ЕЛИЗАРОВ: ОТ РУССКОЙ ГОТИКИ ДО НАРОДНОГО МЕНЕСТРЕЛЯ

Удивительное дело, вокруг СВО за 2,5 года появилась целая культурная индустрия: толпы Z-поэтов, тонны военных мемуаров, сотни патриотических треков и даже десятки фильмов. Но ярче, а главное, точнее всех по теме высказался (да и продолжает высказываться) писатель-бард, выступающий по рюмочным.

Песни про «байрактары», «смертовизоры» и «чай Ахмат» с «мальчиком Умаром» уже глубоко ушли в народ. Конечно, как культурный феномен Елизаров сложился задолго до войны. Но, наверное, он один из немногих русских творцов (если не единственный), кто за последние пару лет не растерял не только в художественном чутье, но и в личной репутации. Не просто не растерял, но и даже приобрел.

Как пела группа «Комсомольск», исчезли все. Что либералы Зильбертруды, что патриоты Шаргуновы. А на место им пришли люди, чьи имена вообще сложно произносить вслух без липкого чувства стыда. Один лишь Елизаров остался со своей странной гитарой в рюмочной вскрывать гнойники современности на радость и горечь нам всем. О нем и поговорим.

В первый раз я познакомился с творчеством Михаила Елизарова очень и очень давно. Даже и не могу вспомнить точно когда. Это был сборник «Ногти». Я его прочитал за ночь, а потом еще долго пребывал в абсолютном душевном смятении, хаотично переходящим в экзистенциальный восторг.

Наверное, и до сих пор я считаю «Ногти» лучшим елизаровским произведением, несмотря и на всеобщее признание «Библиотекаря», и масштаб художественной задачи «Земли». Все-таки первая любовь — самая лучшая, подлинная и настоящая. «Ногти» заметил, конечно, не только я, но и широкая литературная общественность.

Елизаров, как он сам позднее пел, «побывал в шорт-листах как глистах», но «евреи забрали все премии». Тем не менее, это было первое признание. Критика сразу назначила Елизарова в литературные наследники Мамлеева, а его творчество окрестила «метафизическим реализмом». Хотя, конечно, я бы скорее назвал «Ногти» русской готикой. В конце концов хтонические истории про горбунов-колдунов, голубя Семена Григоренко, мудаковатую женщину Ульяну и казни египетские в постсоветской квартире сложно назвать как-то иначе.

Тем более, елизаровские рассказы с повестью выделяли даже не особенности жанра, а сами строчки, которые катились шумнее цыган, полуголые и красивые, как Будда. Автор настолько упивался филологической игрой, что сложно было не эякулировать вместе с ним.

При этом содержание было под стать стилю. Если совсем грубо, от него хотелось одновременно дрочить и блевать (для литературных гурманов и эстетов особенно рекомендую рассказ «Киевский торт»). Так что пройти мимо «Ногтей» было решительно невозможно никому.

Но дальше Елизаров удивил всех еще больше. Через два года после “Ногтей” вышел новый роман «Pasternak». И если дебютное произведение Елизарова было даже не литературным, а эстетическим манифестом, то новая большая работа — политическим. В основе сюжета «Pasternak» лежит конфликт русских священника и язычника, причем не между собой, а с либеральной сектой, сложившейся вокруг демона Пастернака.

«Городское фэнтези» Елизарова вызвало предсказуемый скандал в литературной среде, где либералы не менее предсказуемо назвали автора «фашистом». Неожиданно русский литератор с казалось бы полузабытым Пастернаком попал в цель, поразив ядовитыми стрелами русской литературы новиопского Кощея прямо в яичко. За самим же Елизаровым с тех пор закрепилась репутация красно-коричневого писателя. Вскоре он ее во многом подтвердил.

Конечно, роман «Библиотекарь» можно считать таким аполлоническим фэнтези на тему Небесного Советского Союза, который мы, как обычно, потеряли. Но идея книги на самом деле куда глубже. Ключевой нарратив «Библиотекаря» не в кровавом средневековом экшене между современными бабками и кузьмичами, а совсем в другом.

«Библиотекарь» — это книга про историческую память народа, которой он оказался полностью лишен. Потому сиротой и безотцовщиной стоит сейчас на краю обрыва. Волшебные же книги писателя Громова нужны, чтобы эту самую память вернуть и народ спасти.

Интересно, что сам Елизаров буквально признавал мистические или сказочные элементы в книге «ферментами, облегчающими пищеварение». Ведь идея о важности исторической памяти в голом виде может быть публикой отторгнута или не понята вовсе. Тем не менее, именно за «Библиотекаря» Елизаров получил целое соцветие всевозможных премий и наград, а сама книга, пускай пошло, криво и коряво, но была экранизирована.

Но все же самым большим, важным и в гамсуновском смысле монументальным произведением в елизаровской библиографии стала «Земля». Последний роман не только стал выдающимся памятником Русской Смерти, но и сформироваровал новое эстетическое пространство, такое родное и уютное метафизическое кладбище, где каждому уготовано свое законное место.

Думаю, едва ли возможно найти в русской литературе (включая классику) более объемное и вместе с тем многослойное произведение о смерти в России, чем роман «Земля». Уровень переосмысления и глубина проработки столь масштабной темы, как русская смерть, не могут не поражать воображение даже самого искушенного читателя.

Конечно, во многом «Земля» Елизарова действительно продолжает традицию мамлеевской эстетики, предавая ей новые смыслы и современное звучание. Писатель рассматривает смерть со всевозможных ракурсов — от ритуального бизнеса до сложных философских концепций, конструируя на ходу свой восхитительный мир сладкого гниения. И у этого мира нет границ, ни материальных ни духовных. Возможно, именно поэтому «Земля» до сих пор остается незаконченной.

Параллельно Елизаров, закончивший в свое время в Харькове музыкальную школу по классу оперного вокала, вызревал как современный бард. Причем настолько параллельно, что многие поклонники его песенного таланта до сих пор не знают, что он еще оказывается (!!!) и писатель.

Первые треки Елизаров стал записывать в конце нулевых. В одном из интервью литератор признавался, что написание романов — тяжелый и монотонный труд, результатом которого чаще всего становится лишь «бульк на воде». Писать же песни легко и просто, а эмоциональный ответ от слушателей на концертах — мгновенен.

Свой стиль исполнения Елизаров назвал «бард-панк-шансоном», хотя тут вряд ли вообще важен стиль. Следуя балабановскому принципу говорить о том, что все думают, но боятся сказать, Елизаров создал вокруг себя мощную фанатскую базу из самой разношерстной и слабосочетаемой публики (от московской интеллигенции и бойцов СВО до самых затейливых говнарей). Что в нашу суетливую тикток-эпоху без сомнения большое и весомое достижение.

С тех пор музыка Елизарова давно и прочно стала частью многих русских жизней, где под каждый биографический эпизод всегда можно найти подходящую строчку. От «думал, что навсегда мы и при любом раскладе» до «мертвого голубя», что «в речке спал». Наверное, в этой невероятной универсальности, в хорошем смысле приземленности, и заключается настоящее величие художника, раскрашивающего наш быт самыми точными и подходящими словами.

Лично мою жизнь Елизаров раскрасил точно. И не просто раскрасил, а сделал лучше. Хотя бы потому, что подобрал к ней такие правильные и такие нужные слова. Без них мне было гораздо труднее и точно скучнее жить. Потому что нет в мире ничего сильнее и красивее русского слова.

Даже во время жестокой и кровавой войны. Особенно во время жестокой и кровавой войны.

Если вы хотите больше вдумчивых материалов по актуальной русской культуре, то поддержать нас можно и нужно здесь:

Бусти
4276400037482966