразующий в профессии. «Как вам наши слёзы?», — спросили меня. «На работе не плачут», — ответила я практически на автомате.
Слезы психолога ломают человека, сидящего напротив. Непрофессионально и неправильно плакать в ответ на плач.
Главное отличие работы с психологом от просто разговоров по душам с кем-либо — это поддержка критически важного состояния в настоящем, без обрушения в прошлое и фантазий о будущем.
Сложнейшая задача, которой необходимо долго обучаться.
Я ПРЕДАЛА СВОЮ СОБАЧКУ
Настоящая психологическая работа начинается за пределами книг и учебников.
Основной неутешительный вывод моей работы связан с открытием, что современные методики и протоколы по психотравматологии — это наработки мирного времени. По факту, у нас на руках ничего нет, потому что мы проживаем уникальное время — ничего подобного еще не было.
В Первую мировую для людей стали шоком газовые атаки и танковые сражения. Вторая мировая, как метко определил психиатр Антон Кемпински**, «превратила человека в номер» — принесла ужас концлагерей. СВО — это война дронов, погружение в тотальную неопределенность и обнаженную незащищенность.
«Вы на нашей земле, вы — пленники и вообще, вы — смертники», — процитировала украинского оккупанта жительница Богдановки Суджанского района.
Она не успела эвакуироваться и в общей сложности выживала в оккупации восемь месяцев. Про пленников и смертников ей бросил солдат ВСУ, после чего выдал автоматную очередь по стене ее дома, отчего у женщины посекло руку. В следующие три дня она не покидала подвал из-за постоянных прилетов, кровоточащую руку лечила собственной мочой.
История этой женщины стала для меня примером настоящего гражданского героизма. По ее словам, ВСУшники сначала предлагали жителям села переехать в Суджу в интернат, куда собрали всех, кто не успел эвакуироваться. Она отказалась.
Через некоторое время ей вновь предложили уехать — на этот раз в плен (!) в Сумы. «Я уже понимала, что меня ждет здесь, если я останусь, но это моя земля и мой дом, я отказалась», — мужественно заявила она.
«Мы знали, что это пиар-плен», — рассказывала мне позже другая женщина, увезенная в Сумы. Но там кормили, стелили чистые простыни и выдавали одежду, а еще снимали сюжеты для телевидения Международного Красного Креста.
Позже, после освобождения, все эти люди оказались в общем пространстве — буквально жили в комнатах на одном этаже в ПВР. И те, кто ел и те, кто голодал.
Горе и обиду оплакивают и отговаривают, но ни в коем случае не «прорабатывают». Вообще, после Курска, это избитое слово самоустранилось из моей лексики. Больше никаких «проработок».
Время не лечит, и с утратами надо научиться жить, но чувства — всегда первичны. Одна из беженок в Курской области прожила все время в оккупации, потеряла дом, все свои вещи, документы, похоронила соседа в мерзлой январской земле, голодала, чудом выжила.
Но больше всего она оплакивала свою любимую собачку — дворняжку, которую не смогла забрать уже после освобождения ее района русскими войсками.
«Я предала свою собачку», — постоянно повторяла она.
Никто ничего не знает… никто не знает себя
В Курской области я постоянно думала об этих словах Леона Фейхтвангера.
Коле (имя изменено) 38 лет. Он из Алексеевки Глушковского района. Почти год назад он успел эвакуироваться с нашими военными, а его мать отказалась и осталась в своем доме. С мая этого года она не выходит на связь.
«Они сказали мне, что мы все понаехали, и мы их за@@@ли», — накануне Коля подрался с пассажирами городского автобуса в Курске. Для жителей приграничья проезд бесплатный и еще выплачивается ежемесячная материальная помощь — 65 тысяч рублей.
Рассказывая свою историю, Коля плакал навзрыд и все время повторял: «Мамки, наверное, уже нет, это мой пятый ПВР, я хочу домой, я работать хочу».
«Работать хочу», — самое распространенное желание, о котором говорили в ПВР.
Активная деятельность спасает жизнь. Самореализация, конечно, высшая ступень, но работа, обычная деятельность — это фундамент и крепкая опора для осмысленной жизни.
Поэтому неудивительно, что люди из ПВР постоянно ищут работу. Да и среди самих волонтеров немало тех, кто эвакуировался из Донбасса в 2022 году и Курского приграничья в августе 2024 года.
Мне есть, о чем еще написать, но далеко не все пока стоит публиковать и делать достоянием общественности.
Даже этот материал дался мне очень непросто. Наверное, самый сложный в моей жизни. Все еще осмысляя опыт работы в Курске, пока точно могу сказать одно.
Тот, кто сейчас, в сентябре 2025 года считает, что земля, могилы предков, дом, сад, огород — это «наживное» и «ничего такого», что всё можно устроить заново и воевать «за землю» необязательно, глубоко заблуждается.
Иногда и вовсе исправить уже ничего нельзя.
* Леонтьев Д.А. Вызов неопределенности как центральная проблема психологии личности // Психологические исследования. 2015. Т. 8. № 40.
**Антон Кемпински (1918 – 1972) – врач-психиатр, экзистенциальный философ.